Страница 55 из 69
— Я попробовала немного заглянуть в будущее, — задумчиво произнесла она наконец.
— Путешествия, встречи с друзьями…
— Да, конечно, — прервала она меня. — Тогда жизнь в поместье покажется более сносной.
— Неужели она кажется тебе несносной, Глэдис? — спросил я, и на сердце у меня стало тяжело.
— Ах, нет, конечно нет! Ты же знаешь. Я счастлива там. Но, говоря о друзьях, о поездках, я думаю и о тебе. Не могу представить, чтобы ты все время только и делал, что работал по хозяйству. Такая жизнь делает человека ограниченным и скучным.
— По-твоему, я стал ограниченным и скучным?
— Немножко. Ты даже говорить стал иначе.
— Неужели мы перестали понимать друг друга, Глэдис?
— Даже не знаю…
— Мы так мало времени провели вместе.
— Да, если все сложить, то получится меньше месяца! Есть, вернее, были другие мужчины, с которыми я встречалась, когда путешествовала с мамой. Некоторые из них сопровождали нас, и по крайней мере двоих я знала лучше тебя… и понимала лучше.
Устало вздохнув, она положила подбородок на колени.
— А они понимали тебя лучше, чем я, да? — ласково спросил я.
— Думаю, да.
— Может быть, ты путаешь сходство взглядов с пониманием?
— Возможно, — ответила она не сразу и словно сердито.
— Мне нравится узнавать все новое о тебе.
— Ах, нет, милый… не все! Мне бы хотелось… Но, Джон, я мечтаю гордиться тобой.
— Кем же ты хочешь, чтобы я стал?
— Мы говорили, что ты мог бы писать… но теперь я не уверена, что ты будешь этим заниматься… Поглядев на всех этих людей сегодня вечером, я подумала… А не попробовать ли тебе заняться политикой или чем-нибудь в этом роде?
— Здесь и без меня достаточно людей, которые поколение за поколением отдавали себя государственной службе.
— Стало быть, все вакансии заняты.
— Да, но дело не только в этом. Их честность, умение и заинтересованность позволили снять бремя с остальных.
— Но должно ведь и здесь найтись что-то нуждающееся в исправлении, преобразовании?
— Ничего, что другие, обладающие гораздо большим опытом и познаниями, не смогли бы сделать лучше.
— Я вижу, ты человек не самолюбивый. Возможно, такой у тебя характер, и это одна из причин, почему ты здесь. И конечно, я понимаю, что человек ты здесь новый и тебе многому нужно еще научиться. Но неужели, — она неожиданно возвысила голос, — неужели ты хочешь, чтобы и твои дети всю жизнь были фермерами? Что ты думаешь о них и об их будущем?
Слова ее потрясли меня. Сидя на ковре, она глядела на меня снизу вверх непонимающе и враждебно.
— Почему ты говоришь о них так, словно это будут только мои дети? — спросил я. — Это будут не мои и не твои, а наши, наши дети и унаследуют они частицу каждого из нас. И будут продолжением каждого из нас… наших жизней на нашей земле.
Глэдис сидела застыв.
Ей предстояло выносить в своем чреве наших детей, которые будут жить в поместье на реке Лей, но ее очаровательная, любимая головка с ниспадающими на плечи блестящими темными волосами была полна упрямых мыслей, желаний, надежд, внушенных другой цивилизацией — ее, но уже не моей.
Я глядел на ее обнаженные руки, колени, тонкие лодыжки и страстно желал ее, такой она была беззащитной, такой похожей на готовое к севу поле. Когда я говорил, были ли мои слова правдой, или же я думал о ней только как о плодородной ниве… Но ведь не мог же я воспринимать ее самое и ее мысли раздельно… иначе куда брошу я свое семя и какой получу плод?.. Но я не собирался отказываться от своих слов.
Я опустился на пол рядом с Глэдис, но не дотронулся до нее.
— Я забочусь о наших детях больше, чем ты думаешь, — сказал я, — и об их будущем тоже.
Она снова опустила голову так, что мне были видны только разделенные пробором волосы.
— Кем ты хочешь видеть наших детей, Глэдис? — спросил я. — Какими ты представляешь их себе в будущем?
— А ты? — спросила она, покачав головой.
