Тропа Кайманова

Что ж, совсем немало значили родные стены для Якова, хоть и привык он к просторам шириной с Каракумы, к таким «стенам», ограничивающим его «жилье», как отвесные неприступные скалы Асульмы, с одной стороны, склоны Душака и Моро-Коу — с другой. Кайманов знал, что есть куда прийти хотя бы на полчаса, где ждет его близкий человек, где выросли его дети. Так было почти всегда. Почему же теперь этого стало мало?..

Тяжело вздохнув и не пытаясь сейчас решать эти, в сущности, неразрешимые вопросы, Кайманов прикрыл дверь, пересек террасу, спустился с крыльца, вошел в канцелярию комендатуры.

Ястребилова здесь уже не было. В комнате дежурного стоял чем-то до крайности расстроенный полковник Артамонов.

Взглянув на Якова, Аким Спиридонович повернул ключ в двери, выдвинул ящик стола, взял пакет с почтовыми штемпелями и сургучной печатью. Пакет был вскрыт. Полковник достал из него и развернул на столе перед Яковом серию фотографий.

— Тебя касается, — угрюмо произнес он. — Ценная бандероль. Поступила на имя Ястребилова. Затем он и просил встречи, чтобы хоть напоследок испортить атмосферу...

Яков, чувствуя, как все в груди словно одеревенело, вздрогнул, наклонился к столу.

Оказывается, каждый его шаг с момента встречи с Флегонтом и Аббасом-Кули фиксировался в Змухшире, да еще так, что в кадр попадали то Мордовцев — старый матерый враг, то его бандиты.

Здесь было все: и переодевание в советскую форму, и умывание, и беседа с Флегонтом. Несколько фотографий за трапезой с Аббасом-Кули и Мордовцевым. Сфотографировали его, даже когда он лежал на кошме, а Флегонт стоял перед ним.

В первое мгновение Яков почувствовал, как волосы у него шевельнулись под фуражкой, но, вглядевшись в снимки, немного успокоился: на всех фотографиях лицо его с режущим взглядом чуть сощуренных глаз выражало крайнюю настороженность при всем кажущемся внешнем спокойствии и обычном полуироническом выражении. Видно было, что Кайманов не у друзей, а среди врагов. Но попробуй докажи это не то что предубежденному, а просто осторожному следователю!

Долго длилось молчание. Яков понимал: одно дело быть у Флегонта в крепости, говорить с ним, отстаивая каждую свою позицию, и совсем другое — видеть это на фотографиях, как бы со стороны.

— Вот для чего им понадобилось переодевание, — сказал, наконец, Артамонов.

У Якова от сердца отлегло.

— Я еще подумал, — продолжал Аким Спиридонович, — на кой черт Флегонту в песках офицерская форма? Еще и калтаманов своих в кое-какие трофеи вырядил... Вот, гляди: этот наверняка Ахмет, а этот — Махмуд или Аннасахат... Остальные такие же... А если не разобраться, с ходу вполне можно на их удочку клюнуть...

— Обо всем, что изображено на этих фото, я вам рассказал, не утаил ничего...

— Так-то оно так... Но одно дело слышать и совсем другое — видеть своими глазами.

Яков молчал. Полковник словно подслушал его мысли, высказал их вслух. Кайманову было совсем не все равно, как дальше развернутся события, но, зная, что скрывать ему нечего, поскольку никакой вины за ним нет, он молча ждал решения Артамонова.

— Ну что мне с тобой делать? Попал в историю, а теперь вместе расхлебывать? Что я буду говорить, когда эти фотографии до генерала дойдут?

— Делайте, что вам подсказывают совесть и ваш командирский опыт, — сказал Кайманов.

Артамонов взвился:

— Ишь ты какой бравый!.. А ты не бравируй! Храбрец нашелся! Так закатают, что и своих не вспомнишь! Время-то военное!.. Если тебе на свою семью и на самого себя наплевать, так мне-то не наплевать!.. Ты подумал, что жене и детям будешь говорить?

Раздался телефонный звонок. Артамонов взял трубку. Яков наблюдал, как менялось его лицо: из раздраженного становилось подчеркнуто внимательным, каким-то даже просветленным.

— Да, да, товарищ генерал... Как ведет себя? Нормально... Как всегда... Гонорится только... Ну да, спокойно... Я бы сказал, слишком спокойно... Хорошо, товарищ генерал, слушаюсь...

