На отмелях

Мистер Треверс отошел в сторону и осыпал Картера упреками.

— Вы не поняли ваших инструкций, — быстро пробормотал мистер Треверс. — Зачем вы привезли сюда этого человека? Я удивляюсь…

— Вряд ли больше, чем удивлялся я прошлой ночью, — проворчал молодой моряк без всякой почтительности.

— Я вижу теперь, что вы совершенно не пригодны к тому поручению, которое я на вас возложил, — продолжал владелец яхты.

— Не я, а он меня привез, — возразил Картер, — Разве вы сами не слышали, что он говорит, сэр?

— Пустяки! — сердито зашептал мистер Треверс, — Вы представляете себе, чего он, собственно, хочет?

— По-моему, вчера ночью он хотел меня застрелить в своей каюте, если я…

— Это не относится к делу, — прервал его мистер Треверс. — Вы представляете себе, каковы были мотивы, приведшие его сюда?

Картер поднял на него свои усталые, налившиеся кровью глаза. Лицо его было багрового цвета, кожа шелушилась, точно ее обожгли.

— Я знаю не больше, чем вы, сэр. Вчера ночью он увел меня в свою каюту и сказал, что он скорее застрелит меня на месте, чем позволит мне искать помощи у других. По-видимому, он хочет воспользоваться тем, что яхта села на мель, и получить побольше денег за то, чтобы снять ее.

Мистер Треверс отвернулся и на минуту глубоко задумался. Это несчастье, приключившееся на безлюдном побережье, раздражало его как потеря времени. Чтобы уменьшить эту потерю, он стал приводить в порядок заметки, сделанные им за время года его странствий по Востоку. Он послал за помощью; командир яхты, очень перепуганный, робко сказал, что яхта, по всей вероятности, снимется с мели во время ближайших весенних приливов; д'Алькасер, человек, несомненно, хорошего происхождения, хотя и не очень твердых принципов, был лучше, чем отсутствие компании, — по крайней мере, он мог составить партию в пикет. Мистер Треверс решил ждать. И вдруг этот грубый человек, похожий на картинку из книжки о флибустьерах, вломился в его жизнь и нарушил его покой загадочными намеками на какую-то опасность, намеками нелепыми, но все же тревожащими. А его темные предостережения походили на скрытые угрозы.

У мистера Треверса был большой, длинный, тщательно выбритый подбородок и голубые, холодные, несколько наивные глаза. Он стоял перед Лингардом бодрый и крепкий, без всяких следов скуки или утомления, словно был рожден неуязвимым. У него было полное, бледное лицо и бесцветная, но совершенно свежая кожа, точно он всю свою жизнь провел в тени.

Мистер Треверс думал: «Я должен положить конец этим нелепым угрозам. Меня не запугаешь, и я вовсе не намерен платить за услуги, которые мне не нужны».

Мистера Треверса выводило из себя подобное нахальство; сразу, по совершенно непонятным причинам, он почувствовал необыкновенную гордость при мысли о том, что расстроит тайные планы этого человека, — как будто спор их был состязанием, от которого зависела вся его карьера.

Лингард, ни на кого не обращая внимания, продолжал смотреть в море. Он вырос на море, он жил в море; море увлекло em из дома, расширило его мысль, дало работу его рукам. Оно звало к усилиям, сделало его владельцем и капитаном лучшего на морях брига; оно внушило ему веру в себя, в свою силу, в свое счастье — и вдруг, благодаря роковой случайности, вовлекло его в осложнения, грозившие гибелью всем его планам.

Он сказал все, что мог сказать, а ему не верили. Этого уже долго не бывало с ним. Этого вообще до сих пор не бывало. Он чувствовал себя выбитым из колеи, как бы потерявшим свое «я». Он пришел к ним и сказал: «Я хочу вам добра. Я — Том Лингард», — а они не верили! Он был беспомощен перед подобным скептицизмом, ибо он никогда не считал его возможным. Он сказал: «Вы мне мешаете. Вы мешаете делу, от которого я не могу отказаться; но я все улажу, если вы только доверитесь мне, Тому Лингарду». А они все-таки не верили. Это было невыносимо. Но можно было ведь бросить их на произвол судьбы. Почему бы и нет? Он не знал их, не интересовался ими. Чтобы избавиться от них, ему даже не было нужды тронуть их хотя бы пальцем. Все, что требовалось, — это закрыть глаза и на день — два предоставить события их естественному развитию. А потом он может и совсем забыть, что когда-либо видел их. Это было бы очень легко. Пусть пропадет их неверие, исчезнет их безумие, погибнут их тела… Или это, или конец!

