Страница 26 из 31
В общем, со слесарной работой пришлось закончить: времени уже не хватало.
Тут вернулся дядя, Алексей Андреевич Петров, и Леонид переехал к нему.
В «Красном воине» Леонов отработал восемь с половиной месяцев, и за это время в газете вышло около шестидесяти его публикаций: как минимум, 15 фельетонов, 26 стихотворений, 4 обозрения, 3 зарисовки, статья, рецензия, репортаж, отчет, путевые заметки и 8 ответов военкорам в разделе «Почтовый ящик».
Многие стихи, конечно, те еще. Вот обращение «Мы — Девятому съезду»: «Веди, хозяин, будь спокоен!/ Веди страну, Девятый съезд:/ Пока на страже красный воин,/ Антанта злобная не съест!»
Сам Леонов, надо сказать, на IX съезде Советов, коему посылал стихотворный привет, не был, хотя имел возможность заглянуть туда.
Безусловно, вирши свои он слагал уже не в юношеском неумении и косноязычии, как то было в Архангельске. Тут история иная: Леонов откровенно лепил бодрую халтуру по пролеткультовским лекалам.
«Видно, впрямь остры у нас штыки,/ Если враг вчерашний, враг отпетый,/ Злобно сжав в карманах кулаки,/ Собирается признать Советы!»
И далее: «От границ далекой ДВР/ До страны карельского народа — / Миллионы нас! Какой барьер/ Мы не взяли за четыре года!/ Мы ведем по миру борозду:/ Нет преград для верящих и смелых!»
Если в архангельских своих сочинениях Леонов как умел наследовал декадентам, то здесь он понял, что опыты Филиппа Шкулёва как никогда востребованы. Отсюда такие строки: «Черному делу положен конец — / Ты победил, пролетарский кузнец./ Куй свое счастье/ В грозу и ненастье,/ Молотом бей/ Смелей!»
Впрочем, в иных стихах чувствуется натуральное леоновское русофильство: «Мы нищи — да, но наш порыв велик,/ Когда взрастают новые преграды,/ Тогда не знает он в бою пощады — / Мужицкий наш, простой наш тульский штык./ Итак, иди! Готовь за ратью рать…/ Забудь все то, что было не забыто,/ Но не забудь, что наш мужик Микита/ Еще не разучился побеждать!»
Как предвестье «Вора» читаются строки о нэпманах: «Вижу, вижу их, как сейчас:/ Двое в шубах, и грузные оба…/ Липким студнем глядела утроба/ Из свиных и заплывших глаз…/ Видно, утренний их пирог/ Был вкуснее поволжской глины…»
Именно в те дни начался голод в Поволжье, посему леоновское раздражение по поводу странного кульбита, совершенного русской революцией, кажется куда более искренним, чем радость за победу «пролетарского кузнеца».
Однако говорить о том, что Леонов тотально разочаровался в произошедшем со страною, было бы неверно. Все было несколько сложнее.
Здесь важно вспомнить стихотворение, опубликованное 20 ноября 1921 года и называющееся «Тебе, нашему (к 100-летию со дня рождения Ф.М.Достоевского)»: «Ты не знал, да и знать откуда <…>,/ Что однажды над Русью сонной/ Прогудит семнадцатый год,/ Что “униженный и оскорбленный”/ “Мертвый дом” твой навек снесет…/ Если б жил ты — ты был бы с нами».
Неизвестно, чего тут больше: попытки уверить себя в том, что обожаемый Леоновым Достоевский «был бы с нами» (что сомнительно), или желания хоть как-то оправдать именем учителя свой собственный выбор. Однако сам Леонов, безусловно, был «с ними»: и по факту своей жизни здесь, в Советской России, и тем более в силу своей красноармейской службы и работы.
Но, как покажут ближайшие события, «лиру милую» Октябрю он отдавать вовсе не собирался. Посему даже упоминание светлого имени Федора Михайловича не стоит переоценивать. Тут, скорее, расчет иной: напишу, черт с вами, что Достоевский был бы за вас, тьфу ты, за нас — лишь бы вы читали его! — и, может, толк с того будет.
В редакции «Красного воина» бывал художник Вадим Дмитриевич Фалилеев, ученик Василия Васильевича Матэ, золотой медалист Академии художеств, профессор Строгановского училища. Профессура, видимо, не была достаточно доходным занятием, посему Вадим Дмитриевич вырезал на линолеуме для «Красного воина» рисунки, карикатуры, клишированные заголовки. Леонов тоже к нему заходил по редакционным делам, так и подружились; Леонов Фалилеева очаровал.