Полковник положил трубку на аппарат, вытер платком лоб, уставился в окно, негромко произнес:

— В сорочке ты родился... Перед нашим прибытием генерал, оказывается, фотокарточки уже смотрел... Вот человек! Вот выдержка! Попробуй теперь подведи его!.. И меня...

Яков непроизвольно перевел дух.

— А что он сказал, товарищ полковник?

— Сказал, что в детстве тебя мало секли, но и сейчас не поздно, так сказать, по-отечески.

— Если бы это помогло... Следствие-то будет назначено...

— А ты как думал? Допрос-то уж точно снимут. Только допрос — допросом, а дело — делом. Резидента на стол и Флегонта с Клычханом и Аббасом-Кули впридачу!..

— Легко сказать...

— Другого пути нет, сам знаешь. Едем. Дзюба там уже заждался. Ястребилова с этим делом беспокоить не будем. Теперь он не наш. Разберемся сами.

Машина миновала Дауганскую долину, выехала к ноздреватым скалам Змеиной горы, от которой через два с небольшим километра завиднелось у дороги круглое оборонительное сооружение и старая казачья казарма с узкими окнами-бойницами, примыкавшая непосредственно к площадке таможни и контрольно-пропускного поста.

Начальник КПП лейтенант Дзюба и начальник таможни встречали полковника Артамонова у дороги.

Дзюба по всей форме доложил о состоянии дел. Начальник таможни сообщил в двух словах, много ли приходится изымать контрабанды, преимущественно опия. Полковник спросил, скоро ли будет авторота Павловского.

— Не позже чем через пять — десять минут, — ответил Дзюба.

Артамонов вошел в помещение, смежное с дежурной комнатой КПП, именуемое Красным уголком.

— Занимайтесь своими делами, а я пока перелистаю подшивки газет, послушаю радио... Ты, Яков Григорьевич, — продолжал он, — считай себя уполномоченным по оперативной работе, командированным в помощь лейтенанту Дзюбе...

Авторота Павловского не заставила себя ждать: на площадку таможни въезжали крытые брезентом «студебеккеры».

Кайманов видел в окно, как из кабины головной машины выпрыгнул старый его недруг капитан Павловский.

Интересовавшая Якова полевая сумка, туго чем-то набитая, была у него в руках.

Войдя в комнату дежурного, Павловский положил сумку на стол, достал из кармана пачку иранских сигарет, принялся щедро угощать присутствующих.

— А-а, старый знакомый! — увидев Кайманова, воскликнул Павловский, едва скрывая тревогу в близко посаженных глазах.

— Так точно, товарищ капитан, старый знакомый, — подтвердил Яков. — Ну как вам служится? Какой у вас народ? Орлы ваши не занимаются контрабандой?

— Вы не всегда удачно шутите, товарищ старший лейтенант, — Павловский натянуто усмехнулся. — Мою колонну можете не досматривать, — обращаясь к Дзюбе и начальнику таможни, добавил он.

— Остается проверить вас, — без тени улыбки сказал Яков. — Откройте вашу сумку, содержимое ее выложите на стол.

— Вам что, полотенце и мыльницу охота посмотреть? — спросил Павловский, но сумку не открыл. — С кем имею честь?..

Яков взглянул на таможенника, тот приказал Павловскому открыть сумку.

— Это что, обыск?

— Досмотр.

— Младшему по званию подчиняться не собираюсь.

— Пригласим старшего.

— Ну что вы, братцы, привязались? — деланно-дружественным тоном сказал Павловский. — Ну везу я в сумке пару наручных часов своим бабам. Подумаешь, дело какое! В город приеду, надо же чем-то оплатить постой!..

Эту последнюю фразу услышал вошедший в дежурную комнату полковник Артамонов.

— Открывай сумку и снимай с себя снаряжение... Оружие на стол, — без обиняков приказал он.

— Я что, арестован?

— Арестован... Лейтенант Дзюба, произведите досмотр личных вещей капитана Павловского.

Дзюба открыл сумку и достал целую пачку завернутых в полотенце палочек опия-фабриката, каждая из которых стоила сто сорок — сто пятьдесят рублей. Павловский обернулся к Артамонову:

— Товарищ полковник, разрешите объяснить... Но тот не дал ему продолжать.

— Капитан Павловский! — с расстановкой произнес Артамонов, — вам приказано — оружие и снаряжение на стол. И без разговоров шагом марш под арест. Лейтенант Дзюба, как только закончите досмотр машин, отпустите автороту под командованием заместителя Павловского. Вас, гражданин Павловский, я обязан передать в прокуратуру округа прямо отсюда...