Турецкий транзит

Она выскользнула из номера, бросив напоследок взгляд в направлении туалетной комнаты. Кемаль так и лежал без движения, и ей показалось, что он мертв. Входную дверь она оставила распахнутой настежь.

Спустилась вниз, выбежала на улицу. Страх гнал ее прочь, как можно дальше от этого места. Она вышла к улице Орду, села в трамвай и очень скоро оказалась на конечной остановке, у причала Эминьоню.

Пожилая семейная пара, вышедшая из трамвая прежде нее, неспешно шла куда-то, и она безотчетно последовала за этими турками. Они вышли к причалу и в кассе купили жетоны. Она сделала то же самое и вслед за турками поднялась на борт теплохода. Села на открытой палубе, сжалась в комок и смотрела затравленным зверьком на берег, туда, откуда могла появиться погоня. Немного успокоилась, только когда теплоход отчалил. Берег удалялся, погони не было, но страх до конца ее так и не отпустил.

Теплоход пересек Босфор и причалил в Юскюдаре, на азиатском берегу. Рядом с причалом была остановка «долмушей», но ей некуда было ехать, и она пошла пешком по набережной. Справа был Босфор с серой, как свинец, водой, слева склон был застроен домами: чужие окна, чужой уют, чужая жизнь.

Она дошла до странного сооружения, которое видела еще с борта теплохода: на крохотном островке-пятачке недалеко от берега возвышалась аккуратная башенка с круговым балконом и высоким шпилем, на котором полоскался на ветру красный турецкий флаг со звездой и полумесяцем. Сначала она приняла это за маяк, но потом прочитала на стенде, что это башня «Кыз Кулеси» и что туда можно доплыть на катере, если купить билет.

Развлечения сейчас были не для нее, и она прибавила шаг.

Темнота осенней ранней ночи накрыла Стамбул. Первый шок уже прошел. Она обнаружила наконец, что находится на берегу Босфора в незнакомом ей районе и что она не представляет, что ей делать дальше. Она решила свернуть в кварталы, что были слева от нее, и поискать там какой-нибудь пансион, если ей повезет. Сначала она действительно шла между домами, но потом вдруг дома закончились и по обе стороны дороги, вдоль которой она шла, потянулся нескончаемый забор. Здесь не было жилья, не было людей, лишь проезжали по дороге редкие машины, и она пару раз смогла разглядеть удивленные лица водителей-турок. Наконец в глухом заборе обнаружилась калитка, и она увидела в свете луны то, что прежде было скрыто от ее глаз: призрачно-белые плиты памятников теснились так плотно, как это бывает только на кладбищах, и казавшиеся черными во тьме кипарисы отбрасывали тени на этот город мертвых.

Она ужаснулась, вспомнив Кайю, и бросилась бежать вдоль бесконечного забора, чувствуя, как рвется из груди ее испуганное сердце. Туфля-лодочка слетела с ее ноги, но она была так напугана, что не решилась возвратиться, сбросила и вторую туфлю и продолжила свой безудержный бег.

Кладбище закончилось, дальше снова были дома и были фонари. Только здесь она убавила бег, но шаг ее был быстр. Через некоторое время начались жилые кварталы: неприглядные типовые дома в четыре-пять этажей образовывали неширокие улицы, карабкающиеся по холмам. Здесь оставленные на ночь дешевые автомобили казались рухлядью, которая вряд ли сгодится кому-то поутру. Здесь белье трепетало на ветру на перетяжках, протянутых поперек улицы на уровне третьих-четвертых этажей. Здесь дети-турченята метались шумными стайками, несмотря на поздний час.

Ей вдруг представилось на короткое мгновение, что если по любой из этих улиц спуститься вниз, то непременно выйдешь к морю, как в каком-нибудь прибрежном итальянском городке. Но это была не Италия. И пансиона она здесь не найдет, в этом нищем квартале, в этом гетто большого города, потому что не бывает в гетто пансионов.

Ее охватило отчаяние. Она была одна. Она была напугана. И она не знала, что ей делать дальше. Она не хотела никуда идти. Она вообще ничего не хотела.

Забилась в неширокую щель между стеной дома и припаркованным автомобилем. Спиной прижалась к стене, подтянула колени к подбородку.

