Сын Архидемона (Тетралогия)

К моему облегчению, оказалось, что, когда тот профессор называл Академию своей, он имел в виду не то, что он там самый главный, а всего лишь то, что он тоже там работает.

Это меня порадовало — я отнюдь не желал оказаться под началом у кого-то вроде незабвенного Краевского.

ЦАН, она же Центральная Академия Наук, размещалась в стопятидесятиэтажном здании, формой напоминающем Вавилонскую башню. Каждый этаж высотой шесть метров, немалая подземная часть, да еще и Шпиль. Кстати, этот самый Шпиль занесен в.местную Книгу Рекордов как самое высотное искусственное строение на Земле. Собственно, он был всего лишь узкой башней диаметром метров пять. Внутри у него размещались только опорные конструкции, да еще скоростной лифт. Зато высота… Достаточно сказать, что верхушка Шпиля находится выше атмосферы. А теперь попробуйте сами подсчитать, какова его высота. Как всю эту фигню вообще умудрились построить, я просто ума не приложу…

ЦАН угнездилась в Терраполисе — столице этой многопланетной Империи. Терраполис же располагается в самом центре Западной Европы — в двадцатом веке на его месте находились такие города, как Цюрих, Берн, Мюнхен, Турин, Милан, Генуя, Женева, Лион, Марсель, Ницца и Княжество Монако. Чудовищный мегаполис поглотил почти всю Швейцарию, северо-запад Италии и юго-восток Франции. Даже до Германии дотянулся. Впрочем, в этом мире вся Земля была единым государством.

Ученые, коих в ЦАНе насчитывалось больше ста тысяч, обрадовались мне как родному. Инопланетяне в этом мире давно уже не были новостью — первый контакт с иной расой состоялся восемь с половиной веков назад. А вот пришельцев из параллельных миров они доселе не встречали. Насколько я понял объяснения Рабана, с помощью техники можно сравнительно легко путешествовать между звездами, а вот в другие миры получается плохо. А магия, наоборот, легко открывает врата между мирами, но даже на Марс с ее помощью добраться трудновато.

Прежде всего меня заграбастали те самые физики, которые разрабатывали механизм перемещения. Мне раз двадцать пришлось заставлять Рабана гонять нас туда-сюда — несколько раз с видеокамерой, дважды — вместе с наблюдателем. Они всячески исследовали все это, но только безнадежно разводили руками. Я написал им на бумажке Слово энгахов, но они мне попросту не поверили! Они не поверили, что я (ну хорошо, Рабан!) просто произношу эту фразу и перемещаюсь между мирами. Для очистки совести они попробовали сами — надо ли говорить, что из этого ничего не вышло?

— Этого не может быть! — упорно твердил Каннинг — молодой доцент, последние десять лет своей жизни посвятивший проблеме перемещения между мирами. — Это же всего лишь набор звуков — как это может действовать?!

— Но ведь действует же, — неизменно отвечал я.

В конце концов им это надоело. Они объявили дальнейшие опыты в этом направлении неперспективными и меня больше к себе не приглашали. Не очень-то и хотелось к ним заявляться.

Генетики тоже очень, мной интересовались. Но к ним я сам ходил неохотно — все они смотрели на меня как сластена на торт. Им явно не терпелось разрезать меня и посмотреть, из чего я состою внутри. Только недвусмысленный приказ Императора останавливал этих палачей от науки.

Правда, потом они тоже ко мне охладели. Я остался для них чем-то вроде винограда из басни Крылова — видит око, да зуб неймет. Поэтому они, так же как и в басне, единогласно решили считать меня не представляющим интереса. Я попытался заинтересовать их той самой слизью, которую так желал заиметь Краевский, но оказалось, что в двадцать девятом веке похожее вещество уже существует. Не настолько эффективное, но вполне пригодное и очень дешевое. Называется — регенерин. Образцы они на всякий случай взяли, но и только.

