Страница 68 из 358
— Одевайся. Живо.
Не вставая, елозя по земле, он влез в трусы. И привстал. Огляделся. Точно. Идут. И вроде… вроде…
— Беляки.
— Отваливаем.
Сидя на земле, Андрей натянул штаны и встал, застегивая рубашку.
— Давай, прикрою.
Джинсы натянуть, дальше уже можно не спешить. Эркин накинул рубашку на плечи и встал, готовый уже прикрывать Андрея, пока тот обуется. Но из-за деревьев их, видно, тоже заметили. Голоса стали удаляться.
— Отбой, — Андрей сел на землю и потряс головой. — Фу, труханулся как.
Эркин не понял слов, но кивнул, догадавшись по интонации о смысле.
— Окунемся ещё?
— С меня хватит. — Андрей огляделся. — А хорошо здесь. Давай что ли… сами посидим.
У Андрея оказались полбутылки выпивки и рыба, Эркин достал купленный по дороге хлеб. Разложили на пне. Андрей выдернул скрученную из обрывка газеты затычку.
— Ну, с материнским днём тебя.
Он глотнул и протянул бутылку Эркину. Но тот мотнул головой, отказываясь.
— Не пьёшь, не куришь, — усмехнулся Андрей. — Зря. В рай все равно не пустят.
— Доберусь до рая, а там видно будет, — ответил шуткой Эркин. — Может, и вломлюсь. А сам? То дымишь, то нет. И с выпивкой…
— Иногда хочется. — Андрей задумчиво вертел бутылку, бултыхая и разглядывая мутную желтоватую самоделку. — Сегодня я б напился, — и поднял на Эркина светлые, неуловимого цвета, серо-голубые глаза. — Придумали же, сволочи, День Матери. А я… я и помню её плохо. Так… Руки помню. Как она меня умывает… Смешно, а? Она всё за чистоту беспокоилась. Чтоб мы руки перед едой мыли.
— Вас… у неё много было? — медленно спросил Эркин.
— Трое… а может и четверо, — Андрей неуверенно пожал плечами. — Били меня сильно, перезабыл, что… до этого было. Я ж в лагерь из приёмника попал, спецприют для перевоспитания. Мы стукачонка одного придушили ночью. И всей спальней… вперёд и не оглядываясь. Это помню. И дальше помню. Может, и путаю, что за чем, но помню. А её плохо…
Эркин машинально, не чувствуя вкуса, жевал. Хлеб ли, рыбу ли, не всё ли равно?
— Иногда вдруг вспомню, прямо как увижу, и тает всё. Будто и не со мной было. И вроде сёстры были. Помню девчонок, они вроде старше были… А… у тебя как?
— Мне нечего помнить, — тихо ответил Эркин. — В питомниках сразу отбирают, дают другим. Выкармливать. И меняют. Чтоб не привыкали, наверное.
— Это… со всеми так? — глухо спросил Андрей.
— В имениях до года разрешают держать. Ну, кто родил. Они и кормят. А потом отбирают и продают.
Эркин говорил спокойно, даже лениво. Так объясняют давно известные, не очень-то важные вещи. Только на упиравшемся в пень кулаке посветлела натянувшаяся кожа, да привычно опустились веки, пряча глаза под ресницами. И Андрей отвёл глаза, давая ему время справиться с лицом.
— Парни, а парни, дайте глотнуть.
Они вздрогнули и оглянулись. Как эта ведьма только подобралась так тихо?! Сама толстая, а руки и ноги костлявые, торчат, в грязной рванине, седые лохмы, на лицо и поглядеть страшно, и не поймёшь, кто по цвету, бурая какая-то… Ну, ведьма и есть.
— Дайте, парни, — канючила она. — Мне б глотнуть только. Горит всё.
— Давай, — не выдержал Андрей. — Во что тебе?
Такая она грязная, страшная, что он побрезговал дать ей бутылку. Она захихикала, подставила трясущиеся ладони.
— Ты ж прольёшь больше! — возмутился Андрей.
— Ты налей, а уж я не пролью.
— Ну, смотри, второго раза не будет, — предупредил Андрей.
Но как только он наклонил бутылку, вся дрожь из её скрюченных пальцев исчезла. Не пролив ни капли, она одним глотком осушила пригоршню, чавкая, облизала мокрые ладони и пальцы и ловко подхватила обгрызенную Эркином рыбью голову, валявшуюся рядом с пнём.
— Бог вас наградит, парни, — она торопливо засовывала в беззубый рот рыбью голову. — Может, и вашим матерям кто нальёт.
У Эркина вспух, запульсировал на щеке шрам, у Андрея натянулась на скулах кожа. Она, шамкая, бормотала благодарности, не отводя глаз от бутылки.
