Страница 210 из 365
- Да, я понимаю, спасибо вам...
- Всё, - Грег твёрдо, даже резко перебил Ива. - Всё, спим. И больше не треплем об этом. Фёдор, понял?
- Чего непонятного? Спим, так спим. Не психуйте, парни, всё нормально будет.
- А чтоб за одного всех не мотали, - сонно пробурчал Роман, - самим чиститься надо.
- Заткнись, - так же сонно ответил Грег.
- Учёного учить только портить, - согласился Фёдор и повторил: - Спим.
Наконец наступила уже настоящая ночная тишина. Ив слушал, как они засыпают. Он лежал, заткнув себе рот кулаком, чтобы не завыть, не закричать в голос...
...Распахнутая в свет и тепло дверь. И плоский чёрный с неразличимым лицом силуэт человека, загораживающего вход.
- Уходи.
- Куда я пойду?
- Твои проблемы. Чтобы русские из-за тебя, волчонка недобитого, меня мотали, хочешь? Не-ет, хватит. Твой папаша порезвился, а я отвечать буду? Нет, поищи другого дурака.
- Хлеба хоть дай. Я третий день голодаю.
- И отвечать за пособничество и укрывательство? Нет. Уходи.
Он поворачивается и уходит. В чёрно-белую ночь. За его спиной лязгает запорами и замками дверь. И он опять в темноте. Один. От голода кружится голова, болят обожжённые и обмороженные руки и ноги, всё болит...
...Холодный влажный нос прикасается к щеке. Ив протягивает руку, и мохнатый собачий лоб, тёплый и живой, тычется в ладонь. Да, спасибо Призу, он уже не один.
Ив вздохом перевёл дыхание, погладил Приза.
- Спать, Приз, давай спать.
Стуча когтями по полу, Приз забрался обратно под кровать. Ив перевернул подушку, лёг поудобнее, натянув на плечи одеяло. "Господи, если бы я верил в Тебя, я бы помолился Тебе, Господи, я не прошу помощи, я знаю, что до седьмого колена, про виноград и оскомину, я всё это знаю и принимаю, но, но... но, Господи, разреши... разреши мне жить по своему разумению, я сам... Только, Господи, сделай так, чтобы из-за меня больше никого... Они готовы идти хлопотать, просить за меня. Кто я им? Они же догадались, и они простили меня. Защити их..."
Ив невольно всхлипнул, сдерживая слёзы. Шевельнулся на соседней кровати индеец, и Ив замер, закусил подушку.
Эркин осторожно повернулся набок, спиной к Иву. Пусть выплачется парень. Когда вот так к горлу подступит, и выплачешься - станет легче. Как тогда, в имении, когда он понял, что перегорел, что кончен, что никогда ничего уже не будет, что... Он тогда лежал и плакал, закусив рукав рубашки, чтобы не разбудить Зибо. Зибо ни разу не выдал себя. Что не спит, что слышит его стоны. "Ты уж не держи на меня зла, Зибо, дураком я был. Умом понимал, что ты... Ладно, чего сейчас? Ты давно в земле. И ни разу не пришёл мертвяком, значит, понял, что я не со зла так с тобой, прости меня. Ладно, Зибо, всё у тебя позади, а у меня... Ты уж прости меня, Зибо, что не дожил ты до Свободы, не моя вина в этом".
Всхлипывания на соседней кровати затихли, и дыхание выровнялось. Значит, заснул. Эркин бесшумно потянулся под одеялом, напряг и распустил мышцы. Ничего. Что бы там ни было, он всё выдержит... Тёплая мягкая темнота всё плотней, как стёганое одеяло, которое было дома в Джексонвилле, ласково охватывала его. И он даже не заметил, что исчез не умолкавший эти дни шум дождя.
* * *
...- Серёжа, вставай.
- Ну, мам, ну, ещё минуточку.
- В школу опоздаешь, вставай.
Мама, я опять не вижу твоего лица, что случилось, мама? Я - Сергей Игоревич Бурлаков. Мой отец - Бурлаков Игорь Александрович, моя мать - Бурлакова Римма Платоновна, мои сёстры - Аня и Мила, Анна и Людмила. Мы живём в Грязине, на Песчаной улице, дом двадцать шесть. Это всё так, всё правильно, мама, да? Разве я ошибаюсь? Это же я, Серёжа, Серёжка-Болбошка...
...Еле заметная дрожь пробежала по лицу, чуть приподнялись и снова опустились веки, шевельнулись пальцы безвольно брошенных поверх одеяла рук, напряглись и расслабились пальцы ног...
