Страница 31 из 365
Эйб Сторнхилл улыбнулся воспоминанию. Приятно. Конечно, он впадает в грех гордыни, но если ему удалось пусть на секунду, но пробиться к этой заблудшей душе... приятно. Меченый. Надо будет собрать отдельно его и Губача, Длинного, Кругляша, Звонкую, Пупсика... всех, у кого нет имён, а только клички. Много набирается, но надо. Поговорить об именах и начать их аккуратно готовить к крещению. Прозвища, кстати, довольно меткие, если захотят, то пусть оставят фамилией. Русские, кстати, так и делали на своих фильтрационных пунктах, приходилось видеть выданные там справки. Разумно. И не вызовет конфликта с комендатурой. И с остальными, у кого кроме кличек есть имена, поговорить, объяснить им, что человеку положено имя, и последить, чтобы звали друг друга по именам. Тоже... как с детьми. А с индейцем... Прозвище у него, скорее всего, из-за шрама. Но могло сохраниться и племенное имя, данное в резервации соплеменниками. Приходилось о таком слышать. Но... Эйб Сторнхилл вздохнул: разговор будет нелёгким. С индейцами вообще трудно разговаривать. Чуть что, замолкают и глядят не на тебя, а куда-то рядом. Кто ему про них рассказывал? А, брат Алекс, что когда работал в Аризоне, то сталкивался пару раз. Аризонских ковбоев он и сам помнит, и если по сравнению с индейцами ковбои податливы и доверчивы... Надо будет зайти к брату Джордану, почитать миссионерские отчёты. Может, там найдётся что-нибудь подходящее.
Он заметил, что его глаза бездумно скользят по строчкам, отложил, попеняв себе, книгу на столик у изголовья и выключил свет. Сходить, что ли, к индейцу домой? В домашней обстановке человек мягче, податливее. Долг гостеприимства... Он уже бывал в домах своих прихожан. С детской наивной гордостью они хвастались своим устройством, обстановкой... сбитые из ящиков неуклюжие кровати и столы, свежевымытые полы, наклеенные на стены яркие картинки... Да, вот что не забыть. Купить рождественских картинок и каждому вручить на предрождественской службе. Пусть в каждом доме младенец Иисус освятит их жизнь своей улыбкой. Правда, до Рождества ещё два месяца, но начать готовить их к этому празднику нужно сейчас. И... о чём думал? Да, к индейцу домой... Нет, парень живёт не в Цветном, снимает койку в бедном, но достаточно приличном квартале. И снимает, как выяснилось, на весьма жёстких условиях...
...Молодая женщина никак не ожидала его визита. И не скрывала недовольства.
- Вот, мэм, - индеец неуклюже топтался за его спиной. - К вам пришли, мэм.
- Добрый день, дочь моя, - улыбнулся он.
- Добрый день, святой отец, - она ответно улыбнулась, и лицо её стало миловидным, но глаза оставались недобрыми.
- Могу ли я поговорить с тобой?
- Да, разумеется, святой отец.
Его пригласили в комнату, по женской традиции извинились за беспорядок. Хотя ничего, кроме детских игрушек, на полу не было. Маленькая светловолосая девочка тут же сама, без напоминания матери, убрала их и сложила на табуретке возле детской кроватки. Ему это понравилось. Он похвалил девочку, похвалил чистоту и уют в крохотной комнате. И женщина оттаяла и улыбнулась уже совсем открыто и доверчиво. Истинная душа так и проявляется. Похвала не её красоте, а её ребёнку и её дому, и видна душа. Его пригласили к столу, предложили кофе. Он вежливо отказался. К чему такие хлопоты? Он пришёл поговорить. Индеец сразу повернулся, чтобы уйти.
- Вы позволите ему послушать?
- Разумеется, святой отец, - пожала она плечами. - Раз вам это нужно, - и кивнула индейцу: - Останься. Послушай.
Они сидели за столом, девочка на коленях у матери, а индеец стоял у двери, не решаясь ни зайти, ни, тем более, присесть, даже на пол. Видимо, комната была для парня запретной. И запрет нарушили только из уважения к его просьбе. Он говорил о Боге и о пути человека к Нему, что Бог любит и принимает всех. Он уже узнал, что эта женщина не замужем и что девочка у неё "недоказанная" и незаконнорожденная. И, разумеется, это грех, но... этот грех искупим. Война - тоже грех. Церковь и молитва в церкви - вот путь к искуплению. Женщина слушала и кивала. Получив её согласие прийти на воскресную службу в церковь на Черч-стрит, он перешёл к своему делу.
