Аналогичный мир

Женя налила себе и ему ещё чая, притенила коптилку со стороны кровати Алисы.

— А теперь слушай. Я о чём говорила тогда, — он невольно сжался. — У меня на работе после Бала только и разговоров о единстве белых, что все белые одна раса и так далее. Я-то думала, они поумнели. Кончили с этими разрядами, ну, условными, недоказанными… — он потрясённо смотрел на неё. — Я и обрадовалась. Думала, начнут с белых, а дальше пойдёт… А они, значит, вот что придумали…

— Женя, — перебил он её, — я…

— Не надо, Эркин, — она накрыла своей ладонью его руки. — Я тоже виновата. Мне бы раньше сообразить. Самой… Ты уж прости, я не хотела тебя… Мне просто так обидно стало, что ты не хочешь с нами…

— Женя! — у него задрожали губы, на глазах выступили слёзы.

— Ну что ты, Эркин. С кладовкой ты хорошо придумал. Только… тебе там холодно будет.

Он молча замотал головой.

— А со столом… Ведь никого чужого у нас не бывает, прятаться не от кого. Ночью опасно, согласна, могут врасплох застигнуть, а днём… Они же по ночам ходят.

Эркин кивнул. Опустил голову и лбом прижался к её руке.

— Ну вот, решили всё, да?

— Да, — ответил он, не поднимая головы.

— Завтра у меня двойная смена. Я поздно приду. А послезавтра праздник. Ты знаешь?

— На рынке слышал. Говорят, работы не будет, — он справился с собой и поднял голову. — А что за праздник?

— День Матери.

Это название ничего ему не говорило. Он не знал этого праздника. Но её горькая интонация встревожила его.

— Ты… ты очень устала?

— Ошарашил ты меня, — Женя виновато улыбнулась. — Я не ждала удара. И вот…

Эркин угрюмо кивнул. Ничего нет хуже неожиданного удара.

…Ничего нет хуже неожиданного удара. Он долго ворочался, не мог заснуть, хотя бессонницей никогда не страдал. Он так и не показал Жене покупки. Ладно, в праздник наденет. Если, конечно, что ещё не случится. Когда не ждёшь, всегда… Какое лицо было у Жени… Да и он сам был не лучше, когда там, на рынке, услышал… И с Джеффом так было…

…Они пригнали стадо на бойню. Самой бойни он не видел. Они только загнали бычков в указанный загон и остались ждать Грегори. Вернулся тот часа через два, красный, потный и вроде бы довольный. И привёл троих. Двух мулатов и явного трёхкровку. Все в рваной и грязной одежде, хуже, чем у них, но по презрению, которым их окатила эта троица, он понял: свободные. Потом подошёл хорошо одетый белый, переговорил с Грегори, отдал какие-то бумаги. Вот тут Грегори, и в самом деле довольный, спрятал бумаги, вскочил в седло и махнул им рукой. Они с привычной уже быстротой влезли на коней и поскакали следом. Грегори привёл их на площадь, окаймлённую одно-двух-этажными домами и забитую лошадьми, фургонами и грузовиками. Сновали белые, суетились и метались рабы и цветная шваль в такой же рванине, что и те трое. Грегори подвёл их к старому дереву с изрезанной, наполовину ободранной корой и велел ждать, не рассёдлывая и не развьючивая лошадей. Но разрешил спешиться и пошёл к дому, откуда неслись пьяные крики и музыка, бросив им через плечо:

— Отдыхайте пока.

Но по дороге его остановил какой-то белый. Они видели, как после разговора с ним Грегори зашёл в другой дом, с совсем другими шумами. Там звенел телефон и стучали пишущие машинки. Ему как-то в питомнике пришлось мыть полы в канцелярии, и он запомнил шум. Здесь был такой же. Грегори не было долго. Они сидели на земле возле лошадей и ждали. Джефф снова и снова на пальцах прикидывал остающийся ему срок отработки, а Шоколад и он просто сидели и глазели по сторонам. Когда Грегори вышел из "канцелярии" и пошёл к ним, как-то странно загребая ногами на ходу, они насторожились. После Пустыря они веселья Грегори боялись даже больше его гнева. А таким они его ещё не видели, и чего от него ждать, было неизвестно. Грегори постоял над ними, посмотрел на них как-то странно, махнул рукой на их попытку встать и ушёл туда, куда собирался с самого начала.

— Ох, и напьётся он, — еле слышно шепнул Шоколад.