Взгляд Лингарда, оторвавшись от молчаливого моря, медленно перешел на теснившиеся впереди фигуры и на внимательные и изумленные лица матросов, лица, никогда не виденные им прежде, но напоминавшие ему былые дни, его юность, его родное море, далекие, полузабытые берега. Мистер Треверс тоже тронулся с места, и руку, теребившую левую бакенбарду, поднес к карману пиджака, словно собираясь достать нечто ценное. Он быстро подошел к Лингарду.

— Я не могу воспользоваться вашими услугами, — сказал он холодно и решительно.

Лингард с минуту задумчиво смотрел на него, теребя бороду.

— Может быть, так и лучше, — медленно произнес он, — потому что я вовсе не предлагал вам своих услуг. Я только предложил взять вас к себе на бриг на несколько дней, так как это — единственное, что может дать вам безопасность. Вы все допытываетесь, какие у меня мотивы. Мои мотивы! Если вы не понимаете их, то вам незачем их знать.

Они, еще два часа тому назад не имевшие понятия друг о друге, стояли теперь один против другого как давние и заклятые ираги, один низенький, подвижной, сердитый, другой высокий, громоздкий, с презрительно-гневным взглядом.

Д'Алькасер, не отрывая от них глаз, нагнулся над креслом миссис Треверс.

— Видели вы когда-нибудь, как человек бьется головой о каменную стену? — спросил он.

— Нет, — отвечала миссис Треверс, медленно обмахиваясь веером и смотря прямо перед собой. — Я вообще не знала, что это когда-нибудь случается; обычно люди делают лазейку или обходят кругом, а сами при этом как ни в чем не бывало смотрят в другую сторону.

— Вы даете определение дипломатии, — проговорил д'Алькасер, — Несомненно, здесь бы не мешало немножко дипломатии. Но наш живописный гость совершенно лишен ее. Мне он очень нравится.

— Уже! — произнесла миссис Треверс с улыбкой, слегка коснувшейся ее губ и сейчас же улетевшей.

— Есть симпатии с первого взгляда, как есть любовь с первого взгляда. Coup de foudre…

Миссис Треверс взглянула на него, и д'Алькасер серьезно продолжал:

— По-моему, это самое настоящее и самое истинное чувство. Человека любишь не за то, что есть в нем, а за нечто, имеющееся в нас, что-то живое в нас самих. — Он слегка ударил себя пальцем по груди. — Это свойство в нас самих, и оно имеется не у всякого. Не всякий достоин прикосновения небесного огня.

— И смерти, — сказала миссис Треверс.

Д'Алькасер слегка пожал плечами.

— Кто знает! Может случиться. Но небесный огонь всегда привилегия, даже если человек и продолжает жить после того, как его обожгло.

Они замолкли, и до них ясно донесся раздраженный голос мистера Треверса:

— Я уже сказал вам, что мне вас не нужно. Я отправил гонца к губернатору проливов. Не будьте навязчивы.

Тогда Лингард, стоявший к ним спиной, проворчал что-то, должно быть, очень раздражившее мистера Треверса, ибо голос его повысился еще.

— Я предупреждаю вас, что вы ведете опасную игру. Сэр Джон мой личный друг. Он пошлет крейсер…

Лингард беззаботно-громко перебил его:

— Крейсер сюда не доберется раньше десяти дней, и потому мне это безразлично. Крейсеров сейчас мало в проливах, да и, кроме того, если я вас брошу, меня ведь за это не повесят. А я на это пойду, пойду и на большее. Слышите? И на большее!

Лингард топнул ногой, и мистер Треверс отступил на шаг.

— Запугиванием вы от меня ничего не добьетесь, — сказал он. — Я вас не знаю.

Все, бывшие на палубе, широко раскрыли глаза. Матросы, навалившись друг на друга, глазели, точно стадо овец. Мистер Треверс вынул платок и провел им по лбу. Лицо капитана яхты, прислонившегося к грот-мачте, — это был крайний предел, до которого он осмеливался приблизиться к господам, — багровым светом отливало между белыми бакенбардами, подобно горящему углю между двумя комьями снега.