Круговорот

Улыбок и коротких разговоров оказалось достаточно, чтобы вдохновить меня на создание поэмы, в которой я называл ее моими Моравскими Глазками, но не успел я показать ей свое творение, как двухнедельный курс марксистско-ленинского моделирования подошел к концу. В последний день семинара я столкнулся с одной инструкторшей. Я решил рассказать ей о моих лирических чувствах к Моравским Глазкам, потому что не знал, что еще я мог сделать. У инструкторши были усики и неправильный прикус, но она была старше и опытнее меня, и я не успел даже рта раскрыть.

— Ты что, надо мной смеешься? — накинулась она на меня. — Ты сидел у окна, как ящерица!

Она высмеяла меня, но пообещала прислать Моравские Глазки на берег озера в восемь часов вечера. Я собирался играть в карты с ребятами постарше, но поспешил принести им свои извинения.

— Простите, ребята, но у меня свидание.

— Ни фига себе! А с кем?

— Видели эту манекенщицу из Моравии?

— Может быть, она сделает из тебя мужика, а? — дразнились они. — Случались вещи и более странные!

— Может быть.

Я не мог положиться на волю случая. Я почистил брюки, футболку и теннисные туфли и пришел на берег за полчаса до назначенного времени. Пробило восемь. Время шло. Я любовался закатом. Я давил комаров на шее. Я вспоминал, как беззастенчиво Моравские Глазки рассматривала меня, и не мог представить себе, что она обманет.

Наконец в девять часов я увидел тень на дорожке, ведущей от гостиницы к озеру. Тень походила на девушку, и мое сердце забилось. Но это оказалась лишь посредница, инструкторша, которая пришла сказать мне, что Моравские Глазки заболела и не придет. Я был так потрясен, что не заметил ни нарядного платья наставницы, ни приятного духа соперничества, исходившего от нее. Ей было далеко за двадцать, и она казалась мне старухой; мне даже в голову не пришло, что болезнь Моравских Глазок может огорчать ее не так сильно, как меня.

Мы разговорились. Я довольно быстро признался в своей невинности и довольно быстро после этого признания лишился ее. Это произошло на песчаном берегу, покрытом сухими сосновыми иголками, комары пищали над моим ухом, а инструкторша по социалистическому моделированию со знанием дела занялась деталями. Мне не пришлось возиться с ее лифчиком или шарить между ее ляжками.

Мне не удалось согрешить с моей любовью, моей музой, моими Моравскими Глазками, тем не менее я мог гордиться собой.

На следующее утро я проснулся поздно и еще лежал в постели, когда манекенщицы собрались и уехали.

Я ощущал себя в полной мере мужчиной, но не знал, как встретиться с Моравскими Глазками или с инструкторшей, поэтому я долго лежал и прислушивался к шагам в коридоре и к хлопанью дверей. Я перебирал в уме все детали прошедшей ночи. Наконец я услышал, как к гостинице подъехал автобус. По коридору пронеслась волна возбуждения, потом заревел мотор, потом гостиница снова погрузилась в тишину, а я начал свою мужскую жизнь. На этот вечер тоже была намечена игра в карты, и тут уж я пришел заранее.

— Ну как? — приветствовали меня друзья. — Она дала?

— Конечно.

— Шутишь! Так ты уже не девственник?

— Нет, конечно.

— Здорово! С этой цыпочкой из Моравии?

— Конечно, — солгал я, потому что не решался рассказать им о своей измене в решающую минуту.

Я мог бы никогда не узнать, что Моравские Глазки вовсе не болела в тот вечер, если бы спустя два года не встретил ее в Праге. Мы столкнулись в толпе, она бежала по улице, такая же загорелая, стройная и стриженая, как прежде. Теперь она училась в университете и жила в Праге. Она сказала, что больше не занимается, слава Богу, никаким моделированием, потому что все это глупости. Мы разговорились, и я напомнил ей о несостоявшемся свидании на берегу.

Она не поняла, о чем речь.

Посредница ничего не сказала Моравским Глазкам о свидании. Вместо этого она не спускала с нее глаз весь вечер. Она хотела убедиться, что Моравские Глазки ляжет спать вовремя.

