Аналогичный мир

— Я ему сам объясню, — белый приготовил плеть, взмахнул…

Но он видел, что Джефф вскрикнул и стал падать ещё до удара, удар пришёлся концом плети по лбу, разорвал кожу, это больно, но не до крика, такого крика, короткого и вроде несильного, но на площади сразу стало очень тихо.

— А ты чего вылупился?! — заорал на него Грегори. — А ну пошёл к лошадям! Седлайте, живо!

Чего седлать, сам же велел не рассёдлывать, забыл, что ли, уже с перепоя, но он покорно пошёл обратно, к дереву, где Шоколад уже суетился, отвязывая лошадей. Он подошёл к Бурому и встал, упираясь лбом в тёплую шерстяную шею коня, и постоял так, пока земля не перестала качаться под ногами и он снова смог нормально видеть и слышать. Подошёл Грегори, пряча в бумажник полученную расписку, поглядел на них бешеными глазами, но не ударил. И тут заметил оставшуюся лежать на земле куртку Джеффа, поддел её носком сапога и отбросил к его ногам.

— Беги, отдай ему, — и махнул рукой, показывая куда.

Он схватил куртку и побежал. Джеффа он увидел сразу. Понурившись, тот стоял, привязанный за запястья к задку фургона. Белый затягивал узлы на поклаже. Рубашка Джеффа на спине взлохмачена двумя ударами плети и окровавлена, кровь на лице уже подсыхает. Он остановился в двух шагах. Если уже начали ломку, то отдать куртку не разрешат. Но белый, увидев его, усмехнулся и кивнул, разрешая подойти.

— Вот, сэр, мне велели отдать… — он запнулся.

Белый хохотнул и крикнул кому-то, кто сидел в фургоне.

— Грегори чужого не возьмёт!

— Зато напьётся на халяву, — ответили из фургона.

Ну, у белых свои счёты, ему не до них. Решив истолковать это как разрешение, он подошёл к Джеффу и накинул куртку тому на плечи, а чтоб не свалилась, связал рукава на груди узлом. Если не заставят бежать за фургоном, то удержится. Джефф смотрел мимо него в пустоту. Застывшее лицо человека, получившего нежданный удар.

— Я б лучше тебя купил, — голос белого заставил его вздрогнуть. — Раб, отработочный… всё краснорожий, всегда подделать можно. Да Грегори упёрся как бык.

Ему показалось, что белый сейчас схватит его. Он торопливо попятился и побежал обратно.

— Ты где шляешься?! — встретил его затрещиной Грегори. — Пошлёшь по делу, так гулянку себе, поганец, устроит!

И пока они выбирались из городка при бойнях, Грегори ругался не переставая, а на дороге погнал своего коня галопом. Они молча скакали следом. Серый Джеффа был привязан к его седлу. Расседлать не успели, и пустые стремена звонко бились о пряжки подпруги.

— А чтоб вас всех сволочей! — Грегори резко осадил коня. — Угрюмый, ты подвяжешь эти стремена чёртовы, или я тебе башку твою к чертям собачьим оторву!

Он молча спешился и подошёл к Серому. Грегори смотрел на него, тяжело дыша и охлёстывая плетью придорожные кусты. Но прежнего гнева уже не было. Грегори вроде быка. Бесился легко и отходил быстро. И когда он сел на Бурого, Грегори повёл их привычной рысцой и уже молча, без ругани. И молчал до вечера. Не шутил, не издевался над ними. Сидел, сгорбившись, и молчал, только раз сокрушённо, тихо, так что он еле расслышал, сказал.

— Вот сволочи… Ведь два дня парню оставалось…

… Эркин повернулся на бок и натянул на голову одеяло. Тянет из-под двери. Надо будет войлока или кожи полоску найти. Подбить. Лучше бы войлока. Что плохо в кладовке — окна нет, время не угадаешь. Не кладовка, а так… выгородка, вроде уборной. Как закуток в скотной. Он повернулся на спину, откинул с лица одеяло и попробовал потянуться, но сразу упёрся головой в стену, а пятками в дверь. И дверь, скрипнув, открылась. Придётся вставать. Заодно и время посмотреть.

