Страница 227 из 249
Андрей умом понимал, что эта краснеющая от неловкости девушка не ответственна за эти слова, что жалили слегка с каждой дополнительной минутой ожидания. Но та все же ощущала его недовольство, его раздражение теми репликами, посланцем которых пришлось стать. И он даже корил себя иногда за эту раздражительность, понимая, что не место ей в эти минуты в его душе.
Андрей в который раз окидывал взглядом церковный дворик, чуть задерживаясь на том самом месте, где когда-то несколько лет назад надменная красавица в серо-жемчужной шляпке подала ему руку на целование в перчатке, пренебрегая правилами. Пытаясь уколоть его, чтобы рана отныне не давала покоя ему ни ночью, ни днем.
Так и вышло, впрочем. Несмотря на все его старания не пропасть, не запутаться в тонких шелковых сетях, что так искусно расставляла по привычке Анна, Андрей буквально сросся с этими нитями кожей. Так, что уже не вырвать их из тела, из сердца, из души… Анна стала для него всем. И для того, чтобы спокойно дышать этим воздухом, наполненным ароматами лета, ему всегда надо было знать, что она счастлива, что ей хорошо. И он в который раз подумал, что не хватит всех дней до конца жизни, чтобы отблагодарить Господа за этот дар, который тот так щедро отдал Андрею в руки. И этот дар — самому делать ее счастливой, а ее жизнь покойной и радостной.
Изредка на крыльцо выходила Софи, зябко передергивая плечиками в открытом вырезе платья, когда солнечное тепло скользило лучами по коже, такими жаркими после внутренней прохлады храма. Улыбалась брату, говоря несколько одобряющих слов, пожимая его локоть. Но Андрей читал в ее глазах отражение собственной тревоги. Невеста задерживалась, и каждая минута ожидания добавляла еще больше нервозности…
Софи переменилась за последние месяцы, не мог не отметить Андрей, глядя на нее с улыбкой сверху вниз в очередной ее выход из церкви на залитое солнечным светом крыльцо. Стала одеваться иначе, выделяя платья по обыкновению неприметных тонов, отделками, по-иному причесывать волосы. Она стала даже голову держать совсем иначе — прямо и гордо, не отводила, робея, как прежде, тут же взгляд от взора, брошенного на нее. Андрей знал причину этих перемен, и имя этой причины сладким замиранием сердца отзывалось в нем. Анни, его маленькая, но такая великая духом Анни, сильная и слабая одновременно…
Рядом переминался с ноги на ногу Кузаков, который обещался держать венец над головой Андрея еще в Москве и сдержал свое слово — прибыл ровно за два дня до свадьбы. С каждой четвертью часа пригревало солнце все больше и больше, и он, вчерашнего дня промучившийся какой-то странной хворью, то и дело вытирал лоб платком, чувствуя слабость, еще не отпустившую после приступа.
Но когда Софи появлялась на крыльце, тот как-то приосанивался, расправлял плечи, пытаясь придать себе бравый вид вместо того жалкого и бледного, который был у него. И это не могло не насторожить слегка Андрея, оттого поймав на себе внимательный взгляд друга, Кузаков в который раз спешно достал платок и стал суетливо вытирать лоб.
— Проклятые пироги! Так и знал, что с зайчатиной лучше бы не брать у смотрителя по нынешней-то жаре, — проговорил Александр, пряча платок за полу мундира. — Черт меня толкнул! Чуть на тот свет не отправил меня. Вот я на обратной дороге изрядно откручу ухо стервецу. Уверял же меня — «наисвежайший, сударь, пирог… только из печи как час…». Что там? Не видать коляски?
— Не видно что-то, — Андрей в очередной раз двинулся от крыльца к воротам церковным, заложив руки за спину. Кузаков нехотя пошел за ним следом, стараясь не отставать ни на шаг. Хотелось ослабить ворот мундира, но не смел — следовало терпеть. И не только сейчас — во время обряда, но и после — за обедом, что будет дан в честь молодоженов.
— Все-таки попа я этого видал определенно где-то, — проговорил Кузаков тихо себе под нос, размышляя, отчего ему таким знакомым кажется иерей местной церкви, что встретил жениха и его шаферов у входа в церковь. А потом повторил, когда Андрей переспросил как-то отстраненно. — Поп, говорю, мне знаком. Ума ни приложу, где мог видеть его…
— Не венчался ли часом с местной красоткой? — пошутил Андрей, хотя тон голоса так и остался предельно серьезным, сводя всю веселость реплики на нет. Кузаков хотел отшутиться в ответ, что вряд ли, мог только крестить кого, и тут же замер на миг, пораженный внезапной ясностью воспоминания.
