Ребята не подведут!

— Минутку! Об этом я скажу сам, — перебил его зеленорубашечник. — Братья и люди! — неожиданно взвыл он.

— Надеюсь, я отношусь к людям, а не к его братьям, — проворчал дядя Шефчик.

— Палач тебе брат, бандюга, — процедил сквозь зубы дядя Варьяш.

— Говорите! Мы вас слушаем! — подбодрил зеленорубашечника господин Розмайер.

— Отечество в опасности! Все на его защиту! — снова возопил Шлампетер.

— Ура! Ура! — явно невпопад гаркнул Розмайер.

— Молчать! — осадил его зеленорубашечник. — Мы переживаем критические минуты! Вслед за румынами и финны оставили Гитлера, но мы, нилашисты, будем держаться до последнего вздоха…

— Тьфю! Позор им! — снова крикнул господин Розмайер, стараясь как-то исправить прежнюю оплошность, но и на сей раз попал впросак.

Эти две его промашки привели Теофила Шлампетера в настоящее неистовство. Он принялся вопить до хрипоты, что до сих пор считал финнов своими братьями, но теперь публично отрекается от них и до последней капли крови будет стоять на стороне своего великого союзника, потому что скоро пробьет час окончательной победы германского оружия. И он, Теофил Шлампетер, начальник нилашистского участка, не потерпит, чтобы вокруг него витал дух измены, а всех инакомыслящих истребит и спровадит на тот свет. В заключение он призвал всех последовать его примеру и приветствовать друг друга взмахом поднятой руки, ибо это, по его мнению, поддержит дух нации и приведет к спасению. Ведь, мол, нилашисты в Венгрии ничуть не хуже, если не лучше, кто носит в Германии свастику.

Он орал во всю глотку и сыпал как из рога изобилия излюбленными словечками нилашистов:

— Карпаты! Дунай! Великая родина!

Но к чему он говорил эти слова, никто из собравшихся не понял. Впрочем, и сам Теофил Шлампетер вряд ли отдавал себе отчет в своих выкриках. Но есть люди, для которых все непонятное звучит наиболее убедительно. Именно к таким людям и принадлежал господин Розмайер. Но даже и он начал проявлять первые признаки нетерпения, когда зеленорубашечник все больше и больше запутывался в паутине собственных слов, и теперь стало ясно, что раньше рассвета ему вряд ли удастся ид нее выпутаться. Между тем корчмарю надо было еще подсчитать выручку за день. Поэтому он засуетился и под покровом темноты заковылял домой, оставив вместо себя Эде.

Эде, конечно, не ушел, но вскоре заметил, что слушателей вокруг него становилось все меньше и меньше. Даже господин Теребеш и тот отправился спать. Дольше всех выстоял старший по дому господин Тыква, пока не вспомнил, что забыл составить расписание дежурств по противовоздушной обороне на следующие сутки. Тогда и он потихоньку ретировался. Эде, видя, что он остался один, тоже улизнул домой.

А зеленорубашечник все продолжал ораторствовать. Возможно, он так бы и не остановился, если бы в бесконечном потоке слов не наткнулся на слово «баторшаг». Зычно прокричав его, он вдруг неожиданно замолк, удовлетворенно вздохнул и отдал команду:

— Разойдись!

Потом поднял глаза и увидел в темноте две смутно вырисовывающиеся фигуры — двух худых, долговязых парней, застывших на месте, словно истуканы.

— Эй, вы, я же сказал: разойдись! — еще раз крикнул им зеленорубашечник. — Если приказывают разойтись, значит, расходись! Слышите?

Долговязые не шелохнулись.

— Марш отсюда! — заорал зеленорубашечник. — Стрелять буду!

Он выхватил из заднего кармана галифе револьвер и угрожающе зашагал к двум темным фигурам. Те неподвижно стояли на месте и неизвестно чего ждали.

— Считаю до трех! — прохрипел зеленорубашечник.

Он досчитал до трех и выстрелил.

На звук выстрела выбежал дядя Варьяш с фонариком в руке и осветил двор. Луч карманного фонарика упал па зеленорубашечника, который стоял один среди ночи с револьвером в руке, направленным на деревянные столбы.

— Кажется… — пролепетал зеленорубашечник, — тут кто-то ходил…

Он поспешно сунул револьвер в карман и, повернувшись, зашагал к себе.

