Отражения (Трилогия)

— Я кое-что хочу проделать... Исключительно ради блага всех, включая Шэрола!

— Ну-ну... Излагай. Только коротко и ясно!

Что главное в глупом и неблагодарном деле спасения человеческих душ от бездны, по краю которой они всё время ходят? Ни за что не догадаетесь! Талант того, кто примеряет на себя одежды судьи и палача. Нет, даже не талант, а Дар. Дар из путаницы мыслей и образов созидать нечто правильное, упорядоченное, светлое и жизнеспособное.

Я таковым Даром не обладаю. Собственно, и не хочу обладать, поскольку лишние способности требуют и лишних усилий по их обязательному применению. А ведь если чего-то не можешь делать, от тебя этого и не станут требовать, верно? Ещё лучше: не станут ожидать, что ты что-то сделаешь. И как приятно парить над проблемами — чужими и своими — не замечая исчезающих в Бесконечности Времени вздохов Мироздания!... Простите, замечтался. Полёт мне тоже неподвластен. Посему — ножками, ножками, по земле, по грязи, по...

Взгляну-ка на декорации, пока есть время до выхода главных действующих лиц на сцену!

Стягиваю капюшон на затылок и обозреваю стены внутреннего дворика тюрьмы.

Очень подходяще. Очень. В меру мрачно: тускло-серая каменная кладка, на которую зима набросила рваную накидку инея. В меру трогательно: на высоте примерно в четыре человеческих роста глухие стены заканчиваются, позволяя насладиться бледным заплаканным небом, неумело спрятавшимся за косматыми облаками. Однако, будет метель: ветер там, наверху, разгулялся не на шутку. Но во дворике тихо и почти тепло. Тепло для последнего месяца года, имею в виду: мороз если и пощипывает щёки, то делает это почти ласково. Отлично. Чем благосклоннее сегодня природа к моим проделкам, тем удачнее они осуществятся...

Примерно посередине дворика расположен невысокий помост из массивного бруса. Место казни, м-да... Всё готово к проводам очередной заблудшей души в Серые Пределы — даже длинный меч, прислонённый к плахе. Положим, его место сейчас не здесь, но... Мне так проще. Провожу пальцами по слегка выщербленному лезвию. Скольких ты упокоил, дружище? И сколько раз ты молил своего хозяина оградить тебя от позора столкновения с беззащитной плотью не на бранном поле, а по приговору суда? Сколько раз?... Молчишь? Молчи. Пожалуй, я понимаю твою досаду и твоё разочарование. Но не спеши огорчаться раньше времени: сегодня у тебя будет отдых от трудов праведных и неправедных. Очень на это надеюсь...

Шелест шагов по скользким плитам двора. Поворачиваю голову. Медленно и степенно, как и подобает человеку, который знает то, о чём пока не догадываются все остальные. Смотрю на виновника всплеска моего здравого смысла.

Да, за прошедшие дни Шэрол не стал привлекательнее. Не с чего было. Хотя... Иных и мёртвенная бледность лица делает прекрасными. Так. Одет легко, как и требовалось. Даже чересчур легко. Ай-вэй, как мне стыдно вдруг стало: сам — мало того, что в длинном плаще, так под ним ещё и куртка, подбитая коротко стриженым мехом, а бедный молодой человек — в одной рубашке... Нехорошо. Впрочем, у меня появился лишний повод поторопиться, пока граф Галеари не выстудил все свои лёгкие.

Двое конвоиров, сопровождавших осуждённого на место казни, подвели Шэрола к помосту, на краю которого сидит и беспечно болтает ногами судья и палач в одном лице. Причём, исключительно добровольный.

Надо сказать, моё присутствие в сем скорбном месте молодого графа не порадовало, но своё раздражение он оставил при себе, по всей вероятности решив в последние минуты жизни не тратить силы на перебранку с типом, который настолько неприятен, что...

— Доброго утра, граф! — приветствую от всей души, но лишнего своему вредному характеру не позволяю: улыбка даже не намечается.

— Вы намереваетесь присутствовать на... — начал было спрашивать Шэрол, но я отрицательно замотал головой:

— Что Вы, граф, что Вы! В преддверии празднеств в Виллериме можно найти куда более весёлые места, чем это.

— Почему же Вы здесь, а не в одном из упомянутых мест? — о, в молодом человек ещё теплится ирония? Похвально!

— Дела, граф. Неотложные и неприятные. Почти семейные.

