Страница 34 из 80
Утром следующего дня Петр Маслов явился домой к Никодиму, придерживая подмышкой увесистый сверток. Никодим гостю не удивился, впустил его, и Петька, убедившись, что в квартире никого больше нет, со словами: «Держи, это твое. Лопай», сверток ему передал. Никодим развернул газету и обнаружил внутри палку колбасы, кусок сыра, скол шоколада и три апельсина. Никодим рассматривал это богатство долгую минуту, отчего Петька все отчетливее нервничал, затем взял апельсин, поднес к носу, глубоко втянул цитрусовый запах.
— Чудесно пахнет, верно?
— А то! И на вкус отпад! — тут же с улыбкой согласился Петька. — Мы уже половину раздали. По всему городу. Шевелиться надо, пока не хватились.
Никодим заглянул ему в глаза, сказал серьезно:
— Итак, Петр. Ты обокрал директора завода, и у кого-то может сложиться впечатление, что я тебя на это толкнул, — Никодим сделал паузу, наблюдая, как в Петькиных глазах растет недоумение, затем вдруг улыбнулся, продолжил. — И это впечатление будет верным. Думаю, теперь следует ждать проблем… И что же наш герой? Ни страха, ни сомнений, ни угрызения совести. Все верно, Петр, нужно верить в то, что делаешь. Чертов Робин Гуд.
Петька заулыбался во все зубы, еще не отдавая себе отчет, насколько похвала Никодима для него важна, панибратски похлопал товарища по плечу и стал прощаться, потому как дела робингудовские отлагательств не терпели.
На самом деле, благородство братьев Масловых вполне уживалось с «мелкокулаческим» мещанством, — большую часть сворованного добра они припрятали в тайниках для личного употребления. Но воспользоваться плодами своей «революции» братьям было не суждено. Директор завода Огрехин, узнав о «неслыханном посягательстве на права гражданина СССР, которые ему конституцией положены», — это он так факт хищения обозвал, потребовал от участкового Полищука бросить все дела и немедленно воров-уголовников изловить, за решетку упрятать, а похищенное вернуть законному владельцу, то есть ему — Огрехину Борису Поликарповичу. Полищук, и так недолюбливавший директора завода, а теперь прознавший, что тот себе спецпитание с «большой земли» выписывает, в своей неприязни к Огрехину укрепился, и даже тихонько радовался, как ловко юные Масловы директору завода «пистон вставили». А о том, что это дело рук братьев Масловых, участковый не сомневался ни секунды. Да и видел уже кое-где вымаранные в шоколаде физиономии, и кто шоколад детворе раздавал выяснил.
«Вот же пронырливые бестии, — почти с теплотой думал о малолетних преступниках Казимир Григорьевич. — И откуда они прознали про спецпитание то, когда даже я не в курсе был?..»
Полищук оседлал мотоцикл, покружил по городу, выискивая Петьку-заводилу, пока не заметил его в одной из подворотен, притормозил, поманил пальцем.
— Здрасте, Казимир Григорьевич! Я жив, здоров, в хулиганствах замечен не был! Последние три дня на виду, есть свидетели! — радостно отрапортовал Петр. — Стряслось чего?
— Слушай сюда, дурья твоя башка. Ты понимаешь, кто такой Огрехин? Он не только тебя, он и меня засадит, дорого не возьмет. Это тебе не конфеты по карманам распихивать. Вот какой у тебя вариант, Петька: я скажу место, куда ты все тихонько привезешь, чтоб никто не видел, я это Огрехину верну, и постараюсь, чтобы подозрение вас, лоботрясов, стороной обошло. Иначе плачет по вам «малолетка». А теперь думай.
Казимир Григорьевич указал место и время, и укатил, не дожидаясь ответа. Совету участкового поразмыслить Петр последовал и задумался крепко, затем собрал братьев, обсудил с ними ситуацию, после чего все сошлись во мнении, что лучше деликатесы вернуть, все равно слопать их не удастся, большая часть протухнет, лето же на дворе. Главное, что факт «революции» состоялся. Да и в колонию для несовершеннолетних загреметь было боязно. Так что братья решили «спецпитание» сдать, что и сделали в указанный Полищуком срок. Директор завода, получив половину из украденного, немного остыл, понимая, что часть — лучше, чем ничего, и на самом расследовании сильно не настаивал. А участковый Полищук и вовсе был собой доволен, потому что его собственным отпрыскам довелось апельсины попробовать, а жена к вечеру кашу гречневую парную-дымящуюся приготовила, да с рыбой неслыханной Толстолобик на стол подала. И это после ста грамм марочного армянского коньку, вкусного, что твоя амброзия. Сытно и радостно отужинал Казимир Григорьевич, и еще раз малолетних преступников в мыслях вспомнил добрым словом.
