Переплет

Историки повествуют, что математик Архимед, решив некую хитрую проблему, выскочил из ванны и помчался по улицам с криками: «Эврика! Эврика!» Слаттери сидел не в ванне, но, сиди он в ней, то, несомненно, выскочил бы тоже и, весьма вероятно, завопил бы: «Эврика!», если бы знал это слово. Потому что он наконец увидел способ!

Через минуту Слаттери вылетел на улицу торопясь к отелю «Дез Этранжэ».

Карлайл сидел все так же в баре, на том же месте. Слаттери поспешил к его столику.

— Втируша! — закричал он. — Нам подвалила удача! Дельце у нас в кармане!

Карлайл настороженно встрепенулся. Его друг, знал он, пустомелей не был. Редко Слаттери бывал таким возбужденным. «Мужественный» и «молчаливый» — вот какие прилагательные первыми просились на язык при характеристике Супа. Если уж он так возбудился, это кое-что да значит!

— Какое дельце? Про которое мы говорили?

— Ну да! Шату это самое! Только что познакомился с типом, который там живет!

Карлайл тоже засиял.

— Как это ты умудрился?

— Да так, случайно встретились, — чуть смущенно ответил Слаттери. — Сдружились, понимаешь… выпили вместе. Ну он мне и рассказал, что миссис Гедж брюлики свои держит не в банке, а при себе. В сейфе хранит, дома. Вот так! Ты покажи мне сейф, который я не сумел бы вскрыть шпилькой, и я его съем. Чтоб мне лопнуть, — горделиво добавил Слаттери. — Истинная правда!

— Но…

— Знаю, знаю, кто-то нужен в доме. Как его туда сунуть? А вот как. Дамочка эта сегодня отплывает в Англию…

Он приостановился, чтобы эти сведения как следует внедрились в мозг слушателя, и тот проникся их исключительной важностью. Нет, не зря верил он в сметливость Гордона. Тот все уловил мигом.

— А я поеду на том же пароходе и познакомлюсь с ней?

— Правильно!

— Это нам раз плюнуть!

— Назовись лучше всего каким-нибудь ихним графом. Приври насчет связей во французском правительстве. Она, понимаешь, спит и видит, как сделать своего старикана американским послом. Пусть думает, что ты сумеешь ей помочь.

— Наплету с три короба! Поверит, будто все французское правительство пляшет под мою дудку.

— Добыча, Втируша, будет крупная, если все сделаешь как следует. Гедж этот говорит, брюлики тянут на шестьдесят кусков!

Карлайл облизнулся. Лицо его подернулось мечтательной дымкой. Как и Слаттери недавно, он будто смотрел вдаль, на Землю обетованную.

— Если за пять дней не попаду в шато, — сказал он, — считай, я растерял всю свою технику.

Глава II

Чудеснейшая погода, привлекавшая летом столько туристов в Сен-Рок, была не менее чудесной и по другую сторону Английского канала: солнечный свет заливал шато «Блиссак», и солнечный свет — сразу после четырех дней — залил улицы Лондона, озолотив тротуары, играя бликами на омнибусах и фруктовых тележках уличных торговцев, весело танцуя на лицах прохожих, ломовых лошадях и полисменах. И только в вокзал Ватерлоо, эту сумеречную пещеру, не проник ни единый солнечный лучик. Окутанный благопристойным сумраком вокзал напоминал, как всегда, собор, чьи псаломщики, поддерживая себя в форме, выпускают в свободное время пары на стороне. Сегодня хмурая атмосфера усугублялась нашествием толп взмокших родителей с выводками детей, лопатками и ведерками. Наступил первый день того, что в газетах именуют Большой Сезон Отпусков, и весь Лондон ринулся к морю.

У ворот, за которыми администрация удерживала экспресс, отбывающий в 16.21 в Йовил, стоял молодой человек, чья внешность несколько оживляла сумеречные тона вокзала. Красавцем в строгом смысле слова он не был, но был на диво подтянут, просто цвел здоровьем, а в поведении его чувствовалась веселая удовлетворенность, что и выделяло его из потока озабоченных папаш, на чьих лицах так явно читалась печаль о том, что они не остались холостяками. Все вокруг было ему в новинку, все его развлекало. В Англии он жил всего несколько месяцев и наслаждался всяким проявлением английской жизни. Сейчас он без следа раздражительности отлепил от своих ног двух малышей, Ральфа и Флосси, и передал их родителям, сияя добротой и заботой. Если даже он предпочел бы, чтобы новый малыш, Руперт, выбрал чьи-то еще брюки в качестве соски, он никак того не показал.