Еще в Херсоне Леонов выбил себе в политуправлении Шестой армии направление на учебу в Москве. Изначально он хотел направить стопы во ВХУТЕМАС — Высшие художественные технические мастерские.
Леонов не только умел рисовать, он вырезал по дереву, увлекался лепкой — и, судя по работам его, до нас дошедшим, делал всё это с умом и вдохновением. Фалилеев написал Леонову рекомендательное письмо. Однако во ВХУТЕМАС его не приняли. Владимир Андреевич Фаворский, книжный график, ксилограф, преподававший там, незадолго до экзаменов с Фалилеевым разругался. В итоге, как пришел Леонов со своим письмом, так и ушел: такие рекомендации Фаворскому были не нужны!
Отправился тогда Леонов в Московский университет на факультет филологии, и там случилась с ним другая, ставшая ныне классической, история: он завалился на Достоевском, которого знал чуть ли не наизусть и любил несказанно. Так и неясно до сих пор, то ли доцент А.Д.Удальцов, принимавший у Леонова экзамены, Достоевского не признавал в принципе, то ли суждения Леонова о великом писателе показались ему никак не соответствующими действительности. (Однако позже Удальцов Леонова разыщет и извинится. «Бес попутал!» — скажет о себе.)
В общем, учиться Леонову так и не пришлось.
Возможно, Фалилеев чувствовал в том некоторую вину — за неудачное свое рекомендательное письмо.
Прознав о том, что жилищные условия у Лёни Леонова бедственные (дядя Алексей как раз жениться собрался), Фалилеевы — и сам художник, и его жена, тоже художница, Екатерина Николаевна Качура-Фалилеева — предложили Леонову переехать к ним. А у них ведь еще и две дочери были подросткового возраста.
Леонов, конечно же, согласился: куда ему еще было идти. Так и появился он в Доме художников, на Большой Якиманке, 54.
К февралю 1922 года газета «Красный воин» начала хиреть. С 23 февраля по 5 марта она вообще не выходила, потом тираж снизился с 15 до 10 тысяч, и, в конце концов, после первомайского выпуска увязшее в долгах издание работу свою прекратило. Начинался нэп и стремительно подъедал все, что не окупалось.
Но в мае 1922-го, к искренней радости Леонова, его наконец-то демобилизовали.
Всё, война окончилась! Больше тебе ни «Красной вести», ни «Красноармейца», ни «Красного бойца», ни «Красного воина». В ближайшие семь лет Леонов не напишет ничего такого, что выдавало бы в нем бывшего журналиста и политработника. Скорее, напротив…
«Деяния Азлазивона»
Одну из первых своих серьезных прозаических вещей — «Деяния Азлазивона» — Леонов написал в декабре 1921 года в самый разгар работы в «Красном воине».
«Деяния…» очевидно дают понять, насколько далека была журналистская поденщина Леонова от потайного его дела.
Рассказ этот — уже настоящий Леонов, пошедший в путь свой и упрямо различающий ту дальнюю звезду, к которой влеком. Написаны «Деяния…» крепко, мастерски, в двадцать один год такие вещи получаться еще не должны; но, видимо, что-то сдвинулось тогда во временах и позволило совсем еще юным людям постигать вещи и седым мудрецам малодоступные.
Сюжет рассказа «Деяния Азлазивона» таков: кочует по лесам ватага разбойников во главе с неким Ипатом, всего их 26.
(Заметим, что в мифологии цифра 26 не встречается вообще — а вот расстрел 26 Бакинских комиссаров в сентябре 1918 года стал одним из первых официальных советских мифов; слишком большого значения этому совпадению придавать не стоит, но определенные ассоциации имеют смысл.)
Долгое время разбойники «…вышагивали с кистенями да с песнями столбовые дороги, обдирали проезжих, вычесывали подчистую случайных незадачных людей, обрабатывали купцов на скорую, немилостивую руку».
«С ними тогда случай случился. О неверную рассветную пору вытряхнули из возка богатого купца, полоснули без писку, заглянули, а в возке баба барахтается, купцова жена. Светало, спешили, а баба окричала попусту душегубами Ипатовых робят.