Страница 88 из 110
Все остальные придвинулись к нам вплотную, молча слушали. «Что за народ?» Капитан доложил: люди из разных частей, он сам из спецназа, есть мотострелки, автомобилисты, служащие госпиталя, все следуют в Кандагар, друг с другом не знакомы. «Давайте пройдем в самолет и там побеседуем», — предложил я. Пока пассажиры рассаживались на жестких металлических скамьях вдоль бортов, я, придержав капитана, спросил, кто у него на подозрении. «Да каждый, вроде, был на глазах», — пожал он плечами.
Почему я взял на себя роль добровольного сыщика? Честно говоря, и сам не знаю. Может быть, потому, что из всех, кто теперь был на борту, только я один оставался вне подозрений. И еще: как ни странно, по возрасту я оказался самым старшим.
Итак, надлежало действовать. Укравший деньги, конечно, не рассчитывал, что пилот так быстро обнаружит пропажу. Думал, наверное, так: приземлимся в Кандагаре, пока там хватятся, меня и след простыл. А самолет неожиданно завернул за корреспондентом в Шинданд, куртка потребовалась раньше… Теперь, судя по всему, вор был бы рад избавиться от денег, незаметно выбросить их, подложить кому-то. Но после посадки, как уверяет капитан, все были на виду друг у друга, значит, деньги у того, кто украл. Значит…
Неожиданно даже для самого себя я говорю: «Мы сейчас взлетаем. Набираем высоту. И там каждый выворачивает свои карманы. Тот, у кого окажутся деньги, будет выброшен из самолета. Согласны? Все согласны?» — Я специально делаю ударение на первом слове. «Да», — раздается несколько голосов. Какая-то женщина в ужасе закрывает руками лицо.
Откровенно сказать, я, несмотря на дикость предложенного, верил в то, что мы действительно сейчас взлетим, и я собственными руками вышвырну ворюгу за борт. Верил. И это, по-видимому, передалось всем остальным. Своего рода гипноз. Никогда прежде не замечал за собой таких способностей.
«Капитан, поможете мне?» — «Так точно!» — «Тогда я пошел за экипажем. Прошу всех оставаться на своих местах».
Спустя пять минут в сопровождении летчиков возвращаюсь обратно. В самолете царит совершенно другая атмосфера. Напряжение снято, лица разгладились, глаза смотрят на меня открыто и с облегчением. «Все, — говорит радостно капитан. — Деньги на месте. Можете продолжать маршрут». «Кто?» — спрашиваю я. Он скашивает взгляд налево. Там, у самой кабины, сидит, отвернувшись к окну, ничем не примечательный солдат. «Просил простить», — тихо говорит капитан. «Что ж, я — не судья. Вы сами решайте».
…Через час мы прилетели в Кандагар. Все, кто находился на борту, быстро разошлись кто куда. Я спросил у командира: что он собирается делать с воришкой?
«А ничего, — беспечно махнул рукой летчик. — Дело заводить — мороки не оберешься. Пусть идет своей дорогой».
Он и пошел, побрел от самолета куда-то в вечерние сумерки. Только не знаю, какой дорогой. И куда она его завела…
Диалог авторов
Д. Г.: Все, о чем мы с тобой рассказали в этой главе, требует осмысления. Нас могут упрекнуть: зачем ворошить грязное белье, выпячивать негативные стороны пребывания ОКСВ в Афганистане?
В. С.: Мы бы и рады не выпячивать, однако стремление прикоснуться к правде требует писать о том, что было. А это было: и воровство, и мародерство, и пьянство, и наркомания, и преступления. Было не в виде одиночных случаев, а сопровождало повседневную жизнь. И никуда от этого не уйти.
