Восторг

– Так, как твоя память? – спросила она.

– Пятнами.

– Она вернется. Прошло, что, всего полтора дня? – Она наклонилась в бок, когда принесли тарелку с ее яйцами, сосиской, тостом и драниками. – Просто дай время.

На фоне ее завтрака его сэндвич выглядел анемично.

– Ты уверен, что больше ничего не хочешь? – Она махнула вилкой. – Тебе нужно набирать вес. Я же убеждена, что плотный завтрак – единственный способ хорошо начать день.

– Приятно находиться рядом с женщиной, которая не ковыряется в своей еде.

– О да, это не про меня. – Она жестом попросила официантку вернуться. – Он хочет того же, что и у меня. Спасибо.

Казалось грубым упоминать, что если он съест так много, то лопнет, поэтому он просто отодвинул сэндвич в сторону. Наверное, она была права. Он чувствовал себя не в своей тарелке, голодный и медлительный, сэндвич клаб, который он умял с Мэлс на ужин, давно переварился, спасибо тому ублюдку-ниндзе с пальцем, без остановки жмущим на курок.

– Не жди меня, – сказал он.

– Я и не собиралась.

Матиас холодно улыбнулся и какое-то время просто рассматривал комнату. Большинство людей составляли обычный контингент гостиницы подобного рода… кроме одного парня, который серьезно выделялся на фоне остальных: на нем был костюм, скроенный лучше, чем у всех остальных, и казался старомодным даже для профана в вопросах моды.

Черт, наряд могли уже надевать на вечеринку в стиле рэтро… а может, и в бурные двадцатые…

И, будто почувствовав на себе его взгляд, мужчина с аристократичным видом поднял глаза.

Матиас перевел взгляд на своего компаньона по завтраку. Ди уплетала еду, аккуратно нарезая кусочки, острый край ножа без проблем проходил через яичницу и драники.

– Порой, не помнить – это благо, – сказала она.

Да, подумал Матиас, чувствуя, что в его случае это абсолютная правда. Боже, если та история, которую наплел ему Джим…

– Я не хотела уклоняться от разговоров о моем отце, – сказала она. – Просто… я просто не люблю думать о нем. – Вилка опустилась на тарелку, когда Ди выглянула в окно. – Я бы сделала все, чтобы забыть его. Он был… жестоким человеком… злым, жестоким человеком.

Ее взгляд быстро вернулся к его.

– Ты знаешь, о чем я говорю? Матиас…

Внезапно, возникнув из ниоткуда, его охватила та сама головная боль, расталкивая мыслительные процессы и целясь прямо в виски, два болевых удара обожгли обе стороны его черепа.

Он смутно увидел, как красные губы Ди шевелятся, но слова не достигали его ушей; казалось, что его выдернули из собственного тела, а его плоть осталась там, где была… а потом сам интерьер ресторана начал исчезать, так будто стены попадали наружу, трансформируясь в нечто в духе фильма «Начало»[83], пока внезапно он не перестал сидеть в псевдо-модном ресторане «Мариот», а оказался где-то в другом месте…

Он оказался на втором этаже загородного дома, полы, стены и потолок были сделаны из грубой древесины.

Перед ним была крутая лестница с сосновыми перилами, которые потемнели до цвета смолы от бесчисленного количества масляных рук, хватавшихся за дерево.

Воздух спертый и душный, хотя было не жарко.

Матиас посмотрел позади себя, в комнату, которую он узнал как свою. На двуспальной кровати лежали разные одеяла и не было ни одной подушки… поцарапанное бюро с наполовину приделанными ручками… коврика не видно. Но на небольшом столе рядом с кроватью стояло новенькое радио с фальшивым ободом под дерево и серебряные часы, чистые и выбивающиеся из интерьера.

Опустив взгляд на своё тело, он увидел, что на нем пара рваных джинсов, его ноги торчали из-под подвернутых краев; с руками то же самое, слишком большого размера по сравнению с тоненькими предплечьями, конечности были чрезвычайно крупны по сравнению с остальным телом.

Вспоминая этот этап своей жизни, он понимал, что был еще юнцом. Четырнадцать или пятнадцать…

Голова повернулась в сторону шума.