Ну а что касается его имени, если вы читаете колонку светских сплетен, то вспомните, что недавно было объявление о помолвке между леди Беатрисой Брэкен (да-да, дочерью графа Стейблфорда) и Патрика Б. Франклина (да-да, известного американского миллионера и спортсмена). Вот это Патрик и стоял, для друзей — Пэки. Сегодня Беатриса уезжала в поместье своего отца (Уорблс, графство Дорсетшир), и Пэки приехал на вокзал проводить невесту. Она только что появилась, надменно ступая среди толпы, будто принцесса среди мятежных холопов, и была так ослепительно красива, что, пожалуй, иные из запарившихся отцов с детишками, требующими присмотра, и то кинули на нее взгляд. Беатриса блистала красотой на Охотничьих балах Биддлкомба, где красота всегда красота; красота ее привлекала внимание на королевской трибуне в Аскоте и не оставалась незамеченной даже в толпе, текущей по крикетному стадиону «Лордз» в перерыве на ленч на матче между Итоном и Харроу.

Мэри Мэйфер, ведущая светскую хронику в «Болтовне у камелька», за подписью «Маленькая Птичка в высшем свете», написала в недавнем номере газеты, что на последнем приеме в испанском посольстве Беатриса была великолепна, выделяясь элегантнейшим платьем из крепа модного опалового оттенка, фасон которого подчеркнул природное изящество ее линий. И все это было совершенной правдой.

В данный момент нервное раздражение мешало Беатрисе показать себя в наивыгоднейшем свете. Больше всего на свете она терпеть не могла ездить поездом в летний сезон, и если так уж необходимо ее присутствие в доме предков — отец попросил ее помочь с гостями, — то могли бы и машину за ней прислать. Но с нынешними ценами на бензин у разумного старого джентльмена хватало ума не совершать подобных щедрых жестов.

Улыбалась Беатриса редко и сейчас приветствовала Пэки лишь легчайшим подергиванием верхней губки — гримаска, так великолепно удавшаяся на портрете, написанном Лазло.

— Ну и сборище! — с отвращением бросила она.

— А мне нравится, — откликнулся Пэки. — Помогает понять дух, создавший Англию. Теперь мне понятно, что подразумевают под бульдожьей хваткой англичан. Только что прошел один человек с ребенком на каждой руке, а у каждого ребенка на поводке, заметь, силихем-терьер. Ребенок с левого борта запутался с терьером по правому борту, а левобортный терьер запутался с ребенком правобортным. По всему судя, денек папочке предстоит развеселый. Лично я считаю, это доброе простое веселье, свободное от современных изысков. А кстати, где твой багаж?

— Его Паркер принесет.

— А чтение? Хочешь, сбегаю в киоск куплю тебе что-нибудь? Время еще есть.

— Нет, спасибо. Я захватила книгу.

— О! Книгу захватила! Какую же?

— «Червь в корнях» Блэра Эгглстона.

— Блэр Эгглстон? Знакомое какое-то имя. Откуда? Я его где-то встречал?

— Я тебя с ним познакомила на Выставке Молодых Художников неделю назад.

— А, ну конечно! Вспомнил, вспомнил! Такой отвратный задохлик с бакенбардами.

Сказал он это зря. Беатриса еще больше рассердилась.

— Не надо так шутить, — бросила она тоном, который иногда наводил Пэки на мысль, что при всем ее очаровании в ней течет кровь гувернантки. — Все, чье мнение хоть что-то значит, считают, что мистер Эгглстон — один из лучших молодых романистов.

— Н-да. А он, наверное, ходит и хвастает, что я его читал. Это нехорошо, я его не читал.

— Ты вообще ничего не читаешь.

— Неправда. Я прочитал всего Эдгара Уоллеса!

— Лучше б всего Блэра Эгглстона. Как бы мне хотелось, Пэки, чтобы ты не был таким. Я стараюсь ради тебя изо всех сил, даю тебе хорошие книги, показываю картины — а что толку? Ты все равно выражаешься, как йеху.