Д. Г. Итак, как же все это стало возможным? Одна точка зрения такова: пришли в Афганистан хорошие, честные, чистые мальчики, но не по своей воле — по приказу, они свято верили в исполняемый ими интернациональный долг. А затем столкнулись с ужасами войны, жестокостью и коварством противника. Оборотная сторона, изнанка войны не имела ничего общего с тем, что рисовалось в мальчишеском воображении — и оказались солдаты втянутыми в грязные, неподобающие советским воинам отношения…
В. С.: Категорически против такой версии. На всех наших мальчишках, воевавших там, лежит отсвет времени — времени застоя, лжи, лицемерия, двоедушия, двоемыслия, отсутствия правовых норм. Показуха, угодничество, коррупция, протекционизм, а если говорить об армии, то еще и «дедовщина» — вот тот тяжелый груз, давивший на плечи молодых солдат. Он их и пригнул к земле.
Д. Г.: Говорят, на войне хорошие люди становятся лучше, а плохие — хуже. Я разделяю такой взгляд — на счет «хуже». А вот лучше… Вряд ли война способствует усовершенствованию человеческих качеств. Впрочем, не буду категорически настаивать на своем — тот же Афган дал немало примеров истинного бескорыстия, воинского братства, непоказного героизма. И все же, все же…
Не могу не вспомнить слова Льва Копелева из его недавно изданных в СССР воспоминаний «Хранить вечно». В момент ареста в апреле 1945-го Копелева — работника Политуправления 2-го Белорусского фронта — раздирают сомнения: «Что же это произошло в Восточной Пруссии? Неужели действительно было необходимо и неизбежно такое озверение наших людей — насилие, грабежи?.. Мы писали, кричали о священной мести. Но кто были мстители, и кому мы мстили? Почему среди наших солдат оказалось столько бандитов, которые скопом насиловали женщин, девочек, распластанных на снегу, в подворотнях, убивали безоружных, крушили все, что не могли унести, гадили, жгли. И разрушали бессмысленно, лишь бы разрушить. Как все это стало возможным?»
В. С.: Назови мне войну, которая обошлась бы без этого? Нет, я не оправдываю насильников и грабителей, более того, считаю, что все они — независимо от мотивов своих поступков — заслуживают самой суровой кары. Но я пытаюсь понять… Та война, о которой пишет Копелев… Допустим, тогда многим туманила мозги «ярость благородная» — шло «отмщение» за сожженные города и села, поруганных невест, погибших близких и друзей…
Д. Г.: Но Афган — отчего здесь в столь немыслимых масштабах проявлялась жестокость? За что мстили здесь? Месть народу, который не звал нас на помощь?
В. С.: Ты знаешь, необъяснимая, на первый взгляд, жестокость наших парней тоже в ряде случаев мотивировалась теми же причинами, что и 45 лет назад. Ну, представь себе: на глазах 20-летних солдат от рук местных «духов» (или оппозиционеров — как их ни назови) гибнут товарищи, сослуживцы. Порой не просто гибнут от пуль, а умирают в страшных мучениях — после пыток, которые настолько изощренны и бесчеловечны, что и описать-то их невозможно. Вот и туманился разум, гнев побеждал все человеческое — мстить, мстить! Причем тут уж не разбирали, кто «дух», а кто мирный, отыгрывались, бывало, на афганцах, подвернувшихся под горячую руку. А поскольку случалось это не раз и не два, люди зверели, теряли человеческий облик и одновременно как бы формировали для себя некую временную «афганскую» мораль, позволявшую убивать («все они здесь — «духи»), воровать («все так делают») и т. п.
Однако, как я думаю, это только часть правды. Может быть, и не самая главная. Хочу еще раз подчеркнуть: многие солдаты и офицеры приезжали в Афганистан уже будучи запрограммированными на воровство, мародерство, на пренебрежительное отношение к местному населению. Они выросли в обществе тотального дефицита и двойной морали, в семьях, где не считалось зазорным украсть с завода, фабрики, со стройки, где нормой были пьянство и мордобой, где выходцев из наших южных республик называли «чурками» (какой там, к черту, интернационализм!)…
Д. Г. Ты хочешь сказать, Советская власть сделала их такими уродами?
В. С.: Да не Советская, а антисоветская! Та абсолютно порочная система, которая господствовала всюду — в экономике, политике, идеологии, которая десятилетиями декларировала благие цели, но всегда (всегда!) получала обратные результаты.