Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 13



Мне пришлось присутствовать на одном из них. Именно так я представлял себе заседания солдатских комитетов в 1918 году. Офицерский корпус принято было рассматривать как большое сборище преступников. Предлогом для такой неприязни и откровенной травли офицеров были искажения, грубые обобщения и упрощения выводов (в целом правильных) о моральном разложении, возникшем после оккупации почти всей Европы, сумасшедшей расовой теории (реверанс автора перед американскими издателями (хозяевами). – Ред.) и прочих бедствий, вызванных войной.

Единственным результатом таких занятий стало лишь то, что никто из тех, кто не желал ассоциироваться как союзник антифашистов-вагнеровцев, никогда не сказал ни слова критики в адрес режима Третьего рейха.

Мне пришлось провести десять дней в атмосфере, отравленной шпионажем и доносительством, завистью, предательством товарищей и открытой борьбой за выживание.

– Вставай, мы уезжаем! В машину! – кричали мне.

Мне не пришлось долго собираться: я лежал на своей койке в тонкой кожаной куртке. Зимним холодным утром меня отвели к воротам лагеря.

Мне не с кем было прощаться. Конечно, я встретил несколько знакомых по школе, военному училищу, по своей эскадре. Они с энтузиазмом выслушали мой рассказ о летнем наступлении, что вызывал у них сладкие мечты о падении Сталинграда, Баку, скорой победе и освобождении. Но стоило мне выразить свой скептицизм по этому поводу и признать, что я написал ту листовку без всякого давления на меня, как меня сразу же стали подвергать остракизму как пораженца. Поэтому я покидал своих товарищей без сожаления.

3 ноября мы прибыли на Курский вокзал в Москве, усталые, измотанные, голодные, но все же полные желания посмотреть на столицу Советского Союза. К сожалению, нам не удалось увидеть ничего, кроме фасада вокзала, в здании которого нам пришлось провести несколько часов. Вокруг нас собралась толпа мальчишек с улицы, которых не могли заставить разбежаться даже гневные угрозы со стороны охранников из НКВД. Дети таращились на нас широко раскрытыми глазами, продолжая при этом жевать большие корки черствого хлеба. Наконец прибыл автобус зеленого цвета, в который нас погрузили.

Один из наших товарищей, которому уже доводилось бывать здесь раньше, уверенно заявлял, что сейчас нас отвезут в одну из московских тюрем, Лубянку или Бутырку, или, возможно, в лагерь, расположенный в 20 километрах к юго-западу (северо-западу. – Ред.) от Москвы, в промышленном городе Красногорске. После того как мы пробыли в дороге некоторое время и догадки насчет тюрьмы отпали, мы занялись едой, которую охранники неосмотрительно побросали к нам в темный отсек автобуса. Мне досталась коробка, очевидно предназначенная для конвоиров, и я запомнил, как кто-то заметил: «В тюрьме приходится есть колбасу без хлеба».

Когда нас выгрузили у ворот лагеря, наступил момент расплаты за этот разгул. На моем носу было большое масляное пятно, остальные продолжали что-то пережевывать набитыми ртами. Но мы только смеялись, глядя на рассерженные лица русских охранников, потому что даже у заключенного невозможно отнять то, что уже попало ему в желудок.

Лагерь № 27 являлся транзитным лагерем Центрального фронта (автор ошибается. Центрального фронта в указанное время не существовало (упразднен 25 августа 1941 г.). Очевидно, наш летчик имел в виду Западный фронт. – Ред.) и одновременно центром, где вели допросы в интересах московских разведывательных служб. Все военнопленные, которые, по мнению русских, представляли какой-то интерес, проходили через этот лагерь по пути в знаменитую Лубянскую тюрьму, где их подвергали тщательным допросам представители НКВД. Условия здесь были значительно лучше, чем в Оранках. Здесь коменданту удалось обуздать коррупцию. Не было бандитизма, восстаний солдат против офицеров и других проявлений злобы и насилия, характерных для офицерских лагерей. Близость к Москве, периодические визиты представителей немецкой компартии, ежедневные переводы из газеты «Правда», большая библиотека, частые прибытия новых заключенных – все это отвлекало наши умы от ежедневных забот.