Я не мог поверить, что кто-нибудь способен на такое неприкрытое вероломство, мы пошли в кафе, чтобы как-то загладить предательство инструкторши, а в результате последовала целая цепь событий, приведших к тому, что Моравские Глазки забеременела, но я бы не хотел забегать так далеко вперед.

«Исчезни и не оставляй следов»

Я вернулся в Подебрады опытным мужчиной и обнаружил, что атмосфера в школе стала напряженной. Появилось несколько новых преподавателей, все они были коммунистами, которых Партия отправила руководить учебным заведением, построенным по капиталистической английской системе образования. Нам выдали новые книги, с новыми историческими датами, новыми литературными именами. Старые учителя с трудом пытались сориентироваться в своих предметах, хотя все перемены были очень несложными: ушли Черчилль и Вудро Вильсон, и пришли Сталин и Ленин. Ушли Ибсен и Уитмен, и пришли Горький и Сталин. Ушли религия и Бог, и пришли марксизм-ленинизм и Сталин.

В этом году я сидел за партой со Збынеком Янатой. Яната был мальчиком из Подебрад, и в Замке с нами он не жил. Я очень любил его. Он был спокойным и скромным и обладал чувством юмора, схожим с моим, так что мы прекрасно подходили друг другу. Позже он каким-то образом выпал из моей жизни. Я не знаю, почему это случилось, может быть, он перешел в другую школу, но, так или иначе, я ничего не слышал о нем до 1953 года, когда он предстал перед сталинистским судом по обвинению в измене Родине.

Как я узнал позже, за те четыре-пять лет, что мы не виделись, Яната стал членом антикоммунистической подпольной группы, организованной братьями Масин, нашими однокашниками из Подебрад. Их отец был генералом чешской армии, выдающимся героем Сопротивления, человеком, которого не сломили даже пытки немцев.

Братья Масин явно унаследовали гены отца и на протяжении нескольких лет возглавляли сплоченную, эффективную группу, боровшуюся против коммунистического режима. Они были молоды и бесстрашны, они верили радио «Свободная Европа», и они ждали, что скоро придут американцы и выметут коммунистов из страны. В ожидании этого они устраивали поджоги и нападали на полицейские посты, чтобы завладеть оружием. Они убили нескольких полицейских.

К 1953 году американцы так и не появились, но коммунистическая госбезопасность что-то пронюхала о группе, поэтому Масины решили уйти на Запад. Они собирались присоединиться к американской армии и высадиться с парашютным десантом в Чехословакии, когда «холодная война» станет наконец «горячей» и страна будет бороться за освобождение от коммунизма.

К тому времени уже опустился «железный занавес», сделавший западные границы страны непроницаемыми, поэтому Масины решили направиться в США через Берлин. Они взяли с собой Янату и еще двух молодых людей и перешли границу с Восточной Германией. Вскоре дела их пошли плохо, но юноши были вооружены и настроены не сдаваться живыми. Им пришлось с боем уходить с провинциальной железнодорожной станции в Укро, они убили нескольких немецких полицейских и многих ранили, так что вскоре за ними началась настоящая охота. Около двадцати четырех тысяч восточногерманских народных полицейских и советских солдат прочесывали местность в поисках группы и в конце концов засекли их в маленьком лесочке. Масины убили еще двоих немцев и снова ушли. Они сумели запутать следы и переждать, пока уйдут преследователи, а потом, спустя пять недель, обоим братьям и одному из их соратников каким-то чудом удалось добраться до Берлина.

Янате и второму парню не повезло. Мой бывший одноклассник ненадолго замешкался, когда в Укро началась перестрелка, и его схватили разъяренные восточные немцы. Его вернули в Чехословакию и приговорили к смерти, и человек, с которым я сидел за одной партой, кончил свою жизнь на виселице. Его тело кремировали, а пепел развеяли над мусорной свалкой. Но все это произошло лишь в 1953 году.

Что же касается конца сороковых годов в Подебрадах, то мне предстояло на собственном горьком опыте узнать, какой интересной сделалась жизнь после революции. Это озарение пришло ко мне осенью 1949 года, и помог мне Эда В.