Страница 226 из 249
Анна постаралась удержать эту злость при себе, даже движением бровей не показать свое недовольство Софи. Обняла ту, поддаваясь неожиданному порыву, чтобы этим объятием показать, что не держит зла на будущую невестку, а напротив, благодарна, что та сохранила в тайне от всех эти злосчастные письма. Однажды письма от этого адресата уже едва не разрушили ее счастье, и Анна ужасалась мысли, что поступи Софи иначе, покажи эти письма кому-либо… нет, даже думать о том этой ночью не хотелось!
После ухода Софи, с которой Анна рассталась, уверенная, что отныне их расположение друг к другу только окрепнет после этого откровения, Анна недолго размышляла, держа в руках ровные прямоугольники писем. Правда, неуемное любопытство, отличительная черта ее нрава, все же взяло вверх на короткий миг, и она вскрыла письмо, лежавшее поверх остальных. Но первое же короткое «Аннеля» обожгло сильнее огня воспоминанием о былых ошибках и о том прошлом, что довелось пережить в этих стенах. О тех моментах, которые навсегда изменили привычный ход ее жизни.
Сжечь, тут же пришло решение в голову. Уничтожить в пламени свечи, как она бы желала стереть любое напоминание о том, что приносило с собой только горечь и боль. Анна взяла свечу со столика и перенесла ее на столик к зеркалу, подвинула к себе тазик для умывания и, поджигая письма одно за другим, стала бросать те в него. Вспыхнуло яркое пламя, которое разгоралось все сильнее и сильнее, пожирая яростно бумагу. Анна не могла не взглянуть на отражение этого огня в зеркале, которое сделало в этот миг углы спальни за ее спиной такими темными и пугающими, а ее собственное таким мистически волнующим. И сразу же вспомнилось гадание давешнее и силуэт мужской, который так пугал ее ранее. Теперь даже тени страха не появилось в душе, когда она смотрелась в зеркало. Потому что отныне знала, что если кто и шагнет к ней из темноты комнаты, никогда не причинит ей вреда, а если и заключит в свои руки, то только благость принесет ей это объятие.
Следующее утро разбудило Анну солнечными лучами и удивительно ясным небом. И это великолепие утра только добавило какого-то подъема в ее душу, наполнило ее удивительной радостью. Как вчера во время возвращения в усадьбу быстро билось сердце, будто снова нашептывая слова: «Vite! Vite!». Анне не терпелось встать под венцы, чтобы после этого мига соединения под церковными сводами никогда более не размыкать рук и не обмениваться втайне от окружающих взглядами, обещающими и влекущими, кружащими голову. По крайней мере, прошлым вечером, когда она ловила на себе подобный взгляд Андрея, Анна не могла не торопить время, подгоняя минуты и часы, оставшиеся до венчания.
— Какая ты красивая! — восхищенно и с легкими слезами в голосе от трогательности момента прошептала Вера Александровна, ожидающая, пока Анна будет готова ехать к венцу.
Анна улыбнулась уголками губ, пытаясь подавить неожиданную нервозность, которая вдруг охватила ее, как только Глаша, закалывающая последний цветок из числа укравших аккуратные локоны Анны, отступила от нее, в последний раз поправив складки кружева фаты.
— Я уверена, твои maman и papa смотрят нынче на тебя с небес и радуются твоему счастью, — Вера Александровна, видя, как подозрительно заблестели глаза племянницы, тут же бросила Глаше: «Ну-ка, подуй-ка барышне на глазки!», и продолжила. — Ну, что ты так растрогалась! Негоже слезы лить в такой день. Хотя нянюшка наша только и говорила мне в день венчания, чтобы хотя бы слезинку уронила. Чтобы после не плакать, будучи женой…
И замолчала, вспомнив, что даже слезы в день венчания не смогли сделать так, чтобы брак с Крапицким был хотя бы сносным, если не сумел стать счастливым. Но то единственное хорошее, что получила в своем замужества — две дочери и только…
— Ну, будет-будет! — похлопала ободряюще по плечу племянницу Вера Александровна. — День-то какой нынче. Даже вон солнце за окошком радуется счастью твоему… Не хмурь так лоб, забудь о слезах! Глаша, ступай тряпицу смочи водой ледяной да барышне к щекам приложи. Излишняя краснота ни к кому ни к лицу. А я в молельную… пойду-ка гляну, подготовили ли все там. Ты туда сразу же, душенька, после ступай. Там благословлю тебя перед венцом, в молельной.