И тотчас обнаружилось, что ее местонахождение раскрыто. В ее убежище заглянула чумазая рожица турчонка. Мальчишка прыснул, крикнул что-то по-турецки и помчался прочь, смеясь и улюлюкая. И с ним еще бежали дети. Наверное, они следили за этой странной незнакомкой, неизвестно зачем оказавшейся в столь поздний час в их квартале.

Минут через десять пришел какой-то турок. Он что-то говорил недовольным тоном. Из всей его речи понять можно было только слово «полиция». Наверное, он ее пугал.

– Не надо полиции, – сказала она.

Вышла из своего укрытия. Турок смотрел недружелюбно. Подгоняемая этим его взглядом, она быстро пошла прочь. Так получилось, что очень скоро она снова оказалась в районе кладбища. И тут она подумала, что неспроста, возможно, ноги вновь привели ее сюда. Наверное, это было единственное место в городе, где она может провести ночь и где никто не причинит ей зла.

Мертвые ее не прогонят.

Эту ночь она провела на кладбище Караджа Ахмед, одном из самых больших мусульманских кладбищ в мире.

Утро она встретила продрогшей и невыспавшейся.

Солнце еще не взошло, но небо было светлым. На фоне неба кипарисы продолжали оставаться черными. Утренний туман казался дымкой, сквозь которую проступал частокол надгробий.

Она была голодна. Вспомнила о еде. Вспомнила о деньгах. И это стало для нее очередным ударом. Она вспомнила то, что накануне вечером ей в голову не пришло. У нее не было с собой ни денег, ни документов, все это она оставила в отеле. В тщетной надежде убедиться в том, что ошибается, она поспешно выгребла из карманов все, что там нашлось. Обычный мусор: чек из магазина, пустая упаковка от жевательной резинки, визитки из отеля и прочая мелочовка. Деньги тоже были, сущая мелочь, немного турецких лир, долларов на пять, если перевести по курсу.

Когда она увидела на кладбище первых людей, ей стало понятно, что надо уходить отсюда.

Выскользнула за ограду и пошла по безлюдному тротуару. Здесь ее поджидал сюрприз. Она нашла оброненную ею накануне туфлю, а метров через двадцать и другую, и это маленькое счастье словно подсказывало ей, что не все так плохо.

Та улица, где ей не удалось накануне заночевать, сегодня не казалась такой недружелюбной. То ли утреннее солнце расцветило красками здешние дома, то ли у нее сменилось настроение, но она уже не воспринимала эти кварталы как гетто.

Блуждая по улицам, она наткнулась на приземистое здание, у входа в которое стояли несколько мужчин в форме, опознала в этом здании полицейский участок, а в мужчинах – полицейских и сильно напугалась. Вспомнила неподвижного Кемаля, распростертого на полу, вспомнила о том, что ее паспорт остался там, рядом с Кемалем, и поспешно перешла на другую сторону улицы, старательно отворачивая лицо. Она боялась, что ее уже разыскивают. И вполне возможно, что фотографии с ее изображением анфас уже переданы во все полицейские участки.

Она разглядывала стены домов, будто не было для нее интереснее занятия в этот утренний час, и вдруг вместо стены ее взору открылась стеклянная витрина, а в витрине – большие емкости со съестным. Каждое блюдо было приготовлено со знанием дела и выглядело не только аппетитно, но и нарядно, будто готовили их для того, чтобы сфотографировать для иллюстраций в книгу о вкусной и здоровой пище, но фотограф не пришел, и все это великолепие предоставили возможность отведать всем, кто пожелает. Не пропадать же добру.

Она вошла в заведение, пока еще пустынное в столь ранний час, и усатый турок в коротком белом халате поспешил к ней навстречу с таким радостным выражением лица, будто увидел свою любимую дочь. Жестом предложил ей выбрать понравившееся блюдо.

– Мусака, – произнесла она полувопросительно.

Турок указал пальцем на одну из емкостей. Никаких тебе керамических горшочков, выглядело как огромный пирог, но смотрелось очень аппетитно.

– Цена, – сказала по-английски. – Сколько стоит?

Собеседник широко улыбнулся и закивал. Не понимал он по-английски. Иностранцев в этих сугубо турецких кварталах на азиатском берегу Босфора отродясь не бывало.