Страница 168 из 249
— Господин Оленин, Андрей Павлович, — важно объявил он, пропустив вперед прибывшего, а потом тихо прикрыл створки дверей, поклонившись напоследок господам в гостиной.
Мадам не могла не подметить со своего привычного места, которое занимала с рукоделием в руках после завтрака, как тот бледен и как-то странно сжимает ладони, будто волнуясь. После перевела взгляд на Анну, стоявшую за спинкой стула, словно прячась за тем от визитера. O-la-la, подумала мадам Элиза, вспоминая откровения, которые услышала из уст своей воспитанницы этой ночью. Что-то намечается, не иначе. И кто ведает, чем окончен будет этот разговор, если бы только Анна не глядела так сурово на Оленина и не прятала так руки за спину, явно показывая, что не намерена подавать для поцелуя ладонь.
Ее уверенность только окрепла, когда Андрей, после приветствий и короткого обмена любезными и вежливыми репликами о погоде и здравии присутствующих, обратился сперва именно к ней:
— Мадам Элиза, могу ли я просить вас о некой вольности, которую заранее прошу простить мне? — и когда она обратила на него внимательный взгляд, сопровождая его легкой подбадривающей улыбкой, продолжил. — Могу ли просить вас о возможности переговорить с Анной Михайловной наедине?
Конечно, мадам Элиза не должна была дозволять этого. В свете слухов, которые и по сей день не могли не затрагивать имени Анны, это могло стать серьезной ошибкой. Да и сама Анна бросила на мадам такой говорящий взгляд, что сомнений быть не могло — разговаривать с Олениным она не желает. Но мадам после минутного раздумья поднялась с кресла, оставив рукоделие на сидении.
— Полагаюсь на ваше благородство и благоразумность, — сказала мадам Элиза, обращаясь ни к кому конкретно, но в тоже время к обоим, и вышла, оставив двери комнаты приоткрытыми, стараясь не обращать внимания на тихий возглас от окна при ее словах.
Анна же не знала теперь, что ей делать. Она совсем не ждала, что мадам выйдет вон, учитывая поведение Андрея прошлой ночью. Оставить их наедине, зная о том, что было вчера, что едва не случилось! Сущее безумие! И она еще крепче сжала спинку стула, стоявшего перед ней, будто преграда. Андрей не мог не заметить этого жеста, нахмурился.
— Анна Михайловна, прошу вас, не надобно так смотреть на меня, будто я…, - начал он, а потом после короткого молчания, когда она так и не смягчила взгляд, устремленный на него, продолжил, пытаясь извиниться за то, что могло ее обидеть. — Вечор мое поведение…
— …было непозволительным! — прервала его Анна, чувствуя, как у нее отчего-то дрожат ноги. Ей бы присесть сейчас, да только опасалась, что тем самым выдаст свою слабость, а казаться слабой ныне совсем не хотелось. Ее душу, как и вчера, рвали на части два желания — безумно хотелось убежать прочь, не слушать ни слова из тех речей, что Андрей намеревался произнести, и не менее горячо хотелось остаться, чтобы только в очередной раз взглянуть на него, услышать звук его голоса. И это злило… злило так, что хотелось визжать в голос от собственной слабости. Он был ее слабостью. Именно в его присутствии она становилась такой беззащитной и уязвимой, чего страшилась больше всего.
Андрей же только покорно кивнул, соглашаясь с ее словами, чувствуя неимоверную вину перед ней за то, что позволил себе вчера.
— Вы вправе корить меня, я с тем не спорю. Не смею делать того. Я согласен с вашими словами. Вечор я допустил то, что не должен был. Оттого я ныне здесь. Чтобы просить вас смиренно простить меня, мою вольность по отношению к вам. Мы — ныне с вами соседи, и мне бы хотелось, чтобы мы…
— Надеюсь, вы ныне не произнесете, что мы отныне можем стать добрыми соседями? — Анна снова перебила его, нарушая негласные правила. Еще крепче сжала пальцами полированное дерево, скользнув ногтями по обивке. — Потому что мы никогда не будем с вами добрыми соседями, Андрей Павлович. И я убеждена, что нам и соседство ни к чему отныне. У меня уже был разговор с мадам Элизой, и было решено, что мы уедем из Милорадово, как только представиться сия возможность. Сами понимаете, соседство с вами в вашем положении… в моем положении… оно невозможно совершеннейшим образом!
