Сквозь годы войны и нищеты( роман-автобиография)

Мое преимущество заключалось в том, что я в то время обла­дал хорошей профессиональной памятью и хранил в голове сот­ни имен, фамилий и кличек. Возможно, я просто был еще моло­дым. Мне только что исполнилось 35 лет...

Назвав около десятка имен, Берия был ошарашен моими пра­вильными и четкими ответами, которые он сверял с лежавшей перед ним справкой. Допрос превращался в какую-то зловещую игру. Он произносил какое-нибудь имя и тут же требовал быст­рого ответа, все время пытаясь сбить меня с толку. Все остальные участники правительственной комиссии молчали, лишь иногда искоса поглядывая то на Берию, то на меня. Судя по виду Кузне­цова, он был доволен моими ответами.

В конце концов, Маленков прервал Берию, произнеся своим тихим и усталым голосом:

— Лаврентий Павлович, я думаю, пока хватит. Не будем терять время. На сегодня отпустим полковника.

Берия ему не ответил. Молча еще раз перелистал лежащую пе­ред ним справку и махнул мне рукой, давая понять, что я свобо­ден.

Я вышел в коридор взмокший, опустошенный, взволнован­ный и только в машине немного пришел в себя. Все завершилось благополучно, а могло быть иначе, особенно если бы я им чем-то не понравился. И тогда — прощай работа, да что там работа — се­мья, товарищи, да и сама жизнь. Такие мысли бродили в моей го­лове, когда я возвращался на службу.

Комиссия продолжала вести расследование, и меня чуть ли не каждый день вызывали на ее заседания в самое разное время су­ток: и днем, и ночью. Обычно поздно ночью (часа в два) меня вызывал Кузнецов к себе в кабинет и инструктировал, какие ма­териалы я ему должен подготовить к одиннадцати часам утра, а сам уходил спать. Утром, в одиннадцать часов, я уже был у него, усталый и невыспавшийся. Он, отдохнувший, в это время пил чай с лимоном и с явным аппетитом поглощал сдобную булочку. Выслушав мой отчет и получив необходимые материалы, он от­пускал меня, и я шел в свой кабинет (мы находились в разных зданиях). Однажды, около часа дня, он позвонил мне по прави­тельственной связи и сказал, чтобы я никуда не отлучался и был все время у телефона. В это время мы размещались по адресу: Го­голевский бульвар, 6.

После нескольких бессонных ночей я чувствовал себя пре­скверно и уже с трудом воспринимал происходящее. У меня в ка­бинете стоял большой диван, и я решил немного отдохнуть. Адъ­ютант куда-то отлучился. Боясь заснуть и пропустить телефон­ный звонок, я проглотил специальную пилюлю (когда-то эти пилюли я лично выдавал разведчикам, чтобы они бодрствовали ночью).

Я прилег на диван и, несмотря на принятое антиснотворное средство, тут же заснул мертвым сном. Сквозь дрему мне каза­лось, что я слышу надоедливый звонок будильника, но я не об­ращал внимания на этот звук, пока до моего сознания не дошло, что это телефон правительственной связи.

Я тотчас вскочил с дивана и почувствовал, как тело покры­лось холодным потом. Схватив трубку, я по возможности спо­койным голосом представился. В ответ раздались крики, ругань и какие-то непонятные слова. Разговор по существу свелся к следующему:

- Я вам приказал сидеть неотлучно у телефона и ждать звон­ка. А вы где шатаетесь, почему вы нарушили приказ?

Сквозь нескончаемую ругань я пытался оправдаться тем, что на минуту выходил в уборную. Но брань продолжалась. Наконец Кузнецов прервал поток ругательств и приказал: «Немедленно приезжайте на Лубянку».

На этот раз я ехал туда не только в расстроенных чувствах, но и с ощущением грядущей опасности. Одним словом, я чувство­вал себя на краю пропасти.

Войдя в кабинет Берии я понял, что комиссия заканчивает свою работу. На меня никто особого внимания не обратил. Члены комиссии продолжали что-то обсуждать. Фактически председа­тельствовал опять Берия. Снова никто не предложил мне присесть, и я оставался стоять по стойке смирно. В какой-то момент Берия пристально посмотрел на меня через свое пенсне и спросил о том, что мог знать Гузенко о работе спецорганов в других странах. И я почему-то назвал фамилию Витчака. Под этим псевдонимом скрывался наш секретный агент - З.В. Литвин, хорошо знав­ший язык и устроившийся на работу в университет Южной Кали­форнии. В то время Витчак никакой разведывательной деятельно­стью против Соединенных Штатов не занимался. Он проживал в этой стране по канадскому паспорту. Мы же готовили ему в Кана­де новое удостоверение личности. Во время моего пребывания в США мы с ним встречались, проведя в интересной беседе целый день. Берия спросил, какие меры мы приняли для его немедленно­го отзыва из Соединенных Штатов. Выслушав меня, он промол­чал. И это был хороший знак. Американцы, между тем, устроили за Витчаком неотступную слежку, но ему удалось благополучно вер­нуться в Союз, и затем он долгие годы работал в Институте миро­вой экономики и международных отношений Академии наук.