На этом история с кражей «спецпродукта» закончилась, хотя кожура диковинного фрукта еще долго у детворы Красного была в ходу, в качестве товарообменной валюты. Отношения же Никодима с Масловыми на этом не прекратились. Петя хоть и был старше Никодима на два года, прекрасно понимал, что его новый товарищ куда умнее («головастее»), а в выдержке с ним вообще никто сравнится не может. Да и физически Никодим был развит куда лучше многих Петькиных товарищей. К тому же юный Маслов чувствовал в Никодиме неведомую силу, и эта сила одновременно и пугала его и вызывала любопытство, — Никодим совершенно не походил на обычных мальчишек, и уже только этим был интересен. Одним словом, Петр Маслов полагал, что такого парня лучше держать в друзьях, но никак не в противниках. Что же думал по этому поводу Никодим, оставалось неясно, но отношения с Петькой он поддерживал где-то даже охотно, а позже стал общаться и с его сестрой Юлей.
В это время историк Семыгин был поглощен своими научными изысканиями. Первым делом он по каталогу рассылки Почты СССР заказал необходимую литературу. Книг, имеющих отношение к истории края двухсотлетней давности, он, к своему сожалению, в каталоге не обнаружил, зато заметил учебник по старорусским диалектам и грамматике эпохи Елисаветы Петровны, и брошюру мифов, преданий и сказаний древних славян. Далее Аркадий Юрьевич посетил председателя горисполкома Поворотова, и поставил его в тупик вопросом, кто в данный момент присматривает за церковью, ведь если даже Тобольская епархия по каким-либо причинам не в состоянии выделить средства и людей, не можем же мы — высокоидейные граждане великой советской державы, не проявить заботу о памятнике архитектуры, коим церковь Красного, вне всяких сомнений, является. Не дав председателю горисполкома прийти в себя и сочинить ответ, напористый почтальон выдвинул свою кандидатуру на роль церковного управляющего:
— Мне, как бывшему историку, любопытно и познавательно выявить и изучить архитектурные и конструктивные решения древних строителей церкви, ведь это —наследие наших предков и история края! Такая работа обременительной для меня не станет, и прибавки к зарплате я за это не прошу, ну разве что вы сами посчитаете необходимым такую прибавку мне выписать, — настаивал Аркадий Юрьевич, глядя на Поворотова самыми честными в мире глазами. — Зато самое древнее здание нашего города будет под присмотром, и в случае выявления неполадок у нас останется время их устранить. Вы же не хотите, чтобы, скажем, на День Победы, или там, в праздник Великой Революции, церковь неожиданно рухнула?
Председатель горисполкома ничего такого не хотел, и даже успел испугаться, представив на секунду, как на глазах представителей областной комиссии рушится церковь. Так что решение почтальона Семыгина присматривать за церковью Поворотов посчитал благоразумным, выдал Аркадию Юрьевичу ключ от церковных ворот, и даже обещал подумать насчет прибавки в зарплате. Расстались они в уверенности, что каждый получил то, чего хотел.
Но на этом успехи историка Семыгина притормозились. До самой осени он обшаривал все уголки церкви, и расчищал завалы в подвалах, но так и не нашел свиток, о котором упоминал отец Сергий. Правда, обнаружил письмо за подписью архиерея Тобольской епархии, которое, судя по всему, пришло в ответ на прошения отца Сергия выделить средства на реставрацию храма Господнего. Архиерей писал, что на данный момент епархия весьма ограничена в средствах, и заверял иерея Сергия в том, что силою веры церковь Красного будет стоять и дальше, как она стояла до этого двести лет. Прочитав письмо, историк Семыгин отметил, что епархия в курсе возраста церкви, а следом с грустью подумал, что церковь их обречена, потому как в радиусе пары сотен километров вряд ли найдется хотя бы один православный, чья сила веры уберегла бы Храм Господен от разрушения.