— Не беспокойтесь по поводу положения, — Андрей ясно видел, что дело совсем не идет, как он надеялся, а разговор снова переходит в ту колею, которая вскоре приведет к очередной ссоре. Зря он поддался желанию увидеть Анну перед отъездом, подумал невольно, зря завернул к флигелю, пользуясь правом прощального визита, а также возможностью передать шляпку, оброненную вчера в библиотеке. Он думал, что гнев, увиденный вчера в ее глазах, та ненависть уйдут поутру, но нет же — этот гнев лишь затаился в глубине ее глаз, которые так и леденили от окна, у которого она стояла. Ничего не изменилось, с какой-то странной горечью подумал он. Ни для него, ни для нее…
— Не извольте беспокоиться по этому поводу. Я уже неоднократно говорил вам, что вы вольны жить в Милорадово сколько вам угодно на то. Нет нужды беспокоиться. Тем паче…,- он не хотел этого говорить. Но не мог удержаться и не попытаться выведать, что у них с Лозинским ныне, пишет ли он к ней, ждет ли она поляка, как ждала все эти годы. А потом вдруг замолчал — хотел ли он слышать это, действительно ли хотел?
— Тем паче…? — Андрей видел, что Анна насторожилась при его последних словах, и не мог не продолжать после этого короткого вопроса, требующего ответа.
— Тем паче, что вскорости, я полагаю, прибудет ваш жених из Европы, верно? Вы ведь писали мне как-то, что собираетесь к венцу, еще прошлого года. А ваш нареченный… я видел его в Париже.
Анна попыталась вспомнить, что именно писала Андрею о своем предполагаемом замужестве. Неужто так открыто написала? Неужто Андрей говорил с Чаговским-Вольным? А потом не могла не смутиться, подумав, каким должен был быть тот разговор двух так и несостоявшихся кандидатов в ее супруги. Первый открыто носил этот статус в течение нескольких месяцев, второй был таковым несколько часов в ее уме, когда она твердо решилась выйти замуж за князя в ту ночь. Именно тогда, узнав, что Полин тяжела, осознавая положение, в котором находились в то время ее домашние, разве Анна могла поступить иначе?
Всю ночь и первые часы утра, пробуждающегося за окном, Анна убеждала себя, что это было бы наилучшим вариантом для всех, что этот брак вернет многое на круги своя. И почти убедила себя да только за завтраком передумала. Она наблюдала тогда украдкой, как князь медленно поглощает завтрак, как аккуратно зачерпывает серебряной ложкой вязкую кашу, как разрезает хлеб тонким ножом. Его длинные пальцы, его тонкие губы… Анна представила, как они будут касаться ее тела, как это делал когда-то Андрей, и ей стало дурно. Нет, решила она тогда, качая головой, нет, ни один мужчина не коснется ее более! Ни один, кроме того, чье имя ныне под запретом для нее!
Через несколько дней князь уезжал в Европу вслед армии, планирующей перейти границы империи. Он еще раз повторил свое предложение перед отъездом, и Анна снова отказала ему.
— Что ж, — пожал тогда плечами под толстым мехом шубы Чаговский-Вольный. — Я вернусь в империю через год-иной и сызнова навещу вас, Анна Михайловна. И сызнова повторю те же самые слова, что говорил вам. Надеюсь, время откроет для вас все перспективы данного союза, поможет вам понять, что я не такой уж худой человек, каковой вам видится ныне моя скромная персона.
Он действительно не был плохим человеком. Худой человек не будет тратить собственные средства и время, помогая армии медикаментами, оснащая походные лазареты необходимым для раненых. Об этом Анна узнала от всезнающей мадам Павлишиной, которая узнала обо всем из вестей с полей Европы от знакомцев сына, оставшихся в армии.
— Говорят, что его младший брат от второго брака отца погиб от Антонова огня, получив ранение в самом начале войны, — как всегда, медленно и вкрадчиво говорила та Вере Александровне, сидя на поминальном обеде после похорон Михаила Львовича подле Анны. — В первом же бое у границ был задет. И мог бы выжить, как сказал позднее князю полковой лекарь, коли б было вдоволь корпии и бинтов свежих… а так… увы, увы! В то лето Господь прибрал к себе столько душ… столько душ!