Восторг

Стоя в коридоре, он ревел перед ней, рассказывая об аде, в котором жил, но предназначение этих слез – дать ей дополнительную мотивацию. В реальности же, он придал великому откровению не больше значимости, чем смене одежды: манипулируя женщиной с помощью правды, внутри себя он был холоден словно лед, не получая удовольствия от выполнения первой части плана, не чувствуя восхищения от того, что все, наконец, происходит.

После все пошло очень быстро, и это – единственное, в чем он не был уверен: его мгновенно отправили к школьной медсестре, потом приехала полиция, документы заполнили. И его отправили в интернат.

Они присылали работать над ним одних женщин, будто так ему будет легче. Особенно для «физического осмотра»… они думали, такое обследование выбьет его из колеи.

И кто он такой, чтобы не дать им то, чего они так хотели?

Но он не думал, что его отправят к приемным родителям уже через два часа.

Дело в том, что он преследовал всего одну цель – то, что происходило сейчас, кончина его отца на этом полу… и ему пришлось рвануть к машине, взломать ее и добраться до дома прежде, чем полиция увезет его отца в тюрьму, когда мужчина вернется с кукурузных полей. Все будет напрасно, если он запорет финальный акт пьесы.

Но все прошло замечательно.

В самые последние секунды презренной жизни отца, Матиас повернул ручку, включая религиозную волну… и замер на мгновение. Проповедь была об Аде.

Казалось подобающим.

Он наблюдал, как его отец сделал последний вдох, а потом недвижимо застыл. Так странно, люди переступают на другую сторону, то, что раньше двигалось, становиться неотличимым от тостера, половика или, черт, радио с часами.

Матиас подождал еще немного, пока лицо окончательно не посереет. Потом он встал, выдернул радио из сети и устроил его подмышкой.

Глаза его отца были открыты и устремлены в потолок, как смотрел на него Матиас годами.

Он не перевернул парня, не плюнул на него, даже не пнул. Он просто прошел мимо тела и спустился по лестнице. Он покидал дом с мыслью, что это ментальное упражнение было весьма занятным…

И ему стало интересно, сможет ли он повторить его…

– Матиас?

Он с криком вскочил с кресла, весь ресторан навис над ним, стены снова встали на место, окружающий шум от завтракающих и разговаривающих людей снова проникал в его мозг.

Когда остальные посетители обернулись на него, Ди наклонилась над столом.

– Ты в порядке?

Ее красивое лицо было пронизано состраданием, губы приоткрыты, будто от расстройства ей стало труднее дышать.

Отстраненность, которую он чувствовал в молодом себе, вернулась на свое место в центр груди, будто воспоминание перепрошило его внутреннюю схему, приводя его в норму как автомобиль, у которого были проблемы с развалом-схождением[87]: оценивая женщину перед ним, Матиас делал это со значительного расстояния, холодная объективность проложила между ними пространство, хотя их кресла не меняли местоположения.

Эмоции очень легко подделать, это он знал по себе.

Он одарил ее улыбкой, неискренней… но очень привычной: – Я в полном порядке.

В этот миг подошла официантка с огромным завтраком, и когда она поставила поднос, он мог поклясться, что Ди откинулась назад и удовлетворенно улыбнулась.

***

Стоя рядом с метрдотелем, Мэлс надоело играть сталкера. Плохо одно то, что она приехала в «Мариот», но застукать Матиаса с той медсестрой? Сейчас у нее есть две причины чувствовать себя дерьмово: она не уважала себя, а эта женщина по красоте сравниться разве что с Софией Вергара[88].

Когда перед Матиасом поставили поднос размером с кухонный стол, он посмотрел на свою компаньонку по трапезе, сидевшую с лукавой улыбкой, и…

Без серьезной на то причины, его голова повернулась в тот момент, когда Мэлс уже отворачивалась.

Их взгляды пересеклись, и это циничное выражение на его лице трансформировалось в нечто, что она не смогла расшифровать… и сказала себе, что ей плевать на это.

Неважно. Это не касалось ее.

