Страница 13 из 37
Время от времени Евгений прерывал чтение, гостеприимно замечая: "Да вы пейте, пейте! Кушайте, гости дорогие!" — после чего продолжал читать. Я, конечно, ощутил могучую энергетику его поэмы, но, к стыду своему, смысла ее так и не уловил. Зато немцы, как то ни странно, по-видимому, все прекрасно поняли, так как по окончании чтения вновь устроили Евгению овацию. "Браво! Прима!" — вопили они с таким энтузиазмом, что прохожие на набережных кидались к ограждению берега и долго провожали удивленными взорами наш трамвайчик. Не знаю, как уж немцам удалось с ходу вникнуть в суть столь непростого произведения, да еще прочитанного на чужом для них языке. Недаром, выходит, немцы слывут на редкость смышлеными людьми. Не успел Евгений закончить чтение, как Григорьев, с явным нетерпением дожидавшийся этого момента, заявил: "Ну а сейчас я спою!" — и грянул "Дон-дигидон". За нею последовали "Шалула" (в дуэте со Степанцовым), "Шабдабудай" и "Шубдубидуб". Пел он, конечно, по-русски, однако язык песни (а также танца, поскольку во время пения Григорьев весело приплясывал), как известно, интернационален и не нуждается в переводе. Поэтому экскурсанты быстро поняли артиста и принялись подпевать ему, одновременно перенимая те танцевальные коленца, которые откалывал Григорьев. "И-эх! Жги!" — взвизгивали, хлопая в ладоши, мы со Степанцовым. Евгений на минуту отлучился в рубку, а вернувшись, шепнул нам: "Я договорился с капитаном — сейчас будет остановка, и мы сойдем. Здесь как раз недалеко до нашей гостиницы". — "Зачем сходить? — запротестовал Григорьев. — Я не хочу сходить! Здесь весело!" — "Там нам будет еще веселее, — успокоил его Евгений. Вы ведь сами просили девчонок? Так уже скоро пять часов, а нам еще до их приезда надо закупить продуктов, сервировать стол и вообще подготовиться…" — "Да чего там готовиться, это ж проститутки! — воскликнул Григорьев. — Как придут, мы сразу их в койку…" — "Как вам не стыдно, Константэн, — скорбно покачал головой Евгений.
Ну пусть вы на миг забыли о том, что вы куртуазный маньерист, но ведь вы же еще и разумный человек. Если бы вы пустились ухаживать за этими девушками обычным идиотским образом, разве меньше денег вы бы на них затратили? А сколько сил, а нервов? Девушки милосердно избавляют вас от всего этого, а вы еще имеете дерзость смотреть на них как на вещь". — "Верно, верно, — сокрушенно закивал Григорьев. — Я возгордился, высоко вознес свой рог. Готов всемерно участвовать в сервировке стола для наших дам и вообще быть крайне галантным". — "Ну то-то", — с удовлетворением сказал Евгений и погрозил Григорьеву пальцем. Тем временем трамвайчик начал тормозить у очередной пристани. Веселившиеся немцы не замечали этого — они с гиканьем топотали по палубе, порой, пугая всю округу, пускали тирольские трели и осушали стаканы уже без всякого порядка. Вместе с ними скакал Степанцов, обнимаясь и целуясь то с одной немкой, то с другой. "Пошли!" — скомандовал Евгений, и сначала я, а за мной Григорьев перепрыгнули на пристань. Могучей рукой Евгений выдернул Степанцова из толпы танцующих, и тот неожиданно для самого себя очутился на пристани, где по инерции продолжал приплясывать. В следующий миг Евгений приземлился рядом с ним и крикнул капитану: "Отваливай!" Коричневая вода забурлила под винтом, и суденышко потянулось дальше по своему маршруту. Разгулявшиеся экскурсанты в большинстве своем не заметили нашего исчезновения. Только безобразная немка испустила горестный вопль и кинулась к борту, когда мы уже поднимались на набережную по гранитной лестнице. "Du liebst mir?!" — в отчаянии закричала бедняжка нам вслед, и, клянусь, в тот миг она была прелестна. "Йяа, йяа!" — хором заголосили мы и махали руками до тех пор, пока шумный кораблик не скрылся за поворотом русла. После этого мы направились на центральный рынок, поскольку Евгений с гневом отверг малодушное предложение заказать еду в гостиничном ресторане. С рынка, нагруженные покупками, мы проследовали в гостиницу.
Войдя в вестибюль, мы увидели рядом с привычной девицей щуплого молодого человека, сидевшего с крайне огорченным видом. При нашем появлении девица что-то ему шепнула, он вскочил и бросился к нам с криком: "Это я — сантехник!" — "Рады за вас, милейший", — сухо ответил Евгений. "Я починил ваш бачок!" — воскликнул сантехник с ноткой отчаяния в голосе. "Давно пора", — отвечал Евгений, по-прежнему без всяких эмоций. "Ребята, ну что ж вы меня не подождали? — с горечью спросил сантехник, так и не дождавшись бурных изъявлений благодарности с нашей стороны. — Написали про меня какую-то байду, тут все ее читают… Что ж вы так?" — "Во-первых, это не байда, а стихи, милейший, — в ваши годы пора бы уже видеть разницу, — наставительно заметил Евгений. — А во-вторых, с чего вы взяли, будто почтенные люди будут терпеливо вдыхать вонь, пока вы где-то гуляете? Учтите, если это повторится, то над вами не только вся гостиница — весь город смеяться будет. Перед этими людьми, — тут Евгений картинным жестом показал на нас, — президенты трепещут, а вы вздумали с ними шутки шутить…" Отстранив с дороги удрученного сантехника, Евгений двинулся к лифту, и мы зашагали за ним, слыша за спиной обиженное бормотание: "Что ж вы так… Подождали бы… Зря вы так…" — "Ничего, ничего, — заметив на наших лицах жалость, сказал нам в лифте Евгений. — С народом надо построже, иначе он живо на шею сядет". — "Пожалуй, это верно", — глубокомысленно подтвердил Степанцов.