Стена ливня, за которой не было видно даже спину кучера, понуро сидящего на козлах коляски и пытающегося безуспешно укрыться от дождя, пряча лицо в поднятом вверх высоком вороте армяка. Казалось, словно само небо разверзлось тогда над многострадальной смоленской землей, рыдая над тем, что довелось пережить ей почти год назад. Ту мелкую дрожь, которой било тело догоняющего полк после ранения Кузакова, тот ощутил даже в этот обещающий быть душным и жарким день.
Темнота переплетения ветвей над аллеей. Неясное за стеной воды, падающей с серых небес, очертание дома, к которому привел его коляску, бросившийся едва ли не под копыта лошадей мальчонка в потрепанном картузе с ломаным козырьком.
— Прошу вас, барин, поедемте со мной до хозяйки! — все пытался ухватить за руку офицера мальчик, а Кузаков все уводил свои руки от его ладоней, не желая быть втянутым ни в какую местную историю. — Надобно, прям мочи нет! Младенчика крестить. Сказали, первого же звать… по примете…
И только услышав о младенце, Кузаков уступил, приказал повернуть и следовать за мальцом, побежавшим, совсем по-собачьи отряхиваясь от противных капель дождя, через плотную стену ливня. Разве мог он отказать, когда у самого в младенчестве стал восприемником точно такой же первый встреченный на улице человек? До Александра в семье рождались крепкими только девочки, младенцы мужского пола долго не приживались на этом свете. И тогда мать, разродившись и даже не оправившись толком от недавних мук, приказала крестить младенца тот час же, а восприемники позвать первого же прохожего. Следуя старой, как мир, примете — коли наречь младенца именем первого встречного, коли его в крестные родители позвать, то выживет младенчик, не оставит родителей до юности…
Сам дом помнился Кузакову смутно — лишь мрак задернутых занавесей на окнах, запах каких-то лекарств. И почти не прерываемая ничем тишина, полная молчаливого отчаянья. Откуда-то со второго этажа до уха то и дело долетал смутный звук чьих-то рыданий, а в комнате справа тихонько говорили басом. Именно из комнаты справа от передней вдруг перед взором Александра возникло ангельское создание в темном траурном платье, неся на плечах легкую чуть развевающуюся от сквозняка шаль.
— Как ваше имя? Ах, впрочем, что уж ныне… поспешите… прошу вас, — обратилась она к жмущемуся неловко в углу передней кучеру Кузакова, не сразу увидев во мраке комнаты офицера, закутавшегося от дождя в темный суконный плащ. И тот поспешил показаться ей, желая самому принять руку, протянутую в сторону смущенного мужика. Девушка смутилась его появлению, а потом побледнела, когда приметила светлый мундир под полой плаща.
— Вы…? — и дыхание у нее сбилось, будто от волнения. А впрочем, как самодовольно подумал тогда Кузаков, быть может, и от появления в такой глуши, какой казалась ему тогда Смоленщина, офицера русского. И не просто офицера, а гвардии Его Императорского Величества…
— Кузаков Александр Иванович, — щелкнул каблуками тот, и, пользуясь замешательством девушки, позволил себе вольность — поспешил коснуться губами ее прохладной ладони.
— Александр, — произнесла несколько нараспев девушка, словно примеряя это имя к тому, кому предстояло его получить. А потом поманила за собой в комнату, где уже было все приготовлено для обряда крещения. Именно этот поп, что снова вышел на церковное крыльцо из темноты храма, крестил маленького и такого безучастного ко всему в тот момент младенца. Именно этот поп…
— А имя ее… твоей кумы? — спросил Андрей после того, как выслушал рассказ Кузакова о тех событиях.
— Она не назвалась, — нахмурился Александр, вспоминая, как странно то и дело во время обряда смотрела на его светлый мундир девушка. Именно на мундир, не на лицо его вовсе. Как прижимала к себе младенца, подавшего голос только, когда его опустили в импровизированную купель при крещении. И какими словами проводила его, когда он, понимая, что не сможет попроситься переждать здесь, в стенах этого дома, непогоду.