Страница 23 из 37
Когда мы осознали всю духовную нищету предложенной нам на престижной вечеринке концертной программы, в наших душах, как я уже говорил, возникло смутное недовольство. До известного времени нам удавалось подавлять его даровой выпивкой и закуской, однако номера следовали один за другим так плотно, что из-за грома музыки общение, которое одно могло скрасить для нас всю неприглядность происходящего, становилось практически невозможным. К тому же собравшиеся с такой отвратительной жадностью накинулись на бесплатную водку, что очень скоро всю ее выпили, а приобретать в этом заведении выпивку за свои деньги было бы из-за несуразных цен величайшей глупостью. Поэтому мы решили перебраться куда-нибудь еще. Едва мы пришли к этой мысли, как я очень кстати вспомнил, что неподалеку в клубе "Ландыш" должна выступать изуверская рок-группа "Агония". Зрелище обещало быть занятным, и мы, попетляв с четверть часа по гулким сырым переулкам, нашли в одном из дворов вход в подвал, где и находился клуб. Зал с эстрадой тонул в полумраке, в котором мерцали свечи и поблескивали глаза и зубы сидящих, а также пивные кружки и стаканы, теснившиеся на столах. Обстановка отличалась спартанской простотой — "Ландыш" был бы самой низкопробной распивочной, если бы не его известность в богемных кругах и не наличие весьма своеобразной концертной программы. Когда мы наконец нашли столик и расселись, группа как раз собиралась начать выступление, и потому зал притих. На эстраде в круге света появились два по пояс голых молодых человека истощенного вида с гитарами. Некоторое время они вяло музицировали, исполняя песню про ландыши, однако затем игра у них расклеилась. Тогда один из них с бранью отбросил гитару, схватил второго за волосы и без долгих разговоров всадил ему по самую рукоятку в живот неизвестно откуда взявшийся мясницкий тесак. Жертва издала страдальческий вопль (и несколько девиц в зале поддержали ее своим визгом), однако не осталась в долгу: придерживая одной рукой вываливающиеся внутренности, она схватила со столика, стоявшего на эстраде, бутылку из-под шампанского и что было сил хватила ею по голове своего обидчика. Тот зашатался и рухнул на столик, ножки столика подломились, и бедняга с грохотом и звоном распластался на полу среди обломков и осколков посуды. Человек, которого пытались зарезать, вытащил из-за щеки здоровенную иглу, уселся на стул и принялся на виду у всего зала деловито зашивать дратвой рану у себя в животе. Неподалеку от нас какую-то девушку начало рвать прямо на скатерть, и ее увели. Тут на эстраде появился еще один участник действа — он был в одной набедренной повязке и в костлявой руке сжимал туристический топорик. С плотоядной ухмылкой подкравшись сзади к раненому, он широко размахнулся и с хрустом вогнал топорик ему в череп по самый обух. Однако торжествующее выражение на лице рубаки очень скоро сменилось озадаченностью, поскольку человек с топором в черепе и не подумал упасть, а медленно повернулся и внимательно посмотрел на своего недруга. Затем он вскочил и с диким воплем, заставившим вздрогнуть всех в зале, вцепился противнику в горло и стал его душить. Хруст позвонков и горловых хрящей был слышен до того отчетливо, что нескольких девушек уже за другим столиком вырвало почти одновременно, а их кавалеры с кислым видом принялись осматривать со всех сторон свои костюмы. Однако предложение удалиться из зала, дабы прийти в себя, девушки решительно отвергли и продолжали во все глаза смотреть на устрашающее действо. Задушив врага, человек с топором в черепе вытащил из-за ширмы огромную бутыль с голубоватой жидкостью, поднял ее и продемонстрировал залу, громко объявив: "Денатурированный спирт". Затем он щедро полил спиртом обоих своих поверженных противников и, злорадно хихикая, достал зажигалку из кармана мешковатых штанов. "Не надо!" — умоляюще взвизгнула какая-то девица, но победитель был неумолим: чиркнул кремень, и пламя мгновенно охватило оба распростертых на эстраде тела. Оказалось, что эти люди лишь прикидывались мертвыми, ибо, ощутив жжение, они тут же проворно вскочили и, размахивая руками, принялись дико скакать на эстраде, душераздирающими криками призывая на помощь. Прибежал охранник с огнетушителем и стал пускать в них пенную струю, однако его