Афганский транзит

Шимко наступил ногой на кисть, еще сжимавшую пистолет, слегка надавил подошвой и выдрал оружие из пальцев.

Суриков, к которому поспешил Садек, лежал лицом к небу. Оглушенный тяжеленным ударом, он медленно приходил в себя. Открыл глаза. Мир выглядел сумрачным, лишенным четкости очертаний. Звуки доходили до сознания откуда-то издалека, будто ему заложили уши ватой. Суриков попытался сесть, но Садек придержал его рукой.

– Лежи.

– Чем это меня? – спросил Андрей и потрогал себе макушку. – По голове?

– Хуже, Суриков. Лежи! – Садек подсунул руку под его бронежилет и пальцами прощупал грудь. Крови не было. – Больно?

– Нет, там все онемело.

– Сто лет будешь жить, дорогой! Хороший лифчик прапорщик подобрал!

Садек встал, подошел к типу, лежавшему на земле. В ярости замахнулся ногой для пинка, нацеливая носок ботинка в бок, усилием воли сдержался, только скрипнул зубами.

– Ну, поднимайся! Разлегся тут!

Со стороны квартала Кохнакалай, от тупиков Хошхал и Дараз раздался шум голосов, донеслись ругань и крики. Что там происходило, поначалу никто не понял. А происходило вот что.

Босой мальчонка в белой рубахе с непокрытой головой бежал вдоль улицы, размахивая руками. Его красный пионерский галстук сбился на правый бок и развевался над плечом, как язык пламени.

– Дядю Аслана схватили! – кричал мальчишка громким срывающимся голосом. – Дядю Аслана забрали!

Из-за дувала поднялась взлохмаченная голова.

– Э, Сайд, что орешь? – спросил мужчина с вытаращенными, как у рыбы, глазами.

– Дядя Анвар! – заорал мальчишка еще громче. – Вашего Аслана какие-то люди схватили. Подъехали, схватили, затолкали в машину.

– А! – выкрикнул мужчина свирепо. – Где это?! Эй, люди, вставайте!

Громкий крик разбил тишину. Поднял людей. Поджег страсти.

– Дядю Аслана взяли! – орал мальчишка и бежал по кварталу, как вестник вселенского несчастья.

– Эй, люди, вставайте! – будоражил гортанным криком соседей лупоглазый мужчина. Он стоял посреди тупика босой, неподпоясанный.

Крик услышали. Призыва послушались.

Подобрав с земли увесистый булыжник, встал с кучи соломы Самет Таракан. В знойный час он залег в тень карагача, который рос у дувала с незапамятных времен, и готов был лежать, пока не стемнеет. Бездельник и гуляка, завсегдатай привокзальной забегаловки, драчун и задира, осужденный общественным мнением и дважды народным судом, Самет Таракан жил в доме, оставшемся ему от родителей, в таком же пустом и неухоженном, как он сам. И никто из людей солидных, обремененных званиями и чинами, семьями и финансами, не имел с Тараканом дел. Разве что при встрече на улице небрежно кивали в ответ на его вежливое «Салам алейкум», на его глубокий поклон. И уж кто-кто, а люди из клана Хошбахтиевых – счастливцы, сохранившие в жилах кровь настоящих беков, тех, которые здесь владели землей, когда город был простым кишлаком, они вообще в упор не видели Таракана, а он при их приближении старался исчезнуть с глаз подальше, ибо знал – неугодного быстро настигнет расправа. Укажи пальцем Аслан, и как волки кинутся на любого из тьмы чьи-то быстрые тени, послушно удушат, задавят, забьют ногами. Но теперь, когда обстоятельства требовали от всей махалли единодушия и отваги, Самет Таракан не счел возможным прятаться. Он двинулся на выручку Аслана Хошбахтиева в первых рядах земляков. Он шел по кварталу размашисто, то и дело подбрасывая тяжелый булыжник на ладони, будто тот был горячим. Шел и выкрикивал:

– Защитим Аслана! Не позволим трогать наших!

Отбросив шланг, из которого поливал огород, схватил тяпку и выскочил на улицу бригадир ударной бригады поливальщиков хлопка колхоза имени Кирова Махмуд Оторбаев. Он понесся по улице, сверкая голыми пятками, туда, куда уже двигались Самет Таракан и другие люди.