- А ваш работник... Я бы хотел поговорить с ним.
- Пожалуйста, - она равнодушно пожала плечами.
- Где твоя комната? - повернулся он к индейцу.
Тот уставился на него с таким изумлением, что он невольно улыбнулся и спросил по-другому:
- Где ты спишь? Где твоя койка?
- В кладовке, сэр, на полу, - индеец повёл рукой, показывая куда-то за стену.
- И сколько же ты платишь за это? - вырвалось у него. - Ты же ещё работаешь по дому, так?
- Да, сэр, - кивнул индеец. - Что мне велят, сэр, я всё делаю.
- Зачем это вам, святой отец? - недовольно спросила женщина.
- Я хотел, дочь моя, поговорить с ним в его комнате.
- А вы говорите здесь, - она усмехнулась. - В крайнем случае, святой отец, я выйду.
- Не надо, - остановил он её. - Мы пойдём на кухню.
Индеец покорно кивнул, а она опять пожала плечами с тем же равнодушным выражением на лице.
- Идём, - сказал он, вставая.
Он надеялся, что без глаз хозяйки парень будет чувствовать себя более свободно, но... индеец упорно отмалчивался, ограничиваясь краткими: "Да, сэр", - или "Не знаю, сэр". Он попросил показать кладовку. У парня даже нормального лежака не оказалось! На день его постель сворачивалась и засовывалась под стеллаж. А на повторный вопрос о плате индеец ответил:
- Сколько мне скажут, сэр, - и покосился на закрытую дверь в комнату. Видимо боялся более точным ответом вызвать гнев хозяйки...
...Эйб Сторнхилл вздохнул и покачал головой. Ведь эта женщина - как её, да, правильно, Джен Малик - не кажется злой и свои обязательства выполняет честно: индеец не выглядит голодным, его одежда всегда чистая, и всё же... всё же условия слишком тяжелы. Вся работа по дому, плата за ночлег, за еду и наверняка за стирку. Да, она ловко воспользовалась неопытностью бывшего раба. Правда, и её можно понять. Бедность. Бедность иссушила душу этой женщины. Но о её душе заботиться брату Джордану. Так что... Если индейцу станет совсем трудно, надо будет ему помочь с жильём. Лишь бы он не запил, вырвавшись из-под такого контроля.
* * *
1994; 26.03.2012
ТЕТРАДЬ ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
* * *
Ветер перебирал ветви, обрывая листья. Повернув голову, Ларри видел, как они крутятся в воздухе и исчезают. Осень. Скоро листва совсем облетит, настанет время долгих холодных дождей, холодной грязи вместо земли, вечно сырой холодящей тело одежды... Ларри отвернулся от окна, осторожно потянулся под одеялом и медленно высвободил руки. Легко как стало дышать, даже не верится. И запах от этой мази даже приятный. И сытость. Очень приятная... вкусная сытость. Как давно он не ел вкусно. Очень давно. Три года прошло, нет, больше, три с половиной, а ещё точнее? Три года, семь месяцев... Нет, лучше сейчас об этом не думать, не вспоминать. Доктор Иван советовал вспоминать только приятное. Что ж, ему есть что вспомнить, хотя не так уж много приятных воспоминаний у раба. Даже бывшего.
В палате сумеречно, можно встать и включить свет. Ему разрешают вставать и ходить, только на улицу пока нельзя. А ему и не хочется. Ни выходить, ни вставать, ни вообще двигаться. Вот так лежать и лежать. Как он мечтал об этом. Лежать, никуда не спешить, ни о чём не думать...
...Резкий звонок заставил его вздрогнуть, так что он чуть не выронил камень. Хозяин звал его в кабинет?! Он осторожно положил брошь, над которой работал, сбросил на стул белый халат и, привычно прихлопнув за собой дверь мастерской, побежал в кабинет.
- Сэр?
Двое белых резко обернулись навстречу ему. В серых дорогих костюмах, рубашки в узкую редкую полоску, строгие галстуки. Один - румяный, светловолосый и синеглазый, другой - черноволосый с холодными и очень светлыми глазами. Хозяин за своим столом... Зачем его позвали? Обычно хозяин не отрывал его от работы.