усилия не дали заметного эффекта. По залу стал распространяться аппетитный запах жаренного на спирту мяса. Обессилев от прыжков, горящие люди повалились на эстраду, сбежавшиеся охранники накрыли их какими-то попонами (результатом этой операции стали целые облака зловонного дыма), а затем кое-как перекатили в скрытое занавесом помещение за сценой. Человек с топором в черепе, однако, и не думал успокаиваться — явно проникшись ненавистью к охраннику с огнетушителем, помогавшему его врагам, он с фальшивой улыбкой протянул несчастному руку, но в момент рукопожатия свалил его с ног броском через бедро и принялся его головой, точнее — лицом, крошить валявшуюся на эстраде посуду. При этом он торжествующе выкрикивал: "На, получай! Хавай, сука! Будешь еще?! Будешь?! Будешь?!" Меня удивляли его злоба и эти выкрики, поскольку охранник, в сущности, лишь исполнял свой долг. Наконец человека с топором в черепе уволокли за занавес, и мы с облегчением перевели дух. <<Н-да, это посильнее "Фауста" Гёте>>,- утирая пот со лба, пробормотал Григорьев. "Ерунда! Таким и должно быть настоящее современное искусство, — безапелляционно заявил Степанцов. — Все остальное безнадежно устарело". — "Но каково артистам?" — осторожно заметил я. "А кто сказал, что хлеб артиста легок? Возьмите, к примеру, меня…"- начал было Степанцов, но тут же осекся, так как за столик к нам с приветливой улыбкой опустился человек с топором в черепе. Впрочем, топор уже извлекли, и в том месте, откуда он торчал, виднелась сквозь густую шевелюру лишь нашлепка лейкопластыря. Вспоротый и небрежно зашитый живот скрывала клетчатая ковбойка. Затем к нам, придвинув стулья, подсели и три остальных члена группы: два "горящих человека", еще распространявших запах жаркого, — их лица и руки были сплошь покрыты волдырями ожогов, и мнимый охранник, которого тыкали лицом в битое стекло, — теперь все его лицо было беспорядочно усеяно залеплявшими порезы полосками лейкопластыря. Несмотря на многочисленные увечья, артисты излучали довольство и бодрость — ведь за один вечер они заработали на четверых целых восемьдесят долларов. Правда, из этой суммы предстояло покрыть расходы на спирт и прочий инвентарь, однако и то, что оставалось, представлялось членам группы огромной наживой. Из вежливости мы посидели еще с четверть часа и затем откланялись, так как нам постоянно казалось, будто артисты вот-вот начнут умирать прямо за нашим столиком. Бедняги долго трясли нам на прощанье руки и уверяли в своем преклонении перед нашим творчеством, а затем робко поинтересовались, не знаем ли мы такого места, где им можно было бы выступить. Мы обещали подумать.
"Все же пацанов грабят", — сказал Григорьев, когда мы проходными дворами, дабы сократить путь, пробирались в очередной клуб. "Ну и что? — возразил Степанцов. — Они еще только начинают. А вспомните меня на первых порах — за гроши выступать приходилось. На первых порах всех нужно грабить — это как в армии…" — "Пожалуй, у этого жанра и впрямь большое будущее, — заметил я. — Особенно если вспомнить ту пресную жвачку, которую нам предлагали в первом месте". — "Да, нынешняя поп-культура себя исчерпала, — бодро заявил Степанцов. — Люди долго ждали, но теперь уже совершенно ясно, что ничего нового она предложить не может. На очереди отказ от музыкального сопровождения, потому что поп-музыка все равно ничего не дает ни уму, ни сердцу; на очереди эпилептические припадки прямо на сцене и шизофренические камлания, гладиаторские бои со смертельным исходом…" — "Неплохо пойдут также призывы к мятежу и резне", — вставил я. "М-м-м… Возможно. Все зависит от исполнителя", — с важным видом согласился Степанцов. Мы прошли очередную подворотню и остановились в нерешительности: перед нами расстилался заваленный всяким хламом пустырь, окруженный мрачными зданиями без единого огонька, — видимо, подготовленными к сносу. В центре пустыря высилась куча строительного мусора — все, что осталось от дома, с которым расправились раньше других. "Кажется, заблудились", — произнес Григорьев. Мы повернулись, чтобы идти обратно, и в ту же секунду в глаза нам ударила из полудюжины мощных фар целая лавина света. От неожиданности мы присели, но тут же, ослепленные, ничего не видя перед собой, очертя голову бросились в спасительную темноту пустыря.