— А ну вали отсюда! — вдруг рявкнул Андрей.
И она сразу попятилась, засеменила.
— Что вы, парни, я ж глоток только… Бог вам даст, парни…
Андрей беспомощно выругался ей вслед. Эркин встал.
— Пошли отсюда.
Андрей осмотрел остаток водки, будто решая, что с ней делать, понюхал.
— Дрянь какая-то.
— Оставь тогда, — Эркин заправил выбившуюся рубашку, огляделся. — Вон уже… шакалы ползают.
Андрей тоже заметил таящиеся в тени за кустами фигуры и засмеялся.
— Эти-то… Они тебе и не то выпьют. Пусть их.
И поставил бутылку на пень рядом с рыбьими ошмётками.
Они поднимались, не оглядываясь, и не видели, какая молчаливая беспощадная драка завязалась у их объедков.
Они уже миновали свалку, возвращаясь в город, когда Эркин нарушил молчание.
— Я смотрю, ты не пьянеешь совсем.
— Когда как, — Андрей поправил накинутую на плечи куртку. — Сегодня не берёт чего-то.
— Бывает, — кивнул Эркин.
Город наплывал на них сумерками, пьяным шумом, разноголосой музыкой.
К четырём часам Женя всё сделала. Дом блестел, печенье готово, отмытая тоже до блеска Алиска в лучшем платьице всё поняла и усвоила. Женя перебрала свои наряды. Но ничего, кроме юбки от костюма и кофточки, придумать не смогла. А если… нет, сарафанчик, переделанный для бала, никак не годится. Ну что ж, расстегнём у блузки воротничок и сделаем её навыпуск с кушаком из ленты. Пожалуй, так будет неплохо.
— Какая ты красивая! — убеждённо сказала Алиса.
Женя засмеялась и чмокнула её в щёку.
— Ты всё поняла?
— Ага.
— Говоришь только, когда спросят, в разговоры не лезешь, за столом ничего не хватаешь. Я всё сделаю сама.
— Ага, — вздохнула Алиса.
— Ну вот, а пока никого нет, я тебе почитаю.
Женя читала Алисе до без четверти пять. Потом попросила дочку поиграть самой и, не зная, куда себя деть, прошла на кухню. Кухня, как и комната, сияла необыкновенной чистотой. На всякий случай. Женя подошла к окну. Улица залита солнцем и пуста. День Матери — семейный праздник. Гости — редкость, в основном, поздравляют и навещают матерей. Ну что ж, у неё всё не как у людей, будет и это…
В пять минут шестого пришли Ирэн и Этель.
— Боже мой, это ваша дочка? — восхитилась Ирэн. — Какая прелестная девочка! Как тебя зовут, детка?
— Элис, мэм, — Алиса изобразила нечто вроде книксена.
— А сколько тебе лет? — вступила Этель.
— Пять лет, мэм, — Алиса повторила движение.
— Прелесть, прелесть!
— Джен, для мамы с пятилетним стажем вы чудно выглядите.
Женя поблагодарила, разлила кофе и подала печенье. Гостьи пили кофе, восторгались печеньем, Алисой, уютом и милой простотой скромного жилища и самой Женей. Женя восторгалась вкусом, тактом и умом гостий. Через полчаса пришла Майра, выяснила, как Алису зовут, сколько ей лет, и разговор пошёл по новому кругу.
Алиса сидела рядом с Женей и старательно улыбалась гостьям как мама. Женя время от времени ободряюще улыбалась ей, и тогда Алиса тихо, совсем незаметно вздыхала.
Выпив кофе, гостьи повосторгались, посплетничали и стали прощаться. И тут пришла Рози. Алиса, уже решавшая, что она стребует с матери за своё хорошее поведение, гневно насупилась, исподлобья оглядывая новую гостью.
Несколько минут суеты, поцелуев, восторгов, и Этель, Ирэн и Майра упорхнули. Женя невольно облегчённо вздохнула, переглянулась с Рози, и они рассмеялись.
После Бала Рози изменилась. Она не то что похорошела, но стала как-то свободнее. И сейчас она очень естественно поцеловала Алису в щёчку и не докучала ей глупыми вопросами об имени и возрасте, а достала из сумочки и вручила ей куклу в фермерском костюме.
— Какая прелесть! Настоящая Барби! — восхитилась Женя. — Но, Рози, право, это неудобно.
— Нет-нет, — смеялась Рози. — Сегодня День Матери. А хочешь порадовать мать, порадуй её ребёнка. Так говорила моя мама.
— Мамы не ошибаются, — вздохнула Женя.