Наскоро приведя себя в порядок, мы затем общими усилиями сервировали стол в номере Евгения, красиво расположив на скатерти приобретенные на рынке яства и напитки. Затем мы расселись в креслах вокруг накрытого стола и стали ждать, пуская слюнки и поминутно поглядывая на большие напольные часы в форме президента Путина. Циферблат и механизм находились у этого изделия там, где у живого президента, надо полагать, находится сердце. Ниже, на месте утробы, помещался бар-холодильник, в котором дожидалась своего часа резервная выпивка. Нами овладело предчувствие чего-то необычайного — скрывая волнение, мы вяло перебрасывались словами и подскочили в креслах, когда наконец раздался звонок в дверь. Однако когда я открыл, то на пороге передо мной предстал всего лишь давешний идиот. Некоторое время он подозрительно вглядывался в меня. "Если он меня спросит "Даш, когда дашь", дам ему в глаз", — решил я, однако идиот, видимо, уловил в моем молчании угрозу и молча побрел в сторону той подсобки на этаже, где он обычно ютился. Не успел я закрыть за ним дверь, как услышал лязг остановившегося лифта и понял, что дамы идут к нам, поскольку коридор огласился восторженными воплями идиота: "Даш, когда дашь?!" Дурачок так и увязался за нашими гостьями — мы сделали попытку выгнать его, покуда все теснились в прихожей, но дамы воспротивились: "Пусть остается! Он такой смешной!" Благодарность идиота была безграничной: когда все раселись за столом, он прикорнул на полу у ног самой крупной из девушек — как я заметил, ему вообще нравились крупные женщины, — положил голову ей на колени и замер, прикрыв глаза, с выражением неземного блаженства на лице. Добрая девушка время от времени утирала ему слюни салфеткой. Тогда идиот открывал глаза и умоляюще шептал: "Даш, ну когда дашь?" — "Спи, спи, сладкий", — отвечала девушка, и страдалец с мечтательной улыбкой снова засыпал. Все девушки показались мне красавицами — возможно, из-за того, что я был романтически настроен в тот день. Однако и сейчас, по прошествии немалого времени, мне кажется, что то первое впечатление соответствовало действительности и каждая из девушек отвечала определенному типу красавицы: крупная статная северянка с роскошными волосами цвета меда, пепельная шатенка с задорной улыбкой, словно явившаяся к нам прямиком с парижских бульваров, брюнетка, живая как ртуть, со вздернутым носиком и сверкающими глазами, и еще одна блондинка с волосами, скромно собранными в пучок на очаровательной головке, с улыбкой, притаившейся где-то в уголках глаз, и с ямочками на румяных щеках. На коленях у первой блондинки покоилась всклокоченная голова нашего неразумного гостя. Конечно, в воспоминаниях все представляется нам приукрашенным, но ведь сердце не обманешь, а оно в тот вечер бурно билось от любви ко всем четверым. Поскольку любовь с первого взгляда не вырастает на пустом месте, то, следовательно, девушки и впрямь были хороши — недаром Степанцов показал Евгению из-за моей спины большой палец, а Евгений в ответ самодовольно покивал головой. Затем он поочередно расцеловался со всеми четырьмя красотками и перезнакомил участников застолья, не пожалев похвальных слов в наш адрес. Величественная красавица с медовыми волосами внимательно посмотрела на нас и промолвила: "Вы знаменитости, вам бы с каким-нибудь артистками время проводить…" — "Позвольте, а чем же вы хуже?" — удивился я. "А мы гулящие", — напрямик брякнула брюнетка. "И по телевизору нас не показывают", — вздохнула шатенка. "Не прибедняйтесь, — заметил Евгений сухо. — Это сейчас в силу всеобщего оглупления вас могут называть разными грубыми словами, а в старину называли бы девушками для радости. Вы даете нам радость и при этом не выматываете из нас душу, как непременно поступили бы те же артистки. Внося в нашу жизнь радость, вы тем самым вносите в нее и смысл, а значит, не на словах, а на деле решаете главную философскую проблему человеческого существования. Впрочем, я ошибся: главное, девчонки, состоит в том, что я чертовски вас люблю, люблю без всяких рассуждений, а ведь если женщина умеет внушить мужчине любовь к себе и не вызвать потом у него разочарования, то она, безусловно, достойна этой любви, каков бы ни был род ее занятий". — "Да, и если среди дам вашего цеха и попадаются неприятные личности, то среди литераторов их куда больше, — добавил я. — Надеюсь, вы не будете заранее осуждать нас лишь потому, что в литературу пролезли разные уроды?" — "Ну что вы, — ласково пропела блондинка с ямочками. — Наоборот, мы вас давно уже заочно полюбили. Женя много о вас рассказывал, и все только хорошее. И стихи ваши мы тоже очень любим. Может, почитаете что-нибудь новенькое?"