Они с Джеффом согласились. Грегори пил редко, но зато без остановки. А если запьёт сейчас, то возвращение в имение отложится на несколько дней самое меньшее. Правда, им тогда сидеть и ждать его под этим деревом без костра и еды, а то и в рабский барак загонят, а может, и при лошадях оставят, но… Но Грегори быстро вышел и направился к ним. Следом за ним негритёнок тащил маленькое дымящееся ведёрко с бурым "рабским" кофе, а сам Грегори нёс буханку хлеба и пакет. У него сразу засосало в желудке. Хотя голодом их Грегори не морил, но раб всегда есть хочет. Шоколад быстро снял и расстелил на земле свою куртку, и Грегори нарезал им хлеба, всю буханку сразу, велел негритёнку оставить ведёрко и убираться, сунул в руки Джеффу пакет и ушёл, буркнув:

— Сами делите.

В пакете были куски варёных жил, хрящей, кости — обычное мясо рабов. В имении и такое давали только по большим праздникам и столько, что кухня всё себе расхватывала. А здесь обрезков много и очередь делить Джеффа, а тот со жратвой никогда не подличал, и сейчас подобрал куски так, чтобы каждому поровну. А кофе делили по глоткам, прямо из ведра. Блаженное чувство сытости. Но его тревожил этот странный взгляд Грегори. И на Джеффа тот смотрел внимательнее, чем на него и Шоколада. Но опасности никто не почувствовал, даже Джефф. И этот белый, что остановился в пяти шагах от них и смотрел, как они делили хлеб и мясо и ели, тоже не показался им опасным.

— Говардовские? — внезапно спросил белый.

— Да, масса, — вскочил на ноги Шоколад. — Точненько так, масса.

Белый кивнул, ещё раз осмотрел их, особенно его и Джеффа.

— А где ваш…?

— Масса Грегори туда пошли, — показал на салун Шоколад. — Тамочки они, масса.

И белый ушёл. А они доели всё до крошки и капли, Шоколад отряхнул и надел куртку. И потянулось время сытого безделья. Редкое удовольствие для раба. Они вроде задремали, и резкий голос Грегори поднял их на ноги полусонными. Грегори и этот белый, что спрашивал их, чьи они, стояли шагах в десяти от них и орали друг на друга. Разобравшись, что орут не на них, они снова сели.

— А я говорю, другой! — орал Грегори.

— Ты мне не крути! — орал белый, — за такие деньги я дерьмо не возьму!

— На, читай! — Грегори тыкал ему в лицо бумагу. — Грамотный? Так читай!

Всё это щедро пересыпалось руганью. Белый ругался не хуже Грегори, и слушать было даже интересно.

— А иди ты… — Махнул рукой Грегори. — Чтоб тебе и мамаше твоей… — и внезапно рявкнул. — Угрюмый, Джефф! А ну сюда! Живо! Оба, ну, чтоб вас…!

Они переглянулись и послушно подбежали. Грегори, красный, злой, с опасно посветлевшими глазами, рванул его за шиворот.

— Покажи номер!

Он стал засучивать рукав, противное чувство страха сводило ноги ознобом.

— Не мне, болван, я и так знаю. Этому…

Он повернулся к белому, показал номер. Белый, высокий, широкоплечий, с намозоленными от зуботычин руками, смотрел не на номер, на него. И Грегори схватил его за запястье и резко, чуть не вывихнув ему кисть, дёрнул его руку вверх, к глазам белого.

— Убедился?

— Рабский номер, — кивнул тот. — Ну, так что?

— А то! Раздевайся, Угрюмый! Живо! До пояса!

Он сбросил на землю куртку и стал развязывать тесёмки у рубашки, но Грегори это показалось медленно, и рывком за плечо развернув его спиной к белому, тот сам выдернул ему рубашку из штанов и задрал на голову.

— Убедился? Или ещё что показать?

Грегори отпустил его и уже спокойно буркнул.

— Одевайся, — и пока он заправлял рубашку, подбирал и натягивал куртку, объяснял белому. — Сам посуди, какой резон мне тебя обманывать? Я телеграмму получил, и всё. Шла бы речь об этом, и было бы сказано "раба" и номер, а ты что покупал? Отработочного. Так что давай расписку, забирай покупку и с богом.

Он всё ещё стоял рядом с ними и видел лицо Джеффа. Растерянное, побледневшее, ставшее вдруг землисто-серым и старым.

— Джефф, — Грегори взял Джеффа за плечо. — Продали тебя, вот теперь твой хозяин, — и подтолкнул к белому.