Страница 151 из 162
…Константин Ротов. Много лет назад меня попросили написать для одного журнала очерк о его творчестве. Я написал. Желая дать представление об изяществе, артистизме, обаянии творчества Ротова, я назвал его Моцартом от карикатуры, подчеркнув, как легко, вдохновенно, без видимого напряжения, по-моцартовски Ротов создает свои замечательные работы. Потом, по естественной ассоциации, вспомнив бессмертную «маленькую трагедию» Пушкина «Моцарт и Сальери», добавил, что между нами, коллегами и товарищами Ротова, не было ни одного «Сальери», завистника и недоброжелателя. Мы все слишком любили Костю Ротова, доброго, веселого, общительного, порядочного. И искренно восхищались его талантом. Но я ошибся — жизнь показала, что там, где творит Моцарт, неизбежно появляется и Сальери. Впрочем, об этом позже.
Я с детства любил карикатуры, всегда с интересом рассматривал их в сатирических журналах. И от моего внимания не ускользнул маленький рисунок, напечатанный летом 1917 года в петроградском сатирическом журнале «Бич». Рисуночек изображал летучий уличный митинг и поразил меня необычайной живостью и выразительностью человеческих фигурок, очерченных точным уверенным контуром. Была указана фамилия художника — К. Ротов. Еще раз рассмотрев рисунок, я вырезал его из журнала и приобщил к своему собранию карикатур. Так началось мое, пока еще заочное, знакомство с Константином Павловичем. Я не знал, что понравившийся мне рисуночек в «Биче» был первой его карикатурой, появившейся в печати. Ротову было тогда 15 лет.
Личная наша встреча произошла значительно позже — пять лет спустя. Мы уже были оба профессионалами-карикатуристами, печатались в «Крокодиле», «Прожекторе», других сатирических журналах, рядом с такими мастерами, как Моор, Черемных, Малютин, Ганф, Кукрыниксы и другими. Но даже на фоне такого созвездия талантов искрилось и восхищало изумительное дарование Ротова.
Оно расцветало от рисунка к рисунку, покоряя неистощимой изобретательностью художника, щедростью его веселой и озорной фантазии, совершенно необыкновенной способностью подмечать смешные детали и черточки в выражении лиц, поведении, манерах, жестах, одежде людей. Впрочем, Ротов умел видеть смешное не только в людях. С неподражаемым юмором и находчивостью изображал он животных, насекомых, предметы, здания, деревья — все, что привлекало его внимательный, зоркий, улыбчивый взгляд. Я не знаю художника, который был бы равен Ротову в богатстве юмористической выдумки и в умении придать ей изящную, отточенную, я не боюсь сказать, виртуозную графическую форму. Работал он всегда со страстью, не зная усталости и скуки, по-детски простодушно радуясь тому, что выходило из-под его карандаша, сам первый сердечно и заразительно смеясь своим рисункам.
Ему весело работалось. И весело было смотреть на его работу. Удивительный природный вкус и художественный такт уберегали Ротова от чрезмерного сатирического пересола или пережима, которые подчас вредят работам и очень талантливых художников. Ротов никогда не уродовал людей, не окарикатуривал их до кретиноподобного обличья, а очень точно, с неопровержимой и веселой наблюдательностью подчеркивал и как бы брал под увеличительное стекло их смешные стороны. Наблюдательность и зрительная память его были изумительны. Ротову достаточно было внимательно поглядеть на любой предмет, чтобы безошибочно перенести его потом в рисунок и притом не натуралистически копируя, а в забавном стилизованном обобщении. Ему было в высокой степени свойственно острое чувство современности, и поэтому в ротовских рисунках так щедро рассыпаны приметы времени, что придает им своеобразную юмористическую «документальность».
Вернемся, однако, к теме «Моцарта и Сальери», к теме злобной зависти усердного, но заурядного ремесленника от искусства, «поверяющего алгеброй гармонию», к окрыленному, вдохновенному таланту. Вспомните у Пушкина вопль возмущенного Сальери: «Где ж правота, когда священный дар… озаряет голову безумца, гуляки праздного?…»
Для Сальери нашего времени не было необходимости собственноручно вливать яд в стакан с вином. Они заменили яд листком бумаги, на котором писали «куда следует» или «там, где следует» устно давали показания о враждебной деятельности «Моцарта» как врага народа.