Тем не менее оставалось еще множество других отделов, в которых меня в любое время суток принимали с распростертыми объятьями. Биологи с моей помощью изучали флору и фауну параллельных миров, химики — природные элементы, не встречающиеся в этом мире, социологи — иномирные цивилизации. Физики ошалели от восторга, когда я доставил им диск с записью мира, в котором пространство и время взаимопроникаемы. Правда, записать эту штуку удалось далеко не сразу — я никак не мог привыкнуть к тому, что с течением времени в том мире ты не только стареешь, но еще и движешься в определенном направлении. Причем разные предметы движутся с разной скоростью — камеру то и дело вырывало у меня из рук. Историки буквально засыпали меня заказами, когда узнали, что, перемещаясь между мирами, можно реально посетить самое настоящее прошлое. Нет, не совсем настолщее, конечно, но вполне достойную замену. Палеонтологам я доставил яйцо самого настоящего цератозавра, и они потом долго умоляли меня привезти вылупившегося детеныша. А лучше — взрослую особь. А уж как благодарны были криптозоологи (есть, оказывается, и такие!), когда я привез им детеныша мантикоры…

Почти в каждой экспедиции я пересекался с Серым Плащом — он по-прежнему с большим любопытством наблюдал за тем, что я делаю. Похоже, он ничуть не смущался, что забросил меня так далеко от дома, — скорее, наоборот, выглядел очень довольным. Если, конечно, эта резиновая маска вообще может иметь выражение лица…

А сегодня у меня выходной. Первоначально эти профессора воспринимали меня примерно как персонального робота, нужного только для того, чтобы выполнять их заказы, но я быстро их разочаровал. Я нашел удивительно легкий способ сбивать спесь с самых настырных — я попросту стрелял в их сторону хвостом, останавливая жало буквально в сантиметре от наглой морды. Действует безотказно.

Выходные я обычно проводил здесь же, в ЦАНе, на сто двадцать седьмом этаже. Мне выделили здесь нечто вроде квартиры — две комнаты и довольно обширная кладовая. Обедать и ужинать я ходил в столовую на этом же этаже. Здесь же располагались квартиры некоторых особо фанатичных ученых, предпочитающих не покидать место работы даже… да никогда вообще-то.

Семьсот пятьдесят метров — это очень высоко. Однако для моих глаз такое расстояние — пустяк, я прекрасно различал всех, кто сейчас проходил внизу. Вот, кстати, что мне понравилось в этом мире — к инопланетянам здесь привыкли, и моя внешность ни у кого не вызывала ничего, кроме рассеянного любопытства. За те пятнадцать минут, что я отрешенно смотрел в окно, я узрел уже троих пришельцев — красно-зеленую гусеницу с тремя десятками толстых лапок, существо, похожее на одноглазого Колобка, и маленькую рептилию-гуманоида.

— Заходи, Кэй, — не оборачиваясь, сказал я.

— Можно? — запоздало поинтересовался Кэй — мой новый друг, весьма многообещающий минералог. — Хей, Олег, а как ты узнал, что это я?

Направление, разумеется… Я здорово наловчился им пользоваться — своих знакомых я могу почувствовать хоть на другом конце города. Но ему я об этом рассказывать не стал.

— Как дела?

— Да так, идут… — неопределенно ответил Кэй. — Я тут хотел насчет того камешка спросить…

— А что с ним?

Вчера я по заказу отдела минералогии доставил им груду булыжников из пары прилежащих миров. По большей части это были обыкновенные минералы, такие же как и здесь, — я не очень-то в этом разбираюсь. Но вот один заинтересовал их конкретно — тускло-желтый, внешне похожий на большой кусок окаменевшей слюды.

— Так и не расшифровали! — восторженно воскликнул Кэй. — Удивительное вещество — совершенно никуда не вписывается! Атомный вес — двести двадцать, тяжелее свинца, а в воде не тонет! Лазер его не берет, а простой нож — запросто! Там, откуда ты его принес, еще есть такие?

— Да полно. Там его целые глыбы. Я-то думал, что это что-то ненужное, вот и принес так мало… И можешь меня больше не спрашивать, я таких камней никогда раньше не видел.

— А те, кто там живет… ну в том мире… Они ничего не знают?

— Те, кто там живет, думают, что их солнце — это огромная огненная птица, которая утром вылетает поохотиться, а вечером возвращается в гнездо. Этот камень они называют «шолай» и делают из него топоры и дубинки.