В лагере было примерно сорок офицеров и сто солдат. Здесь были карантинные бараки, жилые бараки, госпитальный барак и церковь. И это все.



Среди офицеров был капитан Хадерман, организатор немецкой офицерской группы антифашистов. Он служил офицером еще во время Первой мировой войны и попал в плен после ранения в июле 1941 г. при патрулировании командного пункта артиллерийского дивизиона. В мирное время он преподавал классику и немецкий язык в средней школе в Касселе.

Офицерская группа начала работу весной, когда она направила обращение к военнослужащим вермахта с призывом свергнуть Гитлера и покончить с войной. Но туда вступила всего пара десятков офицеров, даже притом, что самые злейшие недруги Хадермана не могли не признать, что это человек абсолютно честный, с цельным характером, очень прямой. Мне довелось провести многие часы в разговорах с ним при тусклом свете освещения нашего барака.

– Пугающими являются иллюзии, которые питает большинство наших товарищей относительно итогов этой войны, – говорил он. – В 1941 году, когда я попал в плен, мы шли все дальше на восток, к Москве. Тогда меня чуть не забили до смерти, когда я позволил себе усомниться в том, что русские, захватившие нас в плен, справятся с немецкой армией, даже если она окружит Москву. Сегодня обстановка ненамного лучше. Когда придет день и наше поражение станет очевидной вещью для каждого, всех ждет неприятное прозрение. Нацисты сумели убедить народ в том, что именно они являются Германией и что Германия падет вместе с ними. Именно с таким подходом мы должны бороться, даже находясь в плену. Мы должны попытаться дать нашим товарищам новые цели и новые надежды. Сейчас над нами смеются и называют предателями. Наши слова, выступления, листовки – все это пока не дает никакого эффекта. Но к следующему или, возможно, к 1944 году положение будет совершенно другим, и тогда даже здесь нам понадобятся люди, чтобы помочь преодолеть этот шок. И почему бы нам не сотрудничать здесь с Советским Союзом, самой большой страной цивилизованного мира? Пока никто еще не может сказать, что из этого получится. Но тот факт, что нам приходится рассчитывать только на себя, а в нашем отечестве правит преступный режим, способный на что угодно, заставляет нас принимать нестандартные решения.

Я тут же поспешил высказать свои сомнения:

– А как насчет Вагнера с его «кашистами», соглядатаями и дезертирами?

– Мы постараемся оградить себя от них, насколько это возможно. У нас нет другого выхода. Не можем же мы из-за этих людей вдруг превратиться в наци и начать горланить «Хорст Вессель». Вагнеры все равно будут делать свою работу, однако в наших силах попытаться мобилизовать обманутых людей и помочь им найти правильный путь.

– Очень многие говорили те же слова, когда оправдывали свою капитуляцию перед наци, – ответил я.

– Да, но сегодня это единственно возможный путь, именно сейчас, когда миром правит беззаконие. Как нам следует поступить? Мы больше не можем апеллировать к международному праву после того, как Гитлер сам нарушил его, перед лицом зверств, творящихся в Советском Союзе. Его преступные законы об обращении с советскими военнопленными, гражданскими лицами, евреями и комиссарами, а также тот факт, что он не признает нашего существования здесь как военнопленных, – все это создает ситуацию, когда мы должны чувствовать себя ответственными только перед лицом собственной совести.

Я не мог игнорировать его аргументы. У меня не было ничего общего с оголтелыми нацистами, которые видели будущее Германии только в связке с Гитлером. Но я не был согласен и со старыми и новыми коммунистами, которые, потеряв всякое чувство меры, признавали лишь один стандарт: в Советском Союзе все прекрасно, а повсюду за его пределами – плохо и неправильно. И все же нам предстояло выработать какую-то позицию, создать организацию, в которой легче было бы вынести тяготы плена. Власть, которая сегодня представляет Германию, и я уверен, что не на долгий срок, уже вычеркнула нас из списков своих граждан. И уже только это дает нам право самим помочь себе. Более того, мы находимся во власти государства, которое, нравится нам это или нет, представляет некоторые силы и идеи, что в будущем не смогут быть вычеркнуты одним мановением руки, о чем высокомерно твердили нацисты. С этими фактами нам следует считаться и заставить их работать в своих интересах.