Страница 102 из 105
— Люблю. Я ведь сама искала с вами встречи, наслушавшись о вашем необыкновенном мужестве. Так увлекательно быть женой цезаря. — Елена засмеялась игриво. — Однако мне предстоит совершить убийство. Сердце моего жениха Янко фон Раковица отдано мне навеки. С чудовищным эгоизмом должна я уничтожить его, а могла бы дать счастье этому благородному, скромному человеку. Как же мне быть?
— Моя будущая жена, я буду всегда твоей силой и волей, — сказал Лассаль, снова пылко целуя невесту.
Однако брак так и не состоялся. Родители Елены были в высшей степени предубеждены против Лассаля. Не только его политическая деятельность казалась им двусмысленной, но и личная репутация. Много лет Лассаля считали любовником графини Гацфельд, живущим у нее на содержании. Зная об этих слухах, фон Деннигес, когда дочь сказала о своей любви к Лассалю, решительно отказал в своем согласии на брак. Чтобы сломить сопротивление родных, Елена и Фердинанд разработали сложный план действий. Но прежде чем Лассаль переступил порог дома господина фон Деннигеса, чтобы еще раз попытаться уговорить его, Елена убежала из дома, поссорившись с матерью. Она заявила Фердинанду, что отдает себя и свою судьбу в его руки и предлагает, не дожидаясь согласия родителей, обвенчаться или бежать за французскую границу. Однако Лассаль категорически отказался действовать таким образом. Его испуг, колебания поразили девушку.
«Так вот каков на самом деле этот прославленный за бесстрашие и энергию герой, — думала она в отчаянии. — Боится общественного мнения пуще всего на свете».
— Вы даже не авантюрист, каким мне казались иногда, — сказала Елена, чувствуя, что любовь ее уходит так же внезапно, как зародилась. По настоянию Лассаля она должна была вернуться к матери.
— Я старше вас, дорогая, и уверен, что благодаря свойственному мне обаянию, встретившись с вашей матерью и отцом, смогу без труда победить все их предрассудки. Но для этого надо показать им все мое великодушие и честность. Я возвращаю невинным их сокровище. Всю свою жизнь я был чужд распутства, вопреки дурной молве обо мне.
Елена безразлично слушала того, кто еще недавно казался ей столь замечательным человеком. Она хотела поскорее увидеть своего прежнего жениха Раковица. По сравнению с Лассалем тот значительно выиграл в ее мнении. Восхищенный возможностью показать себя фон Деннигесу с лучшей стороны, Лассаль не замечал, как изменилась к нему девушка. Они холодно расстались. На другой день Янко фон Раковиц приехал к своей невесте.
Лассаль лишился возможности встречаться с Еленой. Он скоро понял всю несуразность своих поступков и то, что потерял любовь своей невесты. Самолюбие его было уязвлено. Он считал делом чести вернуть себе Елену. Лассаль решился теперь на все, даже на то, чтобы перейти в католичество, если это нужно для брака. Он хотел привлечь к своему сватовству баварского короля Людовика II, лишь бы тот воздействовал на строптивого отца. В это дело вмешалась и графиня Гацфельд.
В Мюнхене, куда помчался Лассаль, баварский министр иностранных дел после нескольких бесед, во время которых речь шла и о политике, помог несчастливому жениху встретиться со своим подчиненным фон Деннигесом. Но препятствием к браку отныне была уже сама Елена. Она написала Лассалю, что раскаивается во всем, что между ними было, и решительно отклонила его домогания.
«Я счастлива, что господин Янко фон Раковиц вернул мне любовь и простил. Я отдала ему навсегда свою верность и сердце».
Лассаль разъярился. Он обзывал ее бранными словами, заявляя повсюду, что она порочна. Вскоре он послал оскорбительное письмо и вызов ее отцу. Старик фон Денннгес почел за лучшее уехать, а Янко фон Раковиц заменил его на дуэли.
Лассаль был смертельно ранен пулей в живот и через три дня после тяжких страданий скончался.