Но за окнами была темнота. Эркин нашёл так и оставшийся на столе ковш, жадно напился. И чуть было спросонья по привычке не зашёл в комнату. Благо, Женя оставила на ночь дверь открытой. Он опомнился на пороге и постоял у притолоки, слушая их дыхание. Женя всхлипнула во сне. Сволочь он всё-таки, довёл её до обморока. Но кто ж знал, что она так… Ну, может теперь наладится? И так просто свора не пришла бы. Её навели. Знать бы, кто наводки даёт… Он почувствовал, что мёрзнет, и вернулся к себе. Тихо прикрыл за собой дверь и лёг. Запор надо какой-нибудь придумать. Наружный крючок он оставил. Поискать ещё один… или снаружи простую защёлку, а крючок вовнутрь… Женя обидится, что он от неё запирается… Ладно, не зима, лето. За лето всё может случиться.

Утром за завтраком Женя была уже прежней. Только прощаясь с Эркином, попросила.

— Будь осторожней. Не рискуй.

Он усмехнулся в ответ, поцеловал лежащую на его плече её руку и убежал.

Женя расцеловала Алису, ещё раз проверила, всё ли Та запомнила, и пошла на работу. День обещал быть жарким, но ей возвращаться поздно, и она несла на руке плащ. О вчерашнем она постаралась забыть. Иначе изведётся от тревоги за него. Мейн-стрит была такой чистой, нарядной, безмятежной, что хотелось ни о чём не думать, а просто наслаждаться жизнью. Что ж, завтра праздник, и она пойдёт погулять с Алисой, пройдутся по Мейн-стрит и домой. А вечером тогда большой чай со сладостями. И погода как раз установилась.

На работе её ждал сюрприз. Завтра День Матери, и её, как единственную среди них маму, поздравили и вручили общий подарок — красивого фарфорового пеликана с птенцом — символ материнской любви и самопожертвования. И ей, конечно, ничего не оставалось, как пригласить их на завтра "на чашечку".

— Ради бога, Джен, не вздумайте устраивать приёма.

— Мы же понимаем, как вам трудно.

— Да-да, только кофе.

Женя растроганно благодарила и в уме прикидывала, что сделать к кофе. На День Матери принято подавать домашнюю выпечку. И хватит ли у неё посуды. И она уже вовсю печатала, когда вдруг сообразила. Ну, хорошо, они будут пить кофе, Алиса с ними — вести себя за столом она в общем-то уже умеет, — а Эркин? Он как раз к пяти обычно и приходит. Женя досадливо прикусила губу. И это после вчерашнего скандала, который она ему устроила… У нас гости, угощенье и веселье, а ты посиди в кладовке! Рядом с уборной. Что же делать? Но и отказаться уже поздно и просто невежливо.

Женя прислушалась к разговору. Может, кто-то скажет что о вчерашнем, о том, что рассказал ей Эркин, но все ещё мусолили Бал. Кто, с кем, сколько раз танцевал, кому что сказали, кто с кем и когда ушёл. Сколько можно? До следующего Бала, что ли? И опять… единство белых. Спасибо, ей вчера объяснили, чем это оборачивается. Для всех остальных.

Под эти пустые разговоры день тянулся невыносимо долго. И Женя ушла в своё. Ну что за жизнь, когда и от праздника никакой радости? Когда радостью ни с кем нельзя поделиться, даже показать её нельзя. И ещё ей идти на эту подработку. Видеть влюблённые глаза Гуго. Гуго влюблён в неё по уши и не может понять, почему она, столь нежная на Балу, стала такой холодной и строгой. Жене было жаль Гуго. Но она ничем и никак не могла ему помочь. Может, она вообще зря пошла на Бал. Оказывается, все переживания у Золушки после Бала. Из-за неразумно розданных авансов.

Женя с трудом доработала до конца. Город уже готовился к празднику, а у неё ещё работа впереди. Сумка с продуктами оттягивала руку, мешал плащ, даже солнце раздражало. Какой-то тёмнокожий парень предложил ей дотащить сумку куда угодно и всего за ничего. Она сердито отмахнулась от него. Он разочарованно присвистнул и исчез. А она сразу представила на его месте Эркина, и ей стало так горько и обидно, что чуть не заревела посреди улицы.

И в конторе было как-то неуютно и напряжённо. Не было Перри и его шуток, не было Нормана и его спокойной уверенности. Женя остервенело печатала аккуратно переписанный текст Рассела. Гуго смотрел на неё преданными глазами, и это раздражало. Скорее бы конец. Завтра с утра столько дел. Отмыть Алису, убрать в доме, спечь…

— Пожалуйста, Рассел, ваш текст готов.

— Спасибо, Джен, — он задержался у её стола. — Джен, мне бы хотелось поговорить с вами.

— Поговорить? — удивилась Женя. — О чём?