Но и поныне осталось неизвестным, кто бросил под его дверь арбузную корку, пока он произносил свою злополучную ночную речь. Достоверно лишь то, что в ту ночь последние метры до своей двери Теофил Шлампетер прополз на животе и открыл ее не руками, а ударом головы.

Может, из-за арбузной корки, а может, и из-за дуэли со столбами, но, как бы то ни было, в дальнейшем зеленорубашечник отказался от публичных выступлений. Впредь он уже не ораторствовал, а только приглаживал пальцем щеточку усов под носом да скрипел и грохал своими черными сапожищами с подковками, расхаживая по подвалу. Выкриком «баторшаг» и взмахом поднятой вверх руки он приветствовал теперь только старшего по дому Тыкву, господина Розмайера, его превосходительство господина Теребеша и Эде. Особенно он подружился с Эде. Ребята часто видели, как они перешептывались или в подворотне, или где-нибудь в другом месте. Эде изредка наведывался к зеленорубашечнику и однажды заявил Габи, что Теофил Шлампетер намного лучше доктора Шербана, которого в нужный момент непременно отправят на тот свет, потому что доктор Шербан — человек подозрительный и неблагонадежный.

— Вот оно что! А ты благонадежный? — спросил Габи.

— Еще как! — похвастался Эде. — Я самый благонадежный. Недаром брат Шлампетер расспрашивает обо всем только у меня. Он-то знает, что на меня можно положиться.

— А я не верю! Все ты врешь, — нарочно подзадорил его Габи.

— Не веришь? — задохнулся от обиды Эде. — Так вот знай: он до того мне верит, что даже научил обращаться с пулеметом.

— С каким пулеметом? — наивно удивился Габи.

— Да… как тебе сказать… — залепетал Эде, поняв, что сказал лишнее. — Да так… вообще, рассказал, какие бывают пулеметы и что каждому мальчишке надо бы уметь стрелять…

Он быстро распрощался, вспомнив вдруг, что ему срочно нужно бежать домой.

Он так спешил, что забыл вскинуть руку, а ведь в последнее время признавал только такое приветствие и ни за что на свете, даже, пожалуй, за плитку шоколада, не отказался бы от него.

Ребята вскоре подметили и другие перемены в поведении Эде. Он становился все наглее, все заносчивее и перенял все повадки зеленорубашечника. Если ему приходилось стоять, то он широко расставлял ноги, будто балансируя на палубе корабля. Если же он ходил, то обязательно громко топал ногами, словно за ним шел целый нилашистский отряд. Как и Теофил Шлампетер, он уже не говорил, а отрывисто выкрикивал отдельные слова. Втайне от всех он даже решил отрастить себе такие же усы, как у зеленорубашечника, но усы расти никак не хотели, и поэтому он обгорелым концом спички нарисовал себе под носом две жирные мухи. Наконец, он заявил, что хватит играть в жандармов, и напрочь отказался быть жандармом, раз его всегда избивают. Однако согласился играть в зеленорубашечника, потому что зеленорубашечника никто не бьет, а, наоборот, он сам всех бьет и истребляет.

Ребята, поразмыслив, согласились на условия Эде и тут же доказали, что можно избить и зеленорубашечника. Как ни кричал, как ни бесновался Эде, он все же получил свое, хотя был уже не жандармом, а зеленорубашечником.

С тех пор он держался в стороне от ребят и лишь издали следил за ними. И как ни странно — играли ли ребята пли совещались — всюду они слышали рядом сопение Эде. Эде вел себя явно подозрительно. И тогда ребята решили не спускать с него глаз. Теперь у них стало уже два противника, два врага: Эде и зеленорубашечник.

Это решение было принято под лестницей во время игры в путешествие. Председатель тут же прекратил игру и объявил, что необходимо посоветоваться. Когда участь Эде была решена, Габи распорядился, чтоб Дуци, то есть Тамаш, хорошенько присматривала за зеленорубашечником. И пусть она, мол, ничего не боится, потому что зеленорубашечник и в глаза никогда но видел ни Дуци, ни Тамаша.

— Конечно, если он никогда не видел Дуци, откуда ему знать Тамаша! — уточнил главный секретарь.

— В общем, он не знает ни Дуци, ни Тамаша, — заключил председатель. — Значит, решение принимается, будем следить за Шлампетером.