— Я думаю, что они будут помогать нам в хозяйстве. Они будут знать его лучше, чем мы, а значит, и мир усадьбы будет для них шире и богаче. Им не придется заботиться о крыше над головой, о хлебе, и они смогут жить в свое удовольствие. Поместье станет для них сном наяву. Они полюбят его… У них появятся собственные притязания, — не волнуйся! — но это будет не стремление властвовать над другими, а надежды и желания, связанные с творчеством, красотой, любовью, работой. И за всеми этими стремлениями и надеждами будет стоять их, наша, усадьба — их главная реальность. Притязания их будут так же глубоки и всепоглощающи, как у американцев, но поместье даст им прочную основу. Их не будет одолевать самолюбивый зуд, потому что у них не будет причин для неудовольствия и беспокойства. Нам же следует заботиться о том, чтобы не заразить их той горячечной тревогой, которую мы унаследовали из нашей бывшей жизни и привезли сюда.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Глэдис. — Разве я похожа на человека, одолеваемого тревогой?
— Да, так же, как и я сам раньше… да и сейчас.
— Нет, ты не похож. Прости, если я кажусь тебе чем-то недовольной.
— Дело не в этом! Но самолюбивые притязания кажутся тебе чем-то таким, что хорошо само по себе. И это естественно. Наши родители, учителя и друзья вечно твердили нам, какими мы должны быть. Только вспомни! Каждый, внушали нам, должен стремиться стать джентльменом или леди, каждый должен быть патриотом, примерным гражданином, бескорыстным, честным, компанейским парнем, вождем и, уж конечно, сделать карьеру. Перед нами ставили множество целей, которых мы обязаны были достичь, но ни одна не была определенной, каждый трактовал их по-своему, а некоторые были попросту несовместимы друг с другом. Это было мучительно, хотя тогда мы и не понимали этого, — постоянно ломать голову над тем, как примирить между собой расплывчатые, смутные понятия. Чего же удивляться, что мы одержимы беспокойством! Чего же удивляться, что наш образ мыслей делал нас невосприимчивыми к реальной жизни!
— Значит, мы будем приучать наших детей к такой жизни?
— Мы должны постепенно вводить их в мир и приучать жить в доме, как приучают щенят, только дом этот проще, а в здешней жизни гораздо меньше нелепых, сумасбродных правил, чем в том сложном, запутанном мире, откуда мы пришли! И еще — по мере сил мы должны предоставлять им возможности…
— Для чего? — прервала меня Глэдис и безнадежно передернула плечами.
— Возможность познавать красоту, трудиться, жить здоровой жизнью, заводить друзей.
Она вздохнула:
— Я плохо себе это представляю. Однако я уже думала о том, какие им нужны друзья и какое общество.
Меня словно обдало волной горячего воздуха. Нежность, желание, ласковая жалость смешались в этом чувстве. Холодная логика мыслей отступила на задний план — ведь она уже думала о наших детях! И теперь я хотел знать ее мысли. Словно угадав мое настроение, она наконец подняла голову и взглянула на меня:
— Именно это я имела в виду, когда сказала, что думаю о будущем. Я хочу, чтобы их друзьями были не Ансели, Стейны и Дартоны, а скорее люди, похожие на Дорнов.
— И я ответил, что мы встретим еще немало людей, и их дети будут друзьями наших.
— А я сказала, что буду этому рада.
Я взял ее руку, она была горячей:
— И еще, Глэдис. Ты видела болота только мельком, а фермы, которые мы проезжали, не самое привлекательное зрелище. Здесь есть и другие, куда более красивые места…
— Еще я видела горы…
— Но только издали! Провинция Сторн, скажем, похожа на Девоншир, но там больше простора и более дикая природа, а Вандор, где я сам еще не был, должен быть похож на Норвегию…
— А Вантри! Помнишь, Гартон приглашал нас?
— А Город — он не похож ни на один другой в мире.
— Ты ведь раньше жил там! Я хочу повидать твой дом. Надо обязательно съездить!
Я ласково коснулся ее пальцев и поцеловал каждый в отдельности.
— Джон, — сказала Глэдис, — я беру обратно свои слова насчет усадьбы и того, что жизнь здесь сделала тебя скучным и мы перестали понимать друг друга. И потом, я даже не представляла, что ты так много думаешь о наших детях.