Ротов был арестован в конце 30-х годов. Он провел в лагерях и ссылке около двадцати лет. Его оклеветал коллега, тоже художник-карикатурист, кстати сказать, тоже попавший под тяжелое колесо зловещей 58-й статьи, по которой, как «враг народа», был осужден ни в чем не повинный Ротов. Впоследствии этот злополучный «Сальери» покаялся, в прямом смысле слова валялся в ногах у Ротова, просил прощения. И добрейший Костя Ротов его простил.
Судьба была относительно милосердна к Константину Павловичу — он выжил в лагерях, вернулся в Москву к родным и близким. Он вернулся к любимой работе, причем оказалось, что за пережитые тяжелые годы нисколько не потускнел, ни в малейшей степени не потерял в силе, блеске и обаянии замечательный ротовский талант. Разумеется, годы, проведенные в лагерях, не могли не отразиться на его здоровье, и он безвременно ушел из жизни.
Среди зарубежных коллег подлинная дружба сложилась у меня с двумя замечательными художниками — с французом Жаном Эффелем и датчанином Херлуфом Бидструпом. Сначала расскажу о Бидструпе.
Разглядывая уморительные комические серии Бидструпа, его юмористические жанровые рисунки, я уверен, не удержится от хохота самый мрачный человек. А самого Бидструпа за много лет знакомства я не видел громко смеющимся, ему свойственна была только очень сдержанная, чуть-чуть ироническая улыбка. Я думаю, тут не могло не сказаться то, что всемирно прославленному датскому карикатуристу труднее всего и не очень весело жилось именно в Дании, его родной стране. Трудно поверить, но именно в Дании Херлуф был окружен холодным недоброжелательством, почти бойкотом со стороны влиятельных общественных кругов. Впрочем, не удивительно — он был членом коммунистической партии Дании, его карикатуры, острые и меткие, изо дня в день печатались на страницах органа компартии Дании газеты «Ланд ог фольк». Удивительно другое — определенное отчуждение Бидструп испытывал и со стороны партийного руководства. Не берусь судить, что служило причиной таких взаимоотношений, возможно — жесткая принципиальность Бидструпа, его непримиримость ко всяческим компромиссам и политическому лавированию, которые он иногда усматривал в позиции газеты.
Зато как хорошо и тепло чувствовал он себя, приезжая в Советский Союз, всегда окруженный здесь самым искренним вниманием и почетом. Альбомы его карикатур раскупались мгновенно. В магазине иностранной литературы в Москве пришлось даже вывесить лаконичный, но не слишком грамотный плакат: «Бидструпа в продаже нет!» Я как-то в одном своем очерке о Бидструпе написал, что в этом курьезном плакате есть некоторое символическое звучание — Бидструп действительно не продажен. Ведь в Копенгагене ему не раз предлагали бросить свою «Ланд ог фольк» и перейти на несравненно более выгодных условиях в одну из крупных буржуазных газет. Все такие предложения он решительно отвергал.
В 1972 году мне посчастливилось присутствовать в Дании на праздновании шестидесятилетия со дня рождения Бидструпа. Чествование знаменитого художника происходило отнюдь не в конференц-зале датской Академии художеств. Для проведения юбилейного собрания арендовали весьма скромное, хотя и достаточно просторное помещение в одной из окраинных городских школ. И люди пришли сюда как-то попросту, целыми семьями, захватив с собой и малых ребят, которые подчас нарушали чинный порядок торжественных выступлений, весело резвясь в непосредственной близости от ораторской трибуны. Кстати сказать, одна из таких шалунишек сидела на коленях своей молодой мамы как раз за моей спиной и, еле удерживаясь от смеха, время от времени толкала меня ножками. Я строго оборачивался и даже грозил ей пальцем, не подозревая, что у девочки имеются здесь особые права: озорница оказалась родной внучкой Херлуфа Бидструпа.