И она, разумеется, не станет закатывать театральных сцен. Вместо этого, она спокойно направилась к вращающимся дверям вестибюля…

– Мэлс! – за ее спиной раздалось шипение.

Он не притворялся, что вышел не за ней, и не было причин, игнорировать его.

– Не хотела мешать твоему завтраку, – сказала она, останавливаясь, когда он подошел к ней. – Я направляюсь на встречу. Когда ты не ответил на звонок, я решила заскочить.

– Мэлс…

– История, которую ты попросил проверить, правдива. Но последняя буква в фамилии Д. Чайлд. Сын умер от передоза, а отец видел все это. Дочь еще жива… адвокат защиты в Бостоне. Отец работает на правительство. По крайней мере, так пишут в газетах. Не могу говорить о том, что вне открытых источников. – Матиас просто смотрел на нее, и она вздернула подбородок. – Ну, а ты думал, с чем я вернусь?

Он потер лицо так, будто его голова болела.

– Не знаю. Я… когда умер сын?

– Не так давно. Кажется, два с половиной года назад…

– Твой завтрак стынет.

Мэлс перевела взгляд на медсестру. Женщина, подойдя, не сводила глаз с Матиаса, будто он ни с кем и не говорил.

Окей, женщина выглядела изумительно в этом платье, ее тело превращало нечто пасторальное в чертовски сексуальное…

Внезапно в ее голове возник флэшбек серии «Сайнфелда»[89] с Тэри Хэтчер[90]… да, возможно, те груди четвертого размера также были настоящими, впечатляющими. Тем временем, она же полагалась на технологию Вандербра[91], чтобы пользоваться чашечками С.

– В любом случае, я уже уходила, – сказала Мэлс. – Иначе я опоздаю на встречу.

Этим она заработала презрительный взгляд медсестры, ее темно-карие глаза говорили не просто «руки прочь», а «катись к дьяволу».

– Давай же, вернемся за стол.

Матиас просто продолжал смотреть на Мэлс, так, что ей показалось, что он пытался сообщить ей что-то. Но ему и без того есть о чем беспокоиться, поэтому его пресловутая тарелка набита битком и без нее.

Она помахала им и включилась в пешеходный поток, вылетая через вращающиеся двери. Солнце по другую сторону сияло ярко и радостно, когда она направилась к машине Тони, а седан был теплым внутри. Устроившись в водительском сиденье, она отчитала себя прежде, чем завести двигатель… но от причитаний не стало легче. Даже от той их части о мужчине, который был загадочным и недоступным, и который, согласно ее журналистскому чутью, намного притягательней среднестатистического сопляка… но это не делало его удачной партией.

Может, поэтому она до сих пор одна. Дело не в недостатке приглашений на свидания. Скорее в том факте, что у приглашавших ее мужчин была стабильная работа, достаточно приятная внешность… и воспоминания.

Никаких теней, никакого восхищения.

Нет, ее привлекал кто-то с вероятно мутным прошлым и завтракающий с девушкой с телом Барби и волосами из рекламы ТВ.

Разумно, ооооочень разумно.

Заведя мотор, она влилась в поток машин, ее рандеву с Болтуном Монти назначено в семи кварталах от гостиницы.

По крайней мере, время играло ей на руку: если ей пришлось бы возвращаться в отдел новостей и притворяться работающей, уставившись на компьютерный монитор, то она могла сорваться.

Проклятые мужики, думала она, снова обнаружив пустое место, в этот раз удачней припарковавшись параллельно дороге и выйдя из машины. Она следовала инструкциям, данным Монти, с его намеками на шпионские фильмы, и села на скамейку под строго обозначенным кленом, чтобы оказаться в землях «взболтать-но-не-смешивать»[92], ей нужно лишь спрятаться за газетой и знать секретное слово.

Монти появился десять минут спустя. В обычной одежде, указывающей на активный образ жизни. Он был в хорошем настроении, ухищрения дали ему именно ту инъекцию драмы, в которой он нуждался.

– Иди за мной, – сказал он тихо, проходя мимо.

О, да ради всего святого.