...- Я не Болбошка!
- А кто?
Отец хватает его поперёк туловища и валит на диван. Он извивается, выдираясь из крепких, таких сильных и добрых рук.
- Вот я вырасту как ты...
- И что тогда?
- И тоже обзываться буду!
- Обзываться - это обзывать себя, да, папа?
- Верно, Аня. Возвратный глагол.
Ему удаётся вывернуться, и он с боевым кличем кидается на плечи отца, повисает на них, пытаясь того повалить. Взвизгнув от восторга, забыв, что она большая, Аня присоединяется к нему, и упоённо визжит, дёргая отца за ноги, Милочка. Втроём они наконец валят его, такого большого, пышноволосого, укладывают на диване и рассаживаются на нём в ряд гордыми победителями.
- Всё! Мы победили!
- Победили, победили, - смеётся отец, - втроём одного как не победить.
Смеётся и мама.
- Римма, спасай! - просит отец.
- Выкуп! - требует Аня.
- Выкуп! Выкуп! - кричат он и Мила в два голоса.
Мама приносит из кухни тарелку с горячими пирожками и выкупает отца. Конечно, один пирожок за такого большого и сильного - это мало, но Аня уже встала, а им с Милой вдвоём его всё равно не удержать. Они тоже встают. Отец садится на диван и, смеясь, смотрит на них...
...Элли осторожно протирает лосьоном исхудавшее, с запавшими щеками бледное лицо. Вот так. Бритый, он совсем мальчишка, даже симпатичный. Щетина очень старит.
- Ну, вот и хорошо, - она завинтила пробку на флаконе и погладила парня по щеке. - Какие мы красавчики теперь.
Он не ответил, но Элли уже и не ждала ответа. Как в сказке: не живой, не мёртвый. Может... может, для него и лучше оставаться таким. Пока он такой, Джимми он не нужен. Джимми... она его любит до... до потери пульса, как говорили девчонки в клинике, вот! Любит! Она же любит Джимми, любит, это настоящая любовь.
Элли сердито, будто с ней спорили, посмотрела на распростёртое тело и встала. Ей надо убирать. Джимми может приехать в любой момент. Она должна быть готова...
...Мамина рука гладит его по голове.
- Как ты оброс, Серёжа. Надо подстричь.
- Да ну, мам.
Мама прижимает его к себе.
- Ох, Серёжа. Что с нами будет?
- Мама, а где...?
- Молчи, - мамин голос становится жёстким. - Молчи, Серёжа. Ты уже не маленький и должен понимать.
Он кивает и плотнее прижимается к маме. Она обнимает их, всех троих. Они вместе. В комнате темно. А за окном моторы и тяжёлые шаги, и чужая, совсем чужая речь. Он не хочет её понимать. Не хочет. Они вместе. Мама, Аня, Мила и он. Аня, Мила, где вы? Мама! Где ты? Темно, не уходите, я не хочу, мама, Аня, Мила, куда вы? Я с вами, подождите меня...
...Элли прислушалась и, досадливо поморщившись, выключила пылесос. Наверняка ей почудилось, но надо проверить.
И замерла на пороге гостевой спальни. Он лежал поперёк кровати так, что белокурая голова свесилась и упиралась теперь в пол. Глаза широко открыты... Элли подбежала к нему, обхватила за плечи... Как, как это случилось? Тряпочное безвольное тело в её руках, но... но что-то же случилось. Она наконец уложила его, укрыла одеялом. Неужели он... возвращается, оживает?
- Ну вот, ну...- она гладит мягкие завитки, - если тебе что нужно, позови меня, тебе ещё нельзя вставать.
Светло-серые широко открытые глаза смотрят мимо неё, их взгляд так сосредоточен и внимателен, что она невольно оглядывается, желая проверить, что там. Но там голая стена. Что он там видит?
Элли поправила ему подушку и снова, не удержавшись, погладила по голове.
- Ну, лежи, отдыхай. Я ещё зайду к тебе.
И вздохнула...
...Чужая речь за окном.
- Серёжа! Аня! Скорее сюда.
- Что, мама?
- Тише. Сидите здесь и никуда не выходите.
- Но мы будем в саду.
- Нет.
- Что, и в сад нельзя?!
- Нельзя.
Голос у мамы строгий, а глаза испуганные. Её страх передаётся и им. Они молча садятся на диван рядом с Милой. Мама стоит пред ними в пальто и накинутом на голову платке.