Страница 100 из 110
Вот и все. Главное достоинство полученной информации заключалось в том, что она выглядела правдоподобной. Но это не означало ровным счетом ничего. Прожив несколько месяцев в Афганистане, я понял: очень часто местные люди говорят нам вовсе не то, что они на самом деле знают или думают.
Этот «Номер 1», без сомнения, был самым необыкновенным афганцем из всех тех, которых я до сих пор встречал. Казалось, он видел нас насквозь. Он не тратил время на принятые здесь чисто ритуальные изъявления уважения и пустые разговоры о здоровье. Когда мы прощались, он сказал, обращаясь ко мне: «Плохо вы с нами воюете. Бестолково. Так вы еще долго будете воевать». И посмотрел жестким, немигающим взглядом.
…Днем события приняли неожиданный поворот. К губернатору тайком явился мулла из кишлака Саурестон и сказал, что он покажет место, где захоронен советский. Мулла согласился быть проводником, но ставил одно условие: никто из местных жителей не должен знать об этом, иначе ему смерть.
В то время, когда мы встречались с «номером 1», губернатор созвал совещание: хадовцы, военные, царандоевцы. Решили посадить муллу в танк и пустить впереди колонны. Без танка в те места никто лезть не хотел, потому что все дороги Каюм там густо заминировал. Танку да еще с минным тралом при подрывах ничего не сделается, а следом пойдут другие машины. Выезд назначили на 16.00.
В 14.00 мы отправились на встречу с Гулямом. Днем, при ярком солнечном свете, фабрика выглядела повеселее, но и теперь, кроме трех сторожей, там никого не было. Тишина и пустота. Мы с Фаруком вылезли из раскаленного чрева бронетранспортера, отошли от него подальше, встали так, чтобы было видно: мы одни, и у нас самые мирные намерения.
Стали ждать. Было тихо-тихо…
9 июля. Возбуждение прошло, и чугунно навалилась еще неведомая раньше тяжесть. Она во всех суставах, в голове, в сердце. И пустота. Не хочется ни о чем думать, ни с кем говорить.
Но, странное дело, я до сих пор не ощущаю страха. Его не было вчера. Вчера всем моим существом владели азарт, желание действовать. И было какое-то нелепое, глупое любопытство: что из всего этого получится? И была страшная ярость: нате вам, гады, получайте, еще, еще, еще… А сегодня… Только пустота.
Вчера я остановил свои записи на том, что мы ждали в условленном месте Кривого Гуляма. Мы ждали час. Старик не пришел. Послали за ним сторожа в его кишлак — дом оказался пуст — по всем признакам его покинули надолго.[17] Ближе к вечеру в сопровождении танка, двух БМП, двух БТР и роты царандоевцев мы отъехали от центра уезда Инджиль по направлению к кишлаку Саурестон. Мулла до самого отъезда томился в бэтээре, где его прятали от посторонних глаз, а когда мы тронулись в путь, муллу пересадили в танк, чтобы показывал дорогу. Ехали недолго: посреди кишлака, в лабиринте высоких глиняных стен, танк застрял. Нам стало ясно, что техника здесь не пройдет. Узкие, как щели, улочки, а кругом дома-крепости с бойницами, глухие дувалы. И ни души. Все попрятались, притаились. Известно, что это плохой признак: значит, может быть жарко — люди чувствуют опасность и стараются укрыться где-нибудь в укромных местах.
Неужели мулла намеренно завел нас сюда? Пожечь застрявшую технику, лишенную маневра, перестрелять людей тут ничего не стоит. Пятиться, возвращаться назад? Старший советник от КГБ полковник Михаил Михайлович Д., руководивший нашим рейдом, распорядился было выводить технику. Люди спешились, привели в боевую готовность оружие.
Следующую команду, не советуясь с растерянным полковником, подал его подчиненный молодой таджик Давлят Гульмамадов. Он буквально силой вытащил из танка муллу, облаченного в глухой плащ с капюшоном, скрывающим его лицо. «Вперед!» Вслед за муллой, пугливо озираясь, потянулись царандоевцы, пошли хадовцы, затем — партийные активисты и мы. Нас, советских, было шестеро: Михаил Михайлович, Давлят, советник по вопросам следствия Николай Алексеев, Николай Захаров, Рашид Сабиров и я.
Это произошло очень быстро, и если бы кто-то захотел возразить против нашего похода, то он все равно ничего бы не успел. Длинная цепь людей уже втянулась в кривую, узкую улицу.