— Семейные? А, Ваш дядя, как я слышал, возглавляет Академию... — Шэрол поспешил дать моему намёку своё объяснение. Ошибся. Ну и пусть, ему простительно.

— Надо же, Вы уже знаете! Какая неожиданность... И кто-то утверждает, что быстрее всего движется мысль? Глупцы! Ничто не сравнится с ужасающей воображение скоростью распространения слухов и сплетен!

Веду себя почище, чем придворный шут. Сам замираю от собственного нахальства и задора. Впрочем, мне тоже... Простительно. Первый в жизни экзамен, который я устроил себе сам.

Шэрол принимает мою шутку. Почти принимает. Сами посудите: когда в нескольких шагах поблизости скучает в ожидании меч, предназначенный для твоей шеи, повода для веселья нет. А значит, и мне пора чуть посерьезнеть:

— Видите ли, граф... Мои дела отчасти касаются и Вас.

— Каким же образом?

— Помните, я говорил, что Вы ошиблись дважды? Первую ошибку мы с Вами уже, слава богам, разобрали по косточкам, осталась последняя... Ваша неминуемая смерть.

— Вы же сами сказали: «неминуемая»! — скривился Шэрол. — В чём же ошибка?

— В Вашем отношении к жизни.

Молодой человек нахмурился.

— Выражайтесь яснее, лэрр[82]! У меня нет желания следить за хитросплетениями Ваших доводов.

— Охотно, — я спрыгнул с помоста и подошёл вплотную к графу. Конвоиры (подчинённые моего кузена, а не начальника тюрьмы) незаметно отодвинулись назад, чтобы не особенно мешать беседе. Шэрол не заметил их перемещений, но даже если бы и заметил... Разумеется, руки осуждённого были связаны за спиной. Думаете, я бы полез на рожон, не позаботившись о собственной безопасности? Тогда вы очень плохо меня знаете.

— Все мы когда-нибудь умрём. Кто-то раньше, кто-то позже. Кто-то в своей постели, кто-то в чужой... Но что бы кто бы ни говорил, мы сами выбираем способ уйти из жизни. Выбираем, быть может, неосознанно, но САМИ. Ваш выбор... глуповат.

— Какое Вам до этого дело?

— Никакого. Но каждый раз, видя, как по нелепым причинам гибнут достойные люди, я искренне сожалею. Не верите? Ваше право. Хотя, лично я не хотел бы наблюдать, как Ваша голова покатится по этим плитам.

Тусклые глаза Шэрола растерянно дрогнули.

— Но... почему?

— Не всё в этом мире может быть объяснено, граф. И не всё следует объяснять. Скажем, я могу изменить меру Вашего наказания... Вы примете МОЙ приговор?

— И в чём он будет состоять?

— Это не важно. Достаточно того, что Вы останетесь живы.

— Зачем? Для чего? Или... — он постепенно нащупал нужную мне тропинку выводов.

— Есть обстоятельства.

— Обстоятельства... — сухая горечь в голосе. — Белокурые? Синеглазые?

— И такие — тоже.

— Что она Вам пообещала? — ещё не огонь, но уже и не пепел.

— Кто? — насмешливо приподнимаю бровь.

— Не притворяйтесь, непонятливым! Что Вам пообещала Роллена в обмен на мою жизнь?

— Думаю, Вы и сами можете ответить на свой вопрос, — улыбаюсь уголками губ. Холодно и чуть насмешливо.

С бледного лица Шэрола стекают последние краски, а глаза темнеют от... От чего? От гнева? От злости? От горя? Я должен определить его эмоции очень точно, иначе...

Сверху доносится глухое карканье. Время поджимает: наступает миг последнего удара.

— Вы... Вы согласились на её... предложение? — бескровные губы почти шепчут.

— Это не имеет значения, потому что...

Сдавленный возглас сзади. Галеари проще — он стоит лицом к кованым дверям, через которые попал во двор. Я же поворачиваюсь, чтобы оценить трагическую красоту картины, к созданию которой и сам приложил руку.

Тонкая фигура в каменной раме дверного проёма. Чёрная, как ночь. Только несколько светлых локонов выбиваются из-под плотно повязанной шали и дрожат на узких плечах. Лицо словно выбелено мелом: лишь синяя хмарь отчаявшихся глаз не даёт льду скорби окончательно похоронить под собой последние чувства.

82

Лэрр (от la’err) — дословно, «защитник», реже используется в значении «хранитель», и только в отношении одной группы людей употребляется, как указание титула — лэрры Горькой Земли.