Страница 66 из 78
Вопросительные знаки стали появляться и дальше. Список рос, уже перешагнул за сотню... Короткая летняя ночь была на исходе, когда Царь, кончив оформлять свою партию, тоже уснул.
На пятое июля в Петрограде была назначена демонстрация рабочих в знак протеста против наступательной политики Временного правительства на фронте.
Уже с утра на заводских окраинах рабочие стали собираться у ворот своих фабрик и заводов. Колонны шли по центральным улицам, направляясь на Невский проспект. Как и в первомайский день, над колоннами белели и краснели стяги, гремели революционные песни. Но теперь на стягах выделялись гневные лозунги. Они клеймили Временное правительство за измену делу революции, за соглашательскую политику, требовали всю власть передать в руки Советов.
«Долой проклятую войну!» — колыхалось над Царем полотнище. Царь шел в передних рядах колонны рабочих своего завода, рядом с Володей Коршуновым. В кармане Володи лежал тяжелый семизарядный браунинг на случай, если контрреволюция захочет помешать демонстрации.
Настроение у демонстрантов было тревожное. Накануне газеты предупреждали, что Временное правительство не допустит никаких демонстраций. Если потребуется, то и разгонит вооруженной силой.
Но никто из рабочих верить этому не хотел. «Не посмеют...» — думал Володя.
Ярко сияло июльское солнце. Главная улица, как и обычно, сверкала зеркальными витринами магазинов, неисчислимыми вывесками-рекламами. Жила она прежней, дореволюционной жизнью, словно ничего в стране и не изменилось. Так же гуляли по улицам дамы с собачками. Шли в раззолоченных мундирах гвардейцы-офицеры. Попадались навстречу в котелках и цилиндрах, с тростью в руках надменные, важные господа. Острый глаз Царя все это подмечал. Толпы народа на широких тротуарах глядели враждебно на демонстрантов, и главная улица все еще принадлежала им. Слышались злобные выкрики: «Предатели! Свободу губят!» Кто-то из шикарно одетых господ воинственно потрясал палкой с серебряным набалдашником и истерично вопил: «Хамы! Свинца захотели?»
— Спокойно! На провокации не обращать внимания, — предупреждал Володя своих, оглядываясь назад.
«Неужели разгонят? — тревожно думал Царь. — В феврале улицы добрее были. А теперь злые».
Сплошной стеной шли демонстранты. Суровыми были их лица. Гневно сверкали глаза. Слышался только мерный тяжелый топот многих тысяч ног. Шли демонстранты в рабочих куртках и блузах, в солдатских гимнастерках.
И вдруг движение колонны застопорилось. Впереди показались казаки. Гарцевали они на своих откормленных конях. Слышался цокот копыт. Главная улица еще сильнее заволновалась.
— Спокойствие! — снова закричал Володя, оборачиваясь к своим. — Это провокация.
И тут же грянул залп...
Все поспешно стали разбегаться. Пригнувшись, побежал и Царь.
«Только бы проскочить до Гостиного», — лихорадочно думал он, наклонив голову и чувствуя, как холодный пот выступает на лбу.
Люди падали, ползли по торцовой мостовой, оставляя за собой кровавый след. Слышались крики, вопли... Было у Типки такое ощущение, словно он попал на фронт и вместе с товарищами-солдатами бежит в атаку против засевших в окопах немцев.
Вдруг что-то больно стукнуло его в левую руку. Через рукав гимнастерки потекла и закапала на панель кровь. Ранили!
Прижимая руку к груди, Типка завернул за угол Гостиного двора, передохнул и снова побежал, но уже по Садовой. Рядом с ним бежали другие.
В ближайшей аптеке Царю перевязали руку.
— Кость не тронута, — успокоил его студент-медик с повязкой Красного Креста на рукаве. — Счастливо, парень, отделался!
Окрестные улицы по-прежнему были переполнены народом. Все говорили о том, что произошло на Невском. Одни ругали Временное правительство. Другие во всем винили большевиков, и таких было больше.
Медленно Царь плелся домой, думая, остался ли в живых Володя. Все время они были вместе, а когда началась стрельба, растерялись.
