Форсированный марш

Шульце с трудом дождался, когда наконец уляжется весь этот хохот и радостные вопли. Когда в гостиной стало тише, он взорвался.

— Встань прямо! — рявкнул он, точно они находились на батальонном плацу. — Расправь плечи и подтяни свое отвисшее брюхо! Держи свою челюсть как следует! Держи голову прямо! Ты разговариваешь с унтер-фюрером[7] СС, невежа!

— Ах ты, помойная утроба, — усмехнулся артиллерист.

— За эти несносные слова, солдат, я отрежу тебе задницу, — пообещал Шульце, вспыхивая. — Грязный вонючий пердун!

Но прежде чем Шульце успел врезать усмехающемуся артиллеристу, Матц резко дернул вверх свой протез и попал артиллеристу точно между ног. Несчастный издал душераздирающий вопль и рухнул на колени. Шульце с размаху опустил свои закованные в гипс руки на его затылок, и артиллерист беззвучно упал лицом в ковер.

Победно ухмыляясь, Шульце провез инвалидное кресло с Матцем через импровизированный коридор, который образовали расступавшиеся на их пути другие солдаты. При этом он милостиво кивал то налево, то направо — ни дать ни взять фюрер во время появления на партийном съезде в Нюрнберге.

Их путь преградила хозяйка борделя. Необъятная грудь, казалось, подпирала ее двойной подбородок.

— Вот это вещь! — восторженно протянул Матц, не сводя глаз с ее бюста. — Это же настоящее чудо инженерного искусства! Это даже более грандиозное сооружение, чем мост через Рейн в Кельне.

Шульце также с неприкрытым восхищением обозрел монументальные формы мадам.

— Так и съел бы все это мясо… и гарнира не нужно, — восторженно выдохнул он.

На хозяйку борделя эти реплики не произвели ровным счетом никакого впечатления.

— Что это вы, интересно, делаете в моем заведении со своей гребаной инвалидной коляской? — грозно осведомилась она. — За это вам, черт побери, придется заплатить дополнительно! — она сделала весьма выразительный жест своей унизанной множеством колец пухлой рукой. — Заплатите за коляску, и тогда я разрешу вам поставить ее где-нибудь в уголке и посмотреть на моих девочек.

— Ну-ка, покажи ей, что мы припасли, Матц, — бросил Шульце.

— У нас есть для вас кое-что получше денег, мадам, — с энтузиазмом откликнулся Матц и, засунув руку в ящичек, который располагался под сиденьем его инвалидной коляски, принялся выуживать оттуда вещи, которые приятели прихватили с собой, покидая госпиталь «Шарите». — Три банки мясных консервов, блок сигарет, кило крупы и — вот, смотрите. — Он поднял высоко вверх маленькую бутылочку с маслянистым содержимым коричневого цвета. — Сок радости.

— Морфий? — ахнула женщина. Ее зрачки сузились. Как и все, кто жил в Берлине в третий военный год, она прекрасно знала, что на черном рынке бутылочка морфина стоила целое состояние. Ведь немецкая столица была теперь переполнена калеками всех сортов — и мужчинами, и женщинами, — которые существовали только от инъекции к инъекции и были готовы отдать за временное избавление от своих страданий любые деньги.

— Именно морфий, — подтвердил Шульце. — Теперь все улажено, не так ли, мадам?

Так оно и было. Не более как минуту спустя парочка лучших девиц мадам, австрийские двойняшки Митци и Герди, повели друзей наверх в самые роскошные апартаменты заведения.

— Обычно мы пускаем сюда лишь офицеров и настоящих господ, — объяснила хозяйка, крепко прижимая бутылочку с морфием к своей массивной груди.

— Высший класс! — восторженно воскликнул Матц, когда две полураздетые проститутки уложили его на огромную кровать, стоявшую в углу. — Как в раю.

Но в отличие от него Шульце совсем не собирался выражать столь же неумеренный восторг.

— Мадам, моему товарищу все здесь подходит, — объявил он. — Ведь, во-первых, у него слишком мало того, что надо вставлять; во-вторых, он делает это лишь одним-единственным способом — сверху вниз и обратно. — Он постучал закованной в гипс рукой по своей широкой груди: — Но лично мне требуется гораздо больше пространства. — Повернувшись к Митци, он одарил ее распутной улыбкой: — Видишь ли, милочка, на кровати я — настоящий матадор. Сначала я делаю это сбоку. Затем — сзади. А затем взбираюсь на подружку и, опираясь на свои плавники, делаю это сверху. — Он подмигнул проституткам, и они расхохотались — намерения Шульце были им ясны и понятны.