Анна осталась одна, скорее обрадованная подобным мимолетным одиночеством, чем раздосадованная им. Ей надо было перевести дыхание, успокоиться, а сделать это выходило у нее лучше всего, когда она оставалась наедине с собой.
Дом опустел. Приглашенные на обряд венчания и последующее торжество после уже уехали в колясках к церкви вместе с женихом и его семьей. Даже дворня отложила свои дела, чтобы если не в самом храме, так в притворе или вовсе — заглядывая через распахнутые двери в церковь, посмотреть на церемонию, толкаясь среди сельских. Только Анна и Вера Александровна должны были выехать позднее остальных, после благословения первой к венцу, которое по причине старшинства в роде должна была провести тетя Анны. Да еще остались только кучер, что повезет их в церковь, работники конюшни, запрягавшие коляску невесты, украшенную цветами и лентами, девушки, убиравшие Анну к венцу, и поварята, которым велено было наблюдать за огнем в кухне.
Анна повернулась к зеркалу, чтобы в который раз взглянуть на себя, чтобы убедиться, что происходящее ныне вовсе не сон. Что именно ее лицо взглянет из зеркала, что это она облачена в белоснежное убранство невесты. Нет, это была она, Анна. Ведь это ее серо-голубые глаза так блестели сейчас радостным светом, это в ее светлых локонах были закреплены белые розы, и это ее лицо отражалось в зеркале в обрамлении кружева фаты.
Взгляд упал на соблазнительную ложбинку, и в голове невольно мелькнула мысль, не прогневается ли отец Иоанн глубине ее выреза. Нынче утром, когда мадам Элиза увидела платье, Анна ясно прочитала на ее лице, что та несколько недовольна им. Но платье одобрила Вера Александровна, да и потом — разве не в праве Анна теперь носить и такие платья, некогда совсем неподобающие девице?
Анна поправила маленькое серебряное распятие, которое лежало в ложбинке между грудей рядом с жемчужиной на тонкой цепочке, улыбнулась, вспоминая, как к ней вернулось это украшение.
— Что-то старое на примету, — прошептал вчера тихо, чтобы не слышали окружающие, желая ей покойной ночи, Андрей, и под ее удивление этому шепоту в ладошку скользнула жемчужная капля. Что-то старое… что-то из прошлого…
— De toute beauté, ma chere! [684] — прозвучал в голове иной голос, и улыбка Анны на миг изменилась — чуть поугасла при воспоминании о том, как Петр подарил ей когда-то под Рождество эту жемчужину. И их объятия, в которых он так легко кружил сестру тогда по этой самой комнате. Ей очень хотелось думать сейчас, что все они, так рано ушедшие от нее, видят в этот момент ее счастье, что они рядом с ней, пусть и бестелесны.
С громким стуком от сквозняка, гуляющего по дому из-за широко распахнутых во всех комнатах окон, закрылась дверь в будуаре ее покоев, и Анна попыталась отогнать грустные мысли. Уже совсем скоро она выйдет из этих покоев и ступит в молельную, где родовой иконой тетушка благословит ее к венцу, на ее новый путь. Путь, который она отныне пройдет рука об руку с мужчиной, который стал для нее всем миром…
— Как ты прекрасна, моя панна, — раздалось от двери в спальню, и Анна взглянула на проем в отражении. А после замерла, оглушенная внезапным появлением того, кого даже подумать не могла увидеть вновь. И его видом — в темно-синем, почти черном сюртуке, на фоне которого белым пятном светлел искусно повязанный шелковый галстук…
Глава 51
Казалось, время тянется слишком медленно. Вот уже несколько раз выходил на крыльцо церкви отец Иоанн, чтобы в который раз внимательно взглянуть на Андрея, будто спрашивая: «Долгонько ли ждать?». Порой вместо священника из темного проема притвора показывалась фигурка девушки матери, которую посылала та осведомиться, не прибыла ли невеста, и не передумала ли она часом, коли нет ее столько времени.
684
Очень красива, моя милая! (фр.)