Если бы не раненая рука, он прицепился бы на подножку переполненного трамвая и добрался бы до Галерной гавани, а там рядом... Теперь же пришлось весь длинный путь проделать пешком.
К радости Царя, дома его встретил встревоженный Володя Коршунов.
— Живой?! — Взглянув на забинтованную руку, покачал курчавой светловолосой головой. — Сволочи! — с негодованием сказал он. — Мы же шли мирно. Никому не угрожали.
Володя торопливо шагал по комнате, стараясь успокоиться.
— Видишь, Антип, чем нас Временное правительство угощает? Свинцом! Но теперь мы, большевики, выйдем на улицы не с просьбой! Мы добьемся! Власть будет в руках рабочего класса!
Царь не вставал с табуретки. Голова у него кружилась, во всем теле чувствовал он слабость.
— Ничего... Поправишься... — постарался успокоить его Володя, видя, в каком состоянии находится Типка. — На произвол судьбы тебя раненого не оставим, поможем... — И снова повторил: — Мы, большевики, свое возьмем. Народ теперь дюже осерчал. Льстивым словом и пулей его не успокоишь.
Царь хотел идти за кипятком в чайную, но Володя решительно уложил его на свою постель.
— Будешь спать здесь. На сундуке-то тебе жестковато.
Сам сбегал в чайную. Где-то раздобыл краюшку хлеба. И, вернувшись, разделил хлеб на две равные доли.
— Беру я тебя на полное иждивение. А завтра поговорю на заводе в комитете. Наши помогут.
Поздно вечером, когда оба поужинали и собирались ложиться спать, в коридоре громко прозвенел звонок.
Пришел военный патруль и с ним двое в штатском.
Володе Коршунову предъявили ордер на арест.
— Это по какому праву? — запротестовал вспыхнувший Володя.
— По такому, что вы большевик, — заявил человек в гражданской одежде, выделяясь своей военной выправкой.
Володя не спеша снова прочел ордер, вернул его и, криво усмехаясь, сказал, обращаясь уже к Царю:
— Теперь свобода. Придется подчиниться.
— Вот именно, — подтвердил старший, — свобода, только не для немецких шпионов и предателей. А это кто? — Он глазами указал на Типку.
— Племянник, — неохотно буркнул Володя, одеваясь.
— Тоже... большевик? — заинтересовался старший, заметив у Царя забинтованную руку.
— Большевик, — подтвердил Царь.
— Ранили на демонстрации? — продолжал допрашивать его старший.
Но Царь больше не отвечал.
Бегло осматривая комнату, нашли разряженный браунинг. Старший немедленно забрал оружие.
— А что это за декларация? — спросил он, развернув Типкин список членов «партии ребят-пролетариев».
— Не трожь! — сказал Царь угрожающе.
— Удивительное дело, — бормотал пришедший, внимательно ознакомившись со списком, — большевистская зараза и ребят охватила.
— Не удивительно, а грустно, — поправил его человек в штатском и обратился к Типке: — Интересно, твоих это рук дело? Или тебя кто подучил?
Царь молчал.
— Придется и тебе прогуляться с нами, малый, — сказал старший Типке, забирая список с собой.
— Раненого уводите! — возмутился Володя. — Георгиевского кавалера... Защитника родины...
Но ему никто не ответил.
Володя ласково потрепал Царя по голове, и они вышли вслед за патрулем. Комнату опечатали. В этот же вечер Коршунова отвезли в «Кресты», а Царя, допросив, отпустили.
Ночевать Царь пошел в дежурку своего завода.
На другой день, побывав на перевязке у врача, Царь отправился в Скобской дворец. Пошел он перед вечером с твердым решением зайти к Зубаревым, узнать о здоровье Фроськи и переслать ей в больницу письмо. Он помнил, как Фроська зимой упрекала, что он ничего ей не написал, находясь на фронте, и теперь намеревался искупить свою вину.
В боковом кармане гимнастерки у него лежало письмо, над которым он перед этим трудился часа два в дежурке завода.