Соскочил с деревянного топчана, установленного над арыком в садике при дворе Турсунбек Бекташев, учитель языка и литературы, любитель стихов Рудаки и Омара Хайяма. Он прислушался к крику и топоту, который бился в тесной щели квартального прохода. Понял, в чем дело, и быстро, по-учительски рассудил. Конечно, Хошбахтиевы ему не родня, и никогда не снизойдет богатая чернь до признания бедной образованности. При дворе таких людей профессор науки был и останется обычным шутом, но все же лучше не противопоставлять свою ученость их силе. Зачем? Сила горы сдвигает.

Учитель огляделся. Выбрал из кучи кольев, заготовленных на подпорки, один самый ухватистый, покатал его в ладонях, примериваясь, и солидно, как подобало его положению интеллигента, ценителя изящного слова, вышел за калитку, присоединяясь к толпе.

Сдернув со стены, украшенной богатым ковром, бескурковую ижевскую двустволку с резным прикладом и, держа ее в правой руке вверх стволами, выкатился в переулок толстый, меднолицый, лысый, как бильярдный шар, депутат райсовета, член районного комитета партии Беркимбай Камалов. Будет его ружье стрелять или не будет, не знал никто – ни сам Беркимбай Тюлягенович, ни жители квартала, но все они видели – уважаемый депутат, член районного комитета партии, председатель группы народного контроля в минуту испытаний идет вместе со всеми, плечом к плечу с Саметом Тараканом, который, конечно же, человек никудышный, сволочь, одним словом, но все же свой, родной по крови и духу.

Двигаясь по проулку, толпа росла и свирепела. Выкрикивая угрозы и ругательства, подбадривая и распаляя себя, люди шли и полнились яростью – все от Самета Таракана до муаллима Беркимбая Камалова и почитателя стихов Омара Хайяма Турсунбека Бекташева. За плотным рядом мужчин семенили женщины, хранительницы очага и рода. Криками и причитаниями они скрепляли уверенность сильного пола, не позволяя ему дрогнуть и отступить.

Толпе оставалось метров пять, и она вылилась бы на Кызылсайскую улицу, где трое еще стояли над лежавшим на земле Суриковым, когда вдруг по обочине, протянув за собой шлейф лессовой пыли, прокатил бронетранспортер. Резко затормозив, он перекрыл горловину тупика Хошхал, словно поставил плотину. Из машины легко выскочил офицер в пятнистой полевой форме. Увидев в толпе Камалова, вскинул руку над головой в приветствии.

– Салом алейком, Беркимбай Тюлягенович! У вас в махалле хошар?

Они хорошо знали один другого – заместитель командира погранотряда подполковник Сергеев и депутат райсовета. Вопрос про хошар был не случайным. Хошар – это старый азиатский обычай, когда какую-нибудь работу делают сообща – строят ли дом погорельцу или перекапывают огород пожилой вдове солдата.

– Если хошар – поможем. Я вижу, у вас ружье. У нас автоматы. Кого стрелять будем?

– Здравствуйте, Сергеев! – пробурчал Камалов. Махнул рукой, опустил ружье вниз стволами и стал протискиваться назад, к своему дому.

Боевой порыв махалли угасал. Самет Таракан вообще не имел желания встречаться с Сергеевым. Мало ли чем это могло кончиться. Он присел и повернулся спиной к лицу событий…

Сила власти в том, чтобы уметь вовремя демонстрировать свою силу.

Шимко и Садек помогли Сурикову подняться с земли. Он встал, покачиваясь. С лица медленно сходила затянувшая его серость. Оживая, спросил:

– Слушай, Садек-джан, что ты там говорил о Бобосадыкове? Я тогда не понял.

1988 г. Сентябрь. Москва

Яков Светлов на допросе крутил. Отводя от Ермакова глаза, теребя руками пуговицу на куртке, потея и утираясь ладонью, он старался выглядеть искренним, но сам в то же время кое-что скрывал. И Виталий знал что. Едва вопрос касался того, где компания доставала наркотики, Светлов начинал крутить.

– Покупал товар всегда Серый. Нас он к этому делу не подпускал. Мне не жалко, я бы сказал, если знал.

– Одобряю ваше желание сотрудничать, – спокойно говорил Ермаков. Терпением он не был обделен и твердо знал свою способность «дожать» подследственного. – Теперь скажите, вы за товаром ездили вместе или в такие поездки Ножкин отправлялся сам?

– По всякому случалось.