Аналогичный мир

— А мне что? — пожал плечами Эркин. — Я и тогда крепко спал. Раз, — он усмехнулся, — позволили, то не теряйся. А сейчас-то…

— От сна душ помогает, — улыбнулся Фредди, — холодный. Тебе сейчас в самый раз будет. А то есть ещё, парень, такая штука, баня…

Он не закончил фразы, потому что Андрей кинулся на него. Эркин успел вклиниться между ними, и основной удар пришёлся ему в грудь, а Фредди досталось уже вскользь, по скуле. Эркин сгрёб Андрея в охапку и подержал, пока тот не стал спокойно дышать.

— Ты что? — Фредди подобрал свою шляпу. — Тебе давно не врезали если, так я… — но, увидев какие-то одновременно злые и несчастные глаза Андрея, остановился.

Эркин медленно отпустил Андрея, но остался наготове.

— Так… — Андрей переводил дыхание между словами, — так, значит, в баню меня надо, так? Ну… ну, спасибо тебе. Ты… ты хоть знаешь, что пообещал?

— Объяснишь, узнаем, — подчёркнуто спокойно сказал Фредди.

Эркин кивнул.

— Объясни. Мы тогда… Ну, как-то ты сказал, что если… случится что, то вместо душа баня получится. Я не спросил тогда, закрутился. Расскажи.

Многословие Эркина, похоже, окончательно успокоило Андрея. Во всяком случае, заговорил он очень спокойно.

— Баню в душевой делают. По одному. Охранюги кольцом. Кто с дубинкой, кто с плетью, кто с чем. И ты в кольце. И вот гоняют тебя по кругу. Упадёшь, вырубишься, обливают из шланга. Ледяной или кипятком. Это уж как захотят. Потому и баня. Что воды много. Встанешь, и тебя по новой. Второй сеанс. Ну и дальше. Кто после третьего уже не встаёт, мёртвый, кто… дольше. — Андрей сглотнул. — Меня после второго сволокли и бросили. Посчитали готовым. А трупняки, команда похоронная, сердце прощупали и в лазарет скинули.

— Значит, у вас это баней называли, — Фредди невесело усмехнулся. — У нас кольцом.

Андрей оторопело уставился на него. Беззвучно открыл и закрыл рот. А Фредди продолжал:

— Кипятком, правда, не шпарили. И не до смерти. Так. До полной отрубки.

— И на каком ты отрубился? — спросил Эркин.

— Сказали потом, что на шестом, — Фредди улыбнулся одними губами. — Я-то с третьего уже не помню ничего. Тоже… повалялся потом, — твёрдо посмотрел в глаза Эркину. — Тогда мне спину и выбили.

Андрей перевёл, наконец, дыхание:

— Уорринг?

Фредди кивнул:

— Он самый. Знаешь?

— Слышал. Оттуда либо в лагерь, либо в землю. А ты?

— А я третий путь нашёл.

— Оттуда не бежали.

— Меня выкупили. В работу.

— Чистильщик?

Фредди пожал плечами:

— Другого варианта не было.

— А потом?

— Я работал честно, — усмехнулся Фредди. — Расплатился за Уорринг, и меня отпустили.

— Вход десятка, выход сотня, — зло усмехнулся Андрей.

— Я сам брал заказы и никому не мешал, — спокойно ответил Фредди.

— Остался чистильщиком?

— И это. Я сам по себе.

— Но не вышел.

— Мне некуда выходить, — пожал плечами Фредди.

Эркин молча слушал этот быстрый разговор, не вмешиваясь, ни одним движением не выдавая своего непонимания. Или он всё понимал? Когда Фредди и Андрей замолчали и посмотрели на него, он только кивнул.

Но Фредди решил объяснить.

— Чистильщик — это…

— У тебя другого варианта не было, — быстро перебил его Андрей. — А… а выйти оттуда нельзя, это так. Только в землю выход. Или в трубу, ну, через крематорий, если в лагере.

— Я понял, — спокойно сказал Эркин, хотел что-то ещё добавить, но передумал и сказал явно другое: — Каждый своего хлебнул, и мало никому не было, так?

— Так, — кивнул Андрей.

— Сами додумались? — усмехнулся Фредди.

— Не дураки же мы, — улыбнулся Эркин.

— Это верно, — ответно улыбнулся Фредди. — Дураками вас назвать никак нельзя.

Эркин подобрал разбросанные фляги.

— Пошли, — просто сказал он. — Пора дальше.