Мужчина поднимался по лестнице. Одежда была грязной; волосы сальные от пота, будто он часами носил кепку или шляпу; ботинки громко топали.

Большой мужчина. Высокий мужчина. Злобный мужчина. Его отец.

Внезапно все изменилось, его сознание отделилось от тела так, что оно оказалось неподконтрольно ему, рулевым колесом завладел кто-то другой.

Он мог лишь смотреть своими глазами, как его отец завернул за угол на вершине лестницы и замер.

Кожа на тощем лице была такой заветренной, что напоминала воловью, также отсутствовал один зуб сбоку, когда он улыбнулся как серийный убийца.

Его отец умрет, подумал Матиас. Прямо здесь. Прямо сейчас. Каким бы неправдоподобным это ни казалось, учитывая разницу в их габаритах, этот мужчина спустя мгновения свалится как подкошенный и умрет…

Вдруг Матиас почувствовал, как начал говорить, звуки, к которым он не имел отношения, срывались с его губ.

Но они оказывали влияние на его отца. Выражение переменилось, улыбка улетучилась с его лица, дырка между зубов скрылась, когда мужчина сжал губы. Ярость исказила невероятно-яркие голубые глаза, но она задержалась ненадолго. За ней пришел шок. Будто что-то, в чем он был абсолютно уверен ранее, сейчас казалось не таким незыблемым.

Все это время Матиас продолжал говорить.

Вот, откуда все началось, сказал он себе: этот мужчина, этот злодей, с которым он жил чересчур долго, этот больной ублюдок, который «вырастил» его. Сейчас настало время для возмездия, и его юный «Я» не чувствовал абсолютно ничего, пока говорил, прекрасно понимая при этом, что он, наконец, загнал монстра в клетку.

Рука его отца вцепилась в одежду, прямо в районе сердца, сминая ткань, грязные, обломанные ногти впивались в плоть.

Но Матиас продолжал говорить.

На пол. Его отец рухнул на колени, свободная ладонь метнулась к перилам, рот раскрылся так широко, что показался второй отсутствующий зуб, в глубине.

Он никогда не ждал, что его поймают. Вот что его сгубило.

Ну… технически, виноват инфаркт миокарда. Но приблизительная причина – тот факт, что их отвратительная тайна вышла наружу.

Смерть с наслаждением растягивала время.

Его отец перевалился на спину, сейчас рука переместилась к левой подмышке, будто та адски болела, Матиас же стоял на своем месте, наблюдая, как смерть, подбираясь ближе, накрыла мужчину. Очевидно, тому было трудно дышать, грудь вздымалась и опускалась без особого результата: кожа под загаром начала терять краски.

Когда перед глазами снова появилась спальня, Матиас осознал, что он повернулся и направился к радио, сел, включил его. Он все еще мог видеть, как его отец барахтался, словно муха на подоконнике, конечности дергались, голова запрокинулась назад, будто он думал, что иной угол наклона поможет поступлению кислорода.

Но все тщетно. Даже пятнадцатилетний фермерский парень знал, что если сердце не бьется, мозги и жизненно-важные органы будут испытывать голодание, и не важно, сколько воздуха ты в себя втягиваешь.

В степной местности у них ловило всего пять станций, три из которых были религиозного характера. Две другие проигрывали кантри и поп, и он крутил ручку, переключаясь между ними. Время от времени, просто потому, что он знал, что его отец скоро встретится с Создателем, он позволял звучать проповеди.

Матиас ничего не чувствовал, только раздражение от того, что не мог включить тяжелый рок. Казалось, что Ван Хален[84] больше подходил предсмертным конвульсиям его отца, чем гребаный Конвей Твитти[85] или гребаный Фил Коллинз[86].

Кроме этого, он был спокоен как удав, неподвижен, словно ножка стола.

Черт, ему даже было все равно, что насилие на этом закончится. Ему было просто интересно, удастся ли избавиться от старика, он словно ставил научный эксперимент: он разработал план. Собрал все воедино, а потом проснулся этим утром и решил, что именно в школе позволит упасть первому домино.

Спасибо тому поддающемуся влиянию, сострадательному, крайне религиозному классному руководителю.