Аналогичный мир

— Нет, этот уже потом был. Под конец. Я и плотничать у него учился. И проводку он знал.

— Что? Что знал?

— Ну, как электропроводку делать. Он мастер был. А я у него в подручных ходил. Я и ящик себе потом как у него делал. И с инструментом он меня учил. Что первое, что надо, это инструмент по руке делать. Вот, — Андрей вытащил из-за голенища нож и, держа за лезвие, протянул Эркину. — Видишь? Рукоятку я сам делал. По своей руке. А сам-то нож армейский… взял у одного. Попробуй.

Эркин взял нож, зажал в кулаке.

— Хорошо.

— Хорошо, да не так. Обзаведёшься настоящим, я тебе по руке подгоню, поймёшь тогда, — Андрей забрал нож, сунул в сапог. — Ну, что умею я, это от Старика. А тот, другой… Его тоже Стариком звали. От него всё, что знаю. Ну, меня и другие учили. А этот… — Андрей восхищённо покрутил головой.

— Пол?

— А как же. Кримы другому учили. Там своя наука. Без неё тоже не выживешь. Если б не тот Старик, может, я бы и прибился к кримам, а так… с полами остался. Потом присы пошли. Они нашу сторону держали. И малолеток, кто попадал, мы уже от кримов вместе отбивали. Охрана под конец в лагерь мало совалась, в бараки вообще боялись… — Андрей усмехнулся. — Бараки хлипкие. Балка сорвётся там, ещё что.

Они дружно захохотали в два голоса.

— К вам и в камеру, ну, в распределителе, надзиратели только по двое, и с оружием, я помню, — отсмеялся Эркин.

— А как же! Говорят, один как-то зашёл.

— Ну и как?

— Упал, сознание потерял, — смеялся Андрей. — Долго ли умеючи. А там всё. Кранты. Но… это рассказывали. Сам я такого не видел.

— Ты много по распределителям мотался?

— Да как сказать, — пожал плечами Андрей, — путается всё. Да и все они одинаковы. А ты?

— Пока в Паласе был, часто. А как в имение попал, всё. Пять лет на одном месте.

— Хорошо?

— А фиг его знает. И так хреново, и этак дерьмово.

— Вот и выбирай, — засмеялся Андрей.

— Рабу выбор не положен, — хмыкнул Эркин.

— Слушай, а чего вам положено? Об чём речь не зайдёт, ты одно: не положено.

— Что положено? — Эркин как-то удивлённо посмотрел на него. — Волю хозяйскую исполнять. На хозяина работать.

— И всё?

— А на всё остальное воля хозяйская, — Эркин встал, пощупал куртки. — Вроде подсохли. Накинешь?

— Обойдусь. Одеяла перевесь поближе.

— Загорятся. Жратву когда привезут?

— Завтра. А что?

— Мяса не осталось. И жир кончился.

— Это я кашу перемаслил, — покаялся Андрей.

— Значит, завтра что? — засмеялся Эркин, садясь к костру. — Баланда завтра. Вода с крупой и крупа с водой.

Андрей преувеличенно тоскливо вздохнул и засмеялся.

— Перебьёмся.

— Переколотимся, — в тон ему ответил Эркин и засмеялся.

— Ты чего? — удивлённо спросил Андрей.

— А вспомнил. Я когда в резервацию ездил, ну, на разговор уже, меня Клеймёный подколоть решил. Дескать, до свободы ты с бычками, и после то же самое… Так попробовал бы он тогда пискнуть что насчёт жратвы. Чего навалят тебе в миску, то и лопай. И спасибо скажи, что ложку свою разрешили иметь.

— Ну, это и у нас так, — Андрей взял кофейник, покачал, прислушиваясь. — По полкружки осталось.

— Наливай. Кофе ещё есть.

— Гадость всё-таки, — Андрей сделал большой глоток и сплюнул.

— То-то ты его глушишь так, — засмеялся Эркин.

— Так больше ж нету ничего. А вот это, настоящее, что Фредди привозил, понравилось тебе?

Эркин пожал плечами, подумал и убеждённо сказал.

— Чай лучше.

