Аналогичный мир

— Присы белые?

— Ну да. Говорили, у русских в армии и цветные были. Но те, если в плен попадали… больше часа не жили. А русские, и другие белые в лагерь шли. У них, правда, свои лагеря были. А оттуда уже в общие.

— Значит, полы против рабства были? — снова уточнил Эркин.

— Ну да. Я ж говорил.

— И присы?

— Ага.

— Так чего ж вы нас так мордовали в распределителях? Все знали. К лагерникам попал — кранты, живым не выйдешь.

— Это кримы. Белому с цветным в одной камере сидеть — позор. Расу теряешь. А кримы все расисты. Полам-то на это накласть было.

— Как же! Я раз к полам в камеру попал… Если б надзиратели не чухнулись, меня б тогда ещё в Овраг свалили. Если б вообще что собрали. Я такого страха ни до, ни после не пробовал!

Андрей отложил нож, подался вперёд.

— Не мог ты к полам попасть! К ним цветных не сажали!

— Так было же! Нас трое было. Все спальники. На продажу. А всюду битком. Чтоб не попортили, сунули к полам. А они… они же пошли на нас. Вы же белые, от вас отбиваться нельзя!

Андрей даже привстал.

— Так со спальниками в камере иначе нельзя! Спальник трахнет, так после этого хоть в параше топись, не будет тебе жизни.

— Чего?! Охренел? За каким… чёртом мы вас трахать будем, сам подумай.

— Вы же!…- Андрей осёкся и как-то осел на землю, захлопал ресницами. — А чёрт, ты же говорил…

— Ну да! Без приказа раб не работает. А так нам всё это по фигу.

Андрей вдруг захохотал. Взахлёб, до слёз. Бил кулаком по колену, по земле, не в силах ничего сказать. Эркин сначала принял за истерику. Видал он такое. И приготовился бить. Но потом не выдержал — так заразительно хохотал Андрей — и засмеялся сам.

— А мы… — наконец выговорил Андрей, — мы ж боялись вас. Говорили, что вы того, кидаетесь на всех. Не разбираете мужик там или баба, малолетка или взрослый. Лишь бы трахнуть.

— Так они, — медленно начал соображать Эркин, — так те, полы, испугались нас? Мы ж от них жались, чуть по стенке не размазались, а они… они боялись, что мы полезем, так что ли? К ним полезем?

— Ну да. А камерное правило ты же знаешь. Бей первым. Ну, ч-чёрт, ну, ни хрена себе, как получается. Нас спальниками пугали, а вас…

— А мы вас боялись до… ну, не знаю как. А они, значит… — Эркин потёр лицо. — Значит, что ж получается? Бей первым. И как попали в одну камеру, то сразу рубка. Только шевельнись, и всё.

— Получается так, — растерянно развёл руками Андрей. И улыбнулся. — Только… только труханулся ты тогда зря. Ничего б такого вам не сделали. Если б и побили, то так, для виду.

— У нас-то всё равно жизнь на кону. Кому вид, а нам на сортировке каждый синяк в счёт. — Эркин покрутил головой, откинул со лба прядь. — Слушай, а почему к полам цветных не сажали?

— А чтоб не распропагандировали!

— Рас… чего?

— Ну, чтоб мысли о вреде рабства не внушали.

Эркин оторопело уставился на него.

— Ты это того, шутишь?

— Нет, я серьёзно. Полы против рабства, и вот, чтоб они другим этого не говорили, их и сажали отдельно. Ну, цветных ни к полам, ни к присам не сажали. Только с кримами. Ну, слышал я, одного пола в камеру к спальникам сунули, и они его насмерть… затрахали.

— Брехня! — отмахнулся Эркин, но тут же напрягся, прикусил губу. — Нет, постой. Если так приказали, то могли. Я о таком тоже слышал. Собирают спальников или даже одного, и приказывают, и потом подсаживают. Но потом таких убивали. За боль белому, а уж за смерть-то…

— А! Так это и в лагере. Ткнут тебя одного в барак к кримам, они тебя уделают так, что только номер и будет виден. Ну, ни фига себе закручено. Стравили нас намертво. Мы, значит, друг друга сами мордуем вусмерть, а они…

— А им работы меньше. У нас они так элов и джи стравили, работяг на спальников, рабов на отработочных, всех на лагерников. У вас свои…

— Точно, — Андрей ещё раз попробовал лезвие пальцем и, подобрав ветку, коротким взмахом наискось перерезал её. Снова оглядел нож и через костёр кинул Эркину так, что тот поймал его на лету. — Держи. Теперь нормально. Такая, значит, система.