...На следующее утро после этого допроса меня снова вызвал Кузнецов. Он сидел за своим столом мрачный и чем-то недо­вольный.

- Ну, что нового? - спросил он меня угрюмо.

Я ничего не ответил, понимая, что вопрос задан просто так, для проформы.

- Комиссия завершила свою работу, - промолвил, выждав паузу, «Кузнецов.

Я продолжал молчать, будучи не в состоянии выдавить из се­бя ни слова. Он тоже некоторое время сидел молча, опустив го­лову вниз.

- Буря пронеслась мимо нас, - наконец прервал он молча­ние. Но говорил он как бы не со мной, а с кем-то посторонним. - Заботин, его жена и сын арестованы, остальных решили не наказывать.

Я видел, что он сам еще не знает, правильно ли все это или нет.

Что касается меня, то я считал такое решение несправедли­вым. Кроме того, я не понимал, какими высшими государствен­ными интересами можно объяснить арест ни в чем не повинных жены и сына Заботина. Но, признаюсь, не сказал ни слова, лишь ушел от Кузнецова расстроенный и подавленный.

Заботин и его семья просидели в тюрьме недолго. Выйдя из заключения, Заботин развелся со своей женой, женился вновь на простой деревенской женщине и уехал из Москвы в провинцию, где вскоре скончался. Жизнь его сына была искалечена. Что с ним в конце концов стало, я не знаю.

Что же касается Мотинова, Рогова, Соколова, то к ним судь­ба оказалась более благосклонна. Они продолжали работать в ГРУ, дослужились, как я уже писал, до генералов и в начале 90-х годов находились либо в отставке, либо в запасе.

Но вернемся к «герою» нашего повествования. В 1945 году в «Правде» появилась огромная статья Константина Симонова, осуждавшая поступок «иуды» Гузенко и разоблачавшая происки зарубежной печати.

В дальнейшем судьба предателя сложилась неоднозначно, и назвать ее счастливой и удачной никак нельзя. Он так и не обрел счастья на чужбине. По характеру бывший советский шифро­вальщик оказался очень сварливым человеком, большим склоч­ником и сутягой. Со временем интерес к нему на Западе ослаб, он перестал привлекать к себе внимание как разведывательных органов, так и прессы. Гузенко был явно этим раздражен. Запас его знаний о советской разведке был ограничен, а новые «рас­сказы» на поверку оказывались надуманными и пустыми. Он на­чал судиться и требовать денег со всех, кто в статьях или книгах ссылался на его материалы. Впоследствии предатель стал хрони­ческим алкоголиком и долгие годы лечился от запоев. Умер Игорь Гузенко в полном одиночестве и забвении. Мало кто по­мянул предателя добрым словом во время похорон, а сегодня его имя и вовсе напрочь забыто.

Так, собственно говоря, и завершилось дело Игоря Гузенко. Для многих, замешанных в этой истории, оно сыграло роковую роль. Судьбы десятков людей, проходивших по делу бывшего со­ветского шифровальщика, были исковерканы. Люди потеряли работу, лишились средств к существованию, были дискредити­рованы на всю жизнь. Их семьи и дети еще долгое время испы­тывали на себе позор и несчастья.

Сейчас, когда уже почти полвека минуло с той поры, размыш­ляя о мотивах предательства Гузенко, можно предположить что угодно. Конечно, свой поступок он лично объяснял благородны­ми мотивами. Такими, как, например, желание противодейство­вать тирании Сталина. В составлении подобной «легенды» ему наверняка помогали представители канадских спецслужб. По правде говоря, в его поведении не было ничего оригинального. Но кто из перебежчиков или предателей, скажите на милость, когда-либо в истории объяснял свое предательство просто мер­кантильными интересами: пожить хорошо и красиво, получить побольше денег, вылезти из затруднительного положения или беды (отдать долг или проигрыш в рулетку, в карты, оплатить ув­лечение женщинами или наркотиками)?.. Полагаю, что главны­ми побудительными мотивами предательства Гузенко были са­мые обыкновенные меркантильные интересы - он просто стре­мился к лучшей и более сытной, чем в Советском Союзе, жизни на Западе.