Шарфюрер хлопнул мадам по ее объемистому заду, плотно обтянутому шелком платья:

— Но на сегодняшнюю ночь, учитывая особые обстоятельства я, так и быть, готов удовольствоваться тем, что вы мне предложили. Мне хватит и этой кровати — и не беспокойтесь, хозяйка, я очень нежен с девственницами.

Не прошло и пяти минут, как Митци уже стащила с Шульце его тяжелые походные ботинки и черные брюки и обнюхивала его гигантский восставший член, точно он был каким-то особенно прекрасным цветком, почти прижимаясь к нему своим точеным венским носиком. В этот момент Матц неожиданно застонал:

— Шульце!

— Чего тебе надо, кретин? — зло крикнул шарфюрер. — Ты что же, не видишь, что сбиваешь меня с панталыку?

— Но я не могу… не могу.

— Не можешь что?!

— Не могу взобраться на нее! — со слезами в голосе ответил одноногий роттенфюрер.

Пробормотав сквозь зубы ругательство, Шульце повернулся к нему. В тусклом красноватом свете он хорошо видел девицу Матца, уже совершенно голую, лежащую на кровати с задранными вверх ногами. Матц, однако, пока так и не выбрался из своего инвалидного кресла — хотя он тоже был совершенно голый и безусловно готовый к действию; из уголка рта у него, похоже, капала слюна при взгляде на соблазнительную голую шлюху, дожидавшуюся его.

— Раскрыв так ноги на сквозняке, она рискует очень серьезно простудиться, — проронил Шульце, глядя на эту сцену.

— Я прошу тебя, Шульце, пожалуйста, без шуточек, — взмолился Матц, глядя на кровать с выражением безнадежности в глазах. — Я мечтал о подобном в течение долгих, долгих месяцев!

Шульце спрыгнул со своей постели и торопливо пересек комнату, направляясь к Матцу. Его собственный пенис торчал вверх, точно полицейская дубинка.

— Давай, маленький калека-извращенец, — рявкнул он, одним движением своей перебинтованной руки поднял миниатюрного роттенфюрера в воздух и опустил его точно между ногами девицы.

— Попробуй, милая, как тебе подойдет этот размерчик, — бросил он.

Проститутка замычала от удовольствия, а Матц немедленно приступил к активным действиям. Пружины кровати заскрипели, точно бешеные.

Шульце также не собирался терять времени даром. Снаружи то и дело разрывались авиабомбы, которые теперь падали густо и часто. При каждом новом взрыве Митци вздрагивала, что делало удовольствие, которое получал Шульце, лишь еще более острым. Гамбуржец занимался любовью со всем пылом, на который был способен, и его широкая мускулистая спина вся взмокла от усердия.

Со своей кровати Матц восторженно прокричал:

— Давай, задай ей жару, задай ей настоящего жару, старина Шульце!

— Остановитесь-ка, эй, вы! — Элегантный штабной офицер натянул поводья своей лошади и с удивлением поправил в глазу монокль в черной оправе. — Во имя трех дьяволов, скажите мне, что вы здесь делаете?! — Выпучив глаза, он брезгливо рассматривал одноногого и совершенно пьяного солдата, сидевшего в своем инвалидном кресле в одной ночной рубашке и прижимавшего к груди ночной горшок, до краев заполненный коричневатой жидкостью. Бритая голова этого солдата была прикрыта алыми женскими кружевными трусиками. А его инвалидное кресло толкал вперед другой, столь же пьяный, солдат с расстегнутой ширинкой и с забинтованными руками, полностью облепленными гипсом. Под мышкой он зажал деревянную ногу-протез.

— Дышим утренним воздухом, господин офицер, — вежливо ответил Шульце. — Очень приятно, знаете ли, подышать им после того, как проклятые томми выбросили наконец весь свой груз бомб и улетели восвояси.

— Ничего себе утренняя прогулка! — взорвался штабист. — Вы что же, не видите, что с неба льет дождь?

7

Категория воинских званий, объединявшая звания от унтершарфюрера до гауптшарфюрера; проще говоря, сержанты и старшины. С 1942 г. туда добавилось еще и звание штурмшарфюрера (младшего лейтенанта). — Примеч. ред.