В слякотный февральский день 1863 года в Варшаве вспыхнуло восстание. Маркс и Энгельс с горячим сочувствием отнеслись к повстанцам. Они придавали исключительное значение этому событию и решили выступить от имени Лондонского просветительного общества немецких рабочих с воззванием. Подробно изложить свои взгляды они намеревались в брошюре «Германия и Польша». Маркс готовил политическую часть этого произведения, а Энгельс — военный разбор. Так как Фридрих знал лучше русский язык, то Карл просил его в связи с событиями в Польше следить за тем, что печатает орган русской революционной эмиграции в Лондоне — «Колокол».
Маркс писал в Манчестер:
«Теперь Герцену и К0 представляется случай доказать свою революционную честность».
Еще в период подготовки восстания, осенью 1862 года, Герцен уже вел переговоры с представителями польских революционных организаций. Он требовал, чтобы поляки в своей программе оговорили право крестьян на землю и свободу каждого народа решать вопрос своего государственного устройства. «Колокол» напечатал обращение Центрального народного комитета в Варшаве к издателям газет и затем ответ на него.
«Да воздвигнется Польша, — писали Герцен и Огарев, — независимая, искушенная в несчастьях, окрепшая в бою, да воздвигнется она бессословная, отбросив средневековые доспехи, без кольчуг и аристократического щита, пусть явится славянским поюневшим атлетом, подающим одну руку — бедному холопу, а другую — равноправному соседу. Во имя их примите нашу дружескую руку… мы ее подаем вам, как русские, мы любим наш народ, мы веруем в него и его будущность и именно потому подаем ее вам на дело справедливости и свободы».
Герцен постоянно защищал Польшу. Он не раз обращался к русскому войску, призывая его не поднимать оружия против поляков в защиту царского правительства, которое является несчастьем не только Польши, но и России. Герцена не смутило, что в связи с этим вся орава русских либералов отхлынула от «Колокола». Он до конца мужественно отстаивал свободу поляков и бичевал карателей, палачей и вешателей.
«Мы с Польшей оттого, что мы за Россию, — говорил Герцен. — Одна цель сковывает нас, и мы можем рука об руку идти одной дорогой к свободной жизни».
Маркс и Энгельс в это же время напряженно собирали необходимые сведения для предполагаемой брошюры. В подготовительных набросках Карл подробно прослеживал захватническую политику не только царской России, но и Пруссии по отношению к Польше. Работая, Карл забирался в глубь предмета все дальше и дальше. Ради самого незначительного факта или возникшего у него сомнения он мог перерыть десятки книг и проводить в Британском музее без перерыва по десяти часов в день. Никогда ни один его противник не мог обличить его в опрометчивости пли искажении.
Научная совесть Карла была чрезвычайно сурова. Он не позволял себе говорить о предмете, покуда досконально не изучил его, и не публиковал ничего до тех пор, пока не добивался ясности, точности, наибольшего совершенства формы изложения. Он не выносил на люди незаконченных произведений и, покуда не сверял всего до последней запятой и точки, прятал рукопись от постороннего ока.
«Лучше сжечь свой труд, нежели издать его недоделанным», — считал он. Добросовестный в мелочах, как и во всем значительном, Маркс обязательно тщательно вписывал в свои книги имена тех, чьими мыслями или цитатами воспользовался.
— Я воздаю каждому по его заслугам, — любил он повторять шутя.
Постоянно неудовлетворенный тем, что сделал, и потому заново отчеканивающий тексты, Карл летом 1863 года решает опять иначе изложить теоретическую часть своего экономического труда в более, как ему казалось, систематизированном виде и приступает к новому варианту. Так, в ходе работы, он постепенно создавал новую рукопись трех томов труда о капитале.
Маркс почти неотрывно проводит дни в тиши читального зала Британского музея либо в своей комнате, где работать, однако, ему труднее. То одна, то другая дочь отрывает его от занятий.
Маркс был кротким отцом и тщетно пытался иногда прибегнуть к отцовской власти.
— Тусси, милочка, сделай одолжение и дай мне дописать эту страницу, — упрашивал он дочь.