Аналогичный мир

— Милли, когда не будет интересного, ты его выдумаешь. И знаешь, я тут думала. О русских. Ну, их праздники, вкусы и так далее, нужно расспросить Джен Малик. У неё ещё дочка "недоказанная".

— Да, знаю. Она ведь русская. И очень мила. Кстати, стоит намекнуть ей, что она может заходить к нам с девочкой.

— Кстати, дочка белее матери.

— Ещё одна тайна для меня? — засмеялась Миллисент.

— Специально для тебя, — поддержала шутку Лилиан. — Три задачи сразу лучше, чем по очереди.

— Не лучше, а интереснее, Лилли.

Женя аккуратно разделила плитку на три части. Разлила чай. Алиса хитро исподлобья следила за Эркином, и, поймав этот взгляд, он не склонился над чашкой, а поднес её ко рту. Алиса вздохнула: сослаться на Эркина не удастся — и села прямо. Женя улыбнулась.

Мирное вечернее чаепитие. Эркин сидит, опираясь локтями о стол и держа двумя руками чашку перед лицом. Дышит паром. Но чашка мешает ему видеть Женю, и он, отпив, ставит её на стол.

— Бери "зёрнышки". Ты не пробовал раньше?

— Нет. Там, — он головой показывает куда-то за стены комнаты, и Женя догадывается, что речь идёт о Паласе. — Там такого не было.

— А что было?

— Нуу, шоколад, плитками, конфеты с ликёром, с бренди… — он пожал плечами, припоминая. — Вино с фруктами…

— Вкусно? — заинтересовалась Алиса.

— Не знаю, — смущённо признался он. — Чего-то не пробовал, только видел, а что пробовал… совсем не помню, — и улыбнулся Жене. — Апельсины помню.

— Два больших или три маленьких, — засмеялась Женя. — Я тоже помню. Очень холодные.

Алиса недоумённо посмотрела на них, но быстро переключилась на "зёрнышки" Эркина. Он отщипнул уголок и всё, больше не ест. Она уже потянулась к плитке, но её остановил строгий взгляд матери.

— И перестань её баловать, — не менее строгие слова были обращены к Эркину. — Тебе тоже нужно сладкое.

Как всегда он не стал спорить, только опустил ресницы на секунду и решительно взял свою долю, разломал пополам, половину кинул в рот, а другую подтолкнул Алисе. Только в опущенных глазах, да в силе, с которой он разломал плитку, и проявилось его недовольство. Но Женя столь же решительно повторила его операцию со своей плиткой, правда, ей пришлось взять нож, и "лишнюю" она положила перед Эркином.

— Ты работаешь. Тебе надо сладкое.

— А ты? — вскидывает он на неё глаза. — Ты не работаешь?

Женя только улыбнулась в ответ. И её улыбка тут же отозвалась его улыбкой.

Потом, уже когда Алиса крепко спала и он лёг, Женя, пробираясь в темноте к своей кровати, вдруг присела на корточки у его постели, осторожно ощупью погладила по голове.

— Ёжик мой, знаешь, как приятно делиться.

Он легко перехватил её руку, прижал к своему лицу и тут же отпустил.

— Кто я?

— Ёжик, — повторила она. — Чуть что, сворачиваешься клубком и колючки выставляешь.

Он ждал, что она опять… дотронется до него, ждал, хотел и боялся этого. Но Женя встала и пошла к себе. И если б он лежал не на полу, он бы и не услышал ничего, так бесшумны были её шаги. Чуть скрипнула кровать, зашуршало одеяло. И еле слышное сонное дыхание.

Эркин потянулся под одеялом, высвободил руки. Днём уже жарко, и вечером без куртки не замерзнёшь. Уже не весна, лето почти. Летом дров колоть не надо, хотя если на зиму закупают… Летом другая работа… Он закинул руки за голову и улыбнулся тому, как легко, без боли в правом плече, удалось это сделать. Совсем хорошо зажило. Зудит иногда внутри, но разотрёшь — и нормально. И щека чешется. Особенно когда вспотеешь. Но повезло ему, конечно, сказочно. В жизни так не везёт. Чтоб из такой заварухи и целым выскочить. С пристройкой работы ещё дня на три, не меньше. Крышу надо делать сейчас. А то в дождь все зальёт. А дождя давно не было. Странная весна. То льёт без перерыва, то сушь такая же. Как в то лето, когда Грегори забрал его со скотной гнать бычков на бойню…