Эркин кивнул. Защёлкнул нож и спрятал в карман. Усмехнулся.

— Знаешь, мне сон как-то приснился. Что мы с тобой в распределителе в одной камере оказались. На поединке. Знаешь, что это?

— А то! Ну, и кто победил?

— Проснулся я. Больно страшно стало.

— Да-а, — Андрей поёжился, передёрнул плечами как от озноба. — Как это нас пронесло? Пришиб ты бы меня.

— Как сказать, — пожал плечами Эркин. — Никогда я во сне не кричал, а тут… И вот увидел я это. А днём Белая Смерть объявилась.

— Сон в руку говорят, — засмеялся Андрей. — А так, в самом деле… Встретились мы в самый раз. Не в распределителе, и не тогда… у костра ночью… Пронесло. Мать бы сказала: судьба.

— Судьба, — повторил Эркин. И засмеялся.

— Ты чего?

— На небо посмотри.

— А ни фига! Полночи осталось.

— А четверти не хочешь? Одеяла заложили, как спать будем?

— В первый раз что ли. Спина к спине. Не замёрзнем. — Андрей зевнул. — Затрепались мы. Напоследок.

— Мг.

Они легли, прижавшись спинами. Андрей как всегда на левом боку, правая нога полусогнута, чтобы голенище с ножом было под рукой. Эркин обхватил себя за плечи, пряча грудь и лицо под скрещёнными руками, и тоже слегка подтянул ноги, прикрывая коленями живот. В ночь перед кочёвкой, когда всё увязано, чтобы утром не барахтаться впопыхах, приходится греться собственным теплом. Но и ночи сейчас не холодные. Только вот роса под утро… Но зато не проспишь. Роса разбудит.

— Недели на две языки привязывать, — вздохнул Эркин.

— Может, и обойдётся.

— Может, ты ему и номер свой покажешь?

— Сначала ты причиндалы свои выставишь.

Они говорили сонными, затихающими голосами.

1992;30.09.2010

ТЕТРАДЬ ТРИНАДЦАТАЯ

Фредди их встретил на перегоне. Услышав в утреннем тумане мычание, стук и щёлканье копыт, пересвистывание парней, он громко окликнул их и поскакал навстречу.

— Здорово, парни!

— Доброе утро, сэр, — откликнулся из тумана Эркин.

— А Эндрю где?

— Сзади, сэр. Подпирает.

Голос Эркина вежлив, но без малейших признаков радушия. Он был хмур и насторожен. Ко всему прочему, ему ещё перед самым утром, когда просыпаешься, вспомнился вчерашний разговор и пришла в голову мысль, от которой он едва не заорал в голос.

Женя ведь русская, "условно" белая, а Алиса вообще "недоказанная", и, значит, если что… их сразу… Как Андрееву мать. И все его надежды на то, что в случае чего, свора им одним натешится, а их не тронет, это так… блажь рабская!

Он сумел сдержать рвущийся наружу крик, даже не дёрнулся, чтобы не потревожить Андрея. Только сразу взмокли волосы от выступившего холодного пота и бешено заколотилось сердце. Он заставил себя ещё подремать, и утро шло своим чередом, но страшное чувство опасности уже не отпускало его. Андрей заметил, конечно, что с ним не то что-то, но ни о чём не спросил. А он об этом ни с кем, даже с Андреем говорить не мог. И тут ещё этот беляк чёртов. Припёрся.

Эркин покосился на Фредди, на аккуратный вьюк позади седла. Одеяло, припасы. Точно, значит, поселится с ними. За стадом следи, за этими из резервации следи, да ещё теперь на этого оглядывайся. Даже руганью душу не отведёшь. "Да, сэр", — и глаза книзу. Больше тебе ничего не положено. Ох, забыл. Надо ещё Андрею сказать, чтоб не загибал по-лагерному. Чёрт его, этого беляка, знает, может и догадаться. И как они не сообразили. А теперь не посигналишь. Вон он торчит, как…

Недружелюбие Эркина не удивило Фредди. И маска вежливости не могла его обмануть. Ох, и каша заварилась. Джонни сказал, что индеец ездил вчера к резервации. За границу не вылез, но стоял долго. Может, и перемигнулся с кем. А может, и договорился. Лица его Джонни не видел, а перекликнуться там — пустяк, горло драть не надо. Если он сговорился, то конец. Эндрю против напарника не пойдёт. Им и дальше вместе работать. Правда, индеец обещал драться за стадо. Только краснокожему на слово верить… им белого обмануть — доблесть и от своих уважение. Хотя на этого мало похоже, чтобы словами кидался.