— Мне тоже, — кивнул Андрей. — А как дом вспомню…

— Слушай, — Эркин нерешительно, осторожно спросил: — Может, ты мне о доме расскажешь? Нет, — заторопился он, — я не спрашиваю ничего, ты сам реши. Ну… ну, как это, в семье жить? Вот говорим мы про лагерь, питомник, и одно выходит. Одинаково всё. А вот про дом, про семью… этого я ничего не знаю. Ты пойми…

— Я… я понимаю, но я ж не помню ничего. Ну, сидим мы все за столом, чай пьём, говорим, — Андрей даже глаза прикрыл, что увидеть, — скатерть помню… такая, не белая, с желтизной чуть, и цветы на ней… вытканы. Чашки, круглые, у меня, — он судорожно сглотнул, — у меня заяц был нарисован… у сестры… корова вроде… — и открыл глаза, замотал головой. — Нет, не могу, тает всё. Я ведь и в школу успел походить, ну, до всего… а тоже не помню. А ведь не маленький был… двенадцать, наверное. Или, нет, в двенадцать я уже в лагерь пошёл, по своей статье. Ты себя в двенадцать помнишь?

Эркин свёл на мгновение брови и кивнул.

— Помню. В питомнике был. Работал уже. При питомнике Палас был. Учебный. Надзиратели туда ходили, семьи их, ещё какие-то… Ты понимаешь, мы все свои года считали. Вот, — он протянул к Андрею правую руку запястьем вверх, — вот, буквы это обозначение питомника, дальше цифры, за буквами год рождения, дальше… что-то тоже значит, не знаю.

Андрей расстегнул и засучил левый рукав, показал свой номер.

— А я и не знаю. Нашлёпали мне, а чего значит… просто номер.

— Слушай, — вдруг оживился Эркин. — А свести его нельзя? Ну, едким чем?

— Ого! А то не пробовали! И травили, и выскрёбывали, и резали. Проступает, стерва. Разве что руку отрубить напрочь. А куда я однорукий? Милостыню просить? Не хочу.

Эркин кивнул и допил кофе.

— Ладно. Прости, разбередил я тебя.

— Ничего, — Андрей допил и встал, собирая посуду. Я, если вспомню ещё что, расскажу.

— Спасибо, — тихо ответил Эркин.

Фредди приехал только поздним вечером, когда они уже прикинули свои запасы и решили варить завтра лагерную баланду, где крупа по счёту не пригоршнями и не щепотью, а крупинками. Дождя нет, но солнце за весь день так и не показалось, и было по-прежнему сыро. Да и похолодало, так что пришлось накинуть куртки.

— Если завтра не привезут, что? Траву твою будем искать?! — Андрей выругался.

Эркин зачерпнул из котелка жидкого теста и вылил на сковородку.

— Не ори, — он ножом осторожно подцепил край и ловко перевернул лепёшку. — В первый раз, что ли? И в имение не сгоняешь, один стадо не удержит.

Эркин снял лепёшку и поскрёб сковородку, снимая прикипевшую крошку.

— Лепёшки тоже по счёту будем?

— А ты думал, — Эркин вылил на сковородку остатки теста. — Лопали много, вот и кончилось раньше.

— А может, привезли меньше?

— А мы когда считали, сколько привезли? А таскать у нас некому. Завтра малину наберём, ещё этих, чёрных…

— Смородину?

— Мг. И заварим.

— На подножном корму значит?

— Рабочей скотине, — Эркин снял последнюю лепёшку и поставил сковородку на землю, — иначе нельзя.

— Я тебе сейчас морду набью! — заорал вдруг Андрей. — Я не скотина!

— Ты до моей морды дотянись сначала, — рассмеялся Эркин, по-прежнему сидя у костра на корточках. — Может, я про себя.

Андрей как-то всхлипнул и неловко, будто и не дрался никогда, ударил его. Эркин не увернулся, и удар пришёлся в плечо. Эркин качнулся, опёрся рукой о решётку и, вскрикнув, вскочил на ноги.

— В подорожник заверни, — вскочил и Андрей.

— Обойдётся, — Эркин осмотрел ладонь. — Ничего.

Но Андрей уже отошёл в темноту, повозился там и вскоре вернулся.

— Вот, держи. Я ж помню, что видел его. Поплюй и приложи.

— Ага.

Эркин взял продолговатый мясистый лист, поплевал и приложил к ожогу. Андрей топтался рядом.

— Ты… ты вот что… нас рабочей скотиной звали, я и сорвался…

— Бывает. Ладно, я сам напросился.

И тут они услышали далёкий топот копыт.

— Вот и жратва едет, — усмехнулся Эркин.

— Будем жить, — ответно рассмеялся Андрей.

Подъезжая к костру, Фредди свистнул. Не сигналом — он их, как они уже раньше поняли, не знал, — а по-простому. И они ответили ему таким же.

Фредди подъехал к самому костру, тяжело, как-то неловко спешился и не сел, а прямо упал на седло Эркина.

— Ты чего? — удивился Андрей.

— Хреново мне, — неохотно ответил Фредди и попросил. — Вы сами там, с вьюками управьтесь. Я посижу.