И снова бредут, пощипывая траву, бычки, и они то скачут, выравнивая или сбивая стадо, то дремлют в сёдлах, давая коням идти за стадом, то съезжаются вместе, чтобы поговорить, то рассыпаются по краям стада. И разговоры у ночного костра и на дневках. И эти два дня остались в памяти обрывками разговоров и рассказов.

…

— Я дома не помню почти. Так… обрывки. Даже имён не помню. Смешно, да?

— Нет, Эндрю, не смешно. Ты выговорись. Легче будет.

— Они сначала когда пришли… Они всё разбросали, поломали. У… нас книг было много, так они… они вывалили их и ходили по ним. Но схрон они не нашли. Всё обшарили, но не нашли.

— Чего? Что не нашли? Это по-русски, да?

— Я не знаю, как это по-английски. Ну, место, где прячут. Не сейф, не тайник, а… большое, не для вещей. Я лучше расскажу, как оно сделано было. У нас подпол был. Ну, погреб, только не отдельно, а прямо под домом. И люк, вход с лестницей на кухне. Там картошку держат, банки с компотом, соленья всякие…

— Ясно. Здорово придумано, не бегать никуда.

— Там у всех такие были, кто в своём доме жил. Ну вот, а когда Империя пришла, в погребе перегородку сделали, отделили часть, и туда второй люк, из спальни. Там ковёр, на ковре стол. И когда обыск был, через кухню тоже в подпол спустились. Всё переломали, банки перебили, у нас ничего не осталось. Но схрона не нашли. В спальне ковёр они забрали, он ихнему старшему понравился, но люка не заметили. Там пазы хорошо были заделаны. Схрон, понял?

— Да. Тайник (hiding-hlace).

— Тайник и я знаю. Это мы делали.

— В Паласе?

— В камерах трудно. Нас тасовали часто. В душевой тайник был. В распределителях… бывало. А уж в имении… У каждого, считай, свой.

— А что прятали?

— Жратву, в основном. Кто что.

— Ну, и в лагере их полно было. Такие делали, что ни один шмон их не брал… И когда уже за нами пришли, они опять всё искали, и опять ничего не нашли. Избили нас всех. И увезли. Я не знаю, что потом с домом было. Сожгли, наверное.

— Могли и продать. Как выморочное имущество. Так что, может, и устоял. Если там живёт кто, можешь права предъявить.

— Нет, Фредди. Я ж не знаю, где это. Не помню я ничего. Ни города, ни фамилии своей. И… и для этого же документы нужны. А у меня что? Номер. Покажи, попробуй.

— Ты совсем без бумаг?

— Совсем.

— Бумагу купить можно. Дорого, но можно. Ладно, это ещё обдумать надо. А у тебя?

— У меня справка русская. Об освобождении. Пока хватает.

…

— В питомнике детей сразу отбирают. Выкармливают совсем другие. Их молочницами звали. Ну, до пяти нас всех вместе держали. Приучали. Что белые — господа, что не слушаться нельзя. Простые работы всякие делали. А в пять первая сортировка. Нет, первая в год была. Нам тогда и номер ставили. Но этого я не помню. Меня в пять лет в спальники отобрали и в другой питомник перевезли. Учебный. Но там был свой питомник. Племенной. И нас, старших уже, туда на работы гоняли. На уборку обычно. Ну и когда годовиков клеймили, мы подносили там, держали.

— Годовиков?

— Ну да. Которым год исполнился. А может и меньше. Это сразу после Нового года. Там перед Новым годом ещё праздник какой-то.

— Кристмас. Рождество.

— Ну-да. И вот надзиратели неделю пьяные. Иногда и не кормят. Некому. Мы так и сидим по камерам. Ну, это мальцы. Кто постарше, то самая работа в эту неделю.

— И кого отбирали?

— Красивых. Тело чистое, без шрамов там, родинок. Двигаются хорошо, ловкие.

— Я… я слышал, что таких, кому… нравится это.

— Нет, Фредди. Лапать нас надзиратели, с самого начала лапали. Мы все к первой сортировке, ну, пяти годам уже знали. За что бы тебя белый не хватал, молчи и улыбайся. И делай, что он велит. А наказывают когда, кричи. Надзиратели любят, когда кричат.

…

— У ковбоя вместо дома седло, и кольт вместо жены. Всей радости под расчёт напиться, дать в морду и получить по морде. Каждый сам за себя, но когда всерьёз, шерифа не звали. Сами обходились.

— Шмальнут и всё?

— Пуля в трупе, так шериф уж крови твоей попьёт… Зачем? С коня упал, и стадо по нему прошло. И опознать некого.