Вначале шли глупо: не оставляли по дороге постов, засад, просто быстро шли, зорко глядя по сторонам. Куда ведет эта дорога и сколько по ней идти, этого никто не знал. Шагали вслед за муллой, с каждым шагом оставляя далеко позади надежную броню. Было жарко и пыльно. В кустах жизнерадостно щебетали птицы.
— Давлят, посты!
Но он уже и сам догадался: догнал царандоевцев, велел им группами оставаться на дороге для прикрытия. А мы шли. Я пытался фотографировать, но сцены были не очень выигрышными: потные, напряженные лица, автоматы наперевес, узкие улицы, огороженные дувалами.
Потом кишлак кончился, и дорога пошла вдоль ручья, скрытого деревьями. Вскоре мы оказались на берегу небольшой речки, через которую был перекинут хлипкий мостик. К этому времени нас осталось не более 30 человек. Часть царандоевцев побежала по откосу вправо и влево, чтобы прикрыть переправу. Остальные быстро перешли на другой берег. Мулла покрутился немного и велел копать здесь.
На нашем берегу, возле переправы, было полуразрушенное глиняное строение, рядом с ним — кучи земли. В двух местах грунт казался свежевскопанным. Царандоевцы взялись за лопаты.
Мулла с губернатором поднялись на высокий берег и исчезли в кустах, никому ни слова не сказав. «Где мулла?» — заволновался Захаров. Где? Если он сбежал, значит, здесь ловушка. До броневых средств далеко, больше километра. Никто не поможет. Утешало то, что мулла пропал вместе с губернатором, а его трудно было заподозрить в измене.
И тут раздались первые редкие выстрелы. Откуда стреляли и кто, понять было невозможно.
Солдаты-царандоевцы продолжали копать. Первое место вскоре бросили — лопаты уперлись здесь в твердый, как камень, слежавшийся грунт. Теперь стали копать прямо у ручья — яма там постепенно наполнялась водой. Помогали взятые по дороге крестьяне — их набралось человек шесть, каждый из них клялся, что моджахедов он в жизни своей не встречал. А между тем стреляли в нас из их кишлака. Я снова подумал о том, что нам никогда не понять этих людей.
Не помню, кто скомандовал отходить. Пошли не по старой дороге, не по тому пути, которым следовали сюда, а по руслу реки. Эта река, казалось, должна была вывести нас к шоссе. Прежний путь теперь был перерезан.
Под звуки редких выстрелов пошли по правому берегу, а там, где берег был крутым, — прямо по воде. Я очень ценил свои туфли фабрики «Скороход», которые купил год назад, они и теперь были как новые, не хотелось мочить их в ручье. Все уже шлепали по воде, а я все стоял в нерешительности и только грозный окрик Захарова вывел меня из этого состояния. Я тоже шагнул в ручей, и вскоре в моих замечательных ботинках зачавкала грязь. Джинсы тоже вымокли почти до пояса.
Стрельба усиливалась. Мы пока не отвечали. Все попытки заставить солдат идти по верху, по обе стороны от русла ручья, ни к чему не привели: от страха эти молодые парни, вчерашние крестьяне, потеряли способность подчиняться и жались к своему командиру — рослому майору с глубоким шрамом на лице, вооруженному одним пистолетом. Наверху шли парт-активисты и хадовцы.
Пройдя метров четыреста, мы увидели нашего муллу. Он сидел рядом с губернатором на рыхлом склоне, по-прежнему с ног до головы укутанный в свои нелепые страшноватые одежды. «Копать здесь», — велел царандоевскому майору губернатор. Сам губернатор был в зеленой полувоенной форме, с автоматом.
Два взмаха лопатой, и из-под рыхлой земли показалась черная куртка. Нашли? Но у Гены никогда не было черной куртки. И тут началось! По-настоящему. Будто кто-то там, наверху, скомандовал открыть огонь. Из-за дувалов на правом берегу загрохотали автоматы, послышались гулкие хлопки винтовок «бур». Наших людей сверху как ветром сдуло.
Теперь все мы — все, что осталось от нашего маленького отряда, — были на дне неглубокой лощинки, на правом берегу ручья. На левом солдаты лихорадочно работали лопатами. Когда стрельба усилилась, майор заменил солдат крестьянами. «В своих стрелять не будут», — буркнул он. Люди на левом склоне были практически беззащитны от свинца.
17
Впоследствии выяснилось, что Гуляма переправили в Иран.