…Второе лето подряд хозяева покупали весной стадо бычков, лето их пасли на свободе, а осенью гнали на бойню. На второе лето Грегори спьяна разругался с другими надзирателями, отказался от сменщика и взял троих рабов. Двоих рабов и отработочного. Его, круглолицего смешливого Шоколада, а отработочного звали… Джефф, да Джефф. У него кончался третий год отработки, и парень из кожи был готов вылезти, лишь бы отработать до конца и получить свободу. Тогда он и научился ездить верхом. Грегори взял лошадей для всех, да ещё две лошади для вьюков и подмены. Двойное стадо получилось. Грегори ездил ловко, а они все в первый раз сели верхом, и Грегори в своё полное удовольствие наиздевался над индейцами, которые с конём не могут справиться. Шоколад в первый же день сбил лошади спину, и Грегори его так выпорол, что парень долго спал только на животе. Он потихоньку подсматривал, как сидит на лошади Грегори, и подражал ему. А как сообразил и приспособился ловить движения лошади и подстраиваться под них — дело пошло куда лучше. День за днём, ночь за ночью бычки, лошади и они. Не видя людей, ночуя у костра — Грегори ставили палатку. Грегори беспощадно влеплял плетью или кулаком за каждую оплошность, но показательных порок не устраивал. Да и перед кем выпендриваться, перед бычками? Каждое утро один из них оставался у костра, Грегори называл это лагерем, и он долго не мог привыкнуть и боялся окрика: "Пошёл в лагерь!" — да и не он один. Грегори заметил это и остававшегося звал лагерником. Их страх забавлял его. Лагерник убирал, следил за костром, стряпал из выдаваемых Грегори утром продуктов. Вечером лагерник подавал в палатку обед, Грегори раздавал им хлеб и варево, и один уходил к стаду на ночь, а двое отсыпались. Ночной с утра оставался в лагере и мог отоспаться днем. Этого порядка Грегори придерживался железно. И в них так вбил, что когда кончились продукты и Грегори, отчаянно ругаясь непонятными словами, потом он уже узнал, что это русская ругань, взял вьючную лошадь и уехал на трое суток, они это время жили без него, но по тому же порядку. Правда, варево было совсем пустым, но Джефф нашёл какую-то траву, и они жевали её сырой, заливали кипятком и пили горький, отбивающий голод отвар, да палатка Грегори так и простояла эти три дня с наглухо застёгнутым пологом. И трепались они в эти дни… Без умолку. Не слушая друг друга, не соображая, что несут, даже сами с собой. Он как раз кипятил на костре этот отвар, когда вернулся Грегори. Подъехал почти к костру и остановил коня. Сдвинул свою широкополую шляпу на затылок и одним движением глаз охватил свою запылённую палатку, их куртки чуть в стороне под кустом, крохотный костерок и булькающий котелок для рабского варева. Он подошёл принять поводья, и Грегори слез с коня и молча пошёл к себе в палатку. Он снял вьюки и положил их у входа в палатку. Вьюки тяжёлые. Если там продукты, то надолго хватит. Он хотел вернуться к лошадям, но Грегори из палатки кинул ему свой кофейник. И пришлось бежать за водой для кофе к роднику. Правда, пока он бегал, Грегори сам расседлал и отпустил лошадей. Он поставил кофейник на решётку и подложил дров. Вода в роднике холодная, пока закипит, Грегори может и влепить. Но Грегори убрал вьюки в палатку и возился там, пока на кофейнике не запрыгала крышка. И сам вышел и сел у костра. Хотя и раньше днём такое случалось. Но он видел, что Грегори какой-то не такой, и предусмотрительно держался в стороне.

— Оседлай Бурого, — бросил ему Грегори, не глядя на него и сосредоточенно засыпая в кофейник тёмно-коричневый, почти чёрный порошок.

— Да, сэр.

На Буром, неприглядном, но выносливом коньке обычно ездил он. Грегори не мешал им, когда они седлали, и как-то само собой получилось, что у каждого был свой конь. И приказ Грегори задел его. Мог взять и Примулу, общую подменную. Но он не ослушался, привёл Бурого и заседлал его седлом Грегори. Седло и уздечка у каждого свои, и менять их Грегори не разрешал. Грегори налил себе вторую кружку, когда он подошёл к костру.

— Ну?

— Готово, сэр.