Детоубийцы

– Какие документы?

– Вы их увидите, мистер. Я сунул их в этот… в ксерокс. Копии при мне. Я хочу за них миллион.

Карандаш в пальцах Петракова изобразил на бумаге цифру 1 000 000. Долларовый символ он рисовать не стал. Разумеется, подразумевались местные шиллинги. На самой крупной купюре достоинством в 50 тысяч были изображены трудолюбивые негры, собирающие урожай. На самой мелкой, тысячной, – первобытное каменное жилище, откуда они вылезли.

– О вознаграждении поговорим при встрече, – сказал Петраков, прикидывая, что малолетний осведомитель мог затребовать в два раза больше, почему бы и нет? – Но сначала я должен взглянуть на документы. Ты где?

Он взял карандаш на изготовку.

– В городе, – ответил Генри. – Я смылся от генерала, как только сделал копии.

Петраков застыл, сжимая карандаш:

– Смылся?

– Ага. – Генри то ли хихикнул, то ли всхлипнул. – За мной была погоня. Наверное, генерал догадался.

Грифель карандаша, прижатый к листочку, хрустнул. Петраков швырнул его на пол.

– Идиот! – воскликнул он. – Кто тебя просил бежать? Надо было задержаться, чтобы не вызвать подозрений.

– Вы сами говорили, что дело срочное, – напомнил Генри. – И обещали хорошо заплатить.

– Ты о чем-нибудь, кроме денег, способен думать?

– Конечно. Так когда мы встретимся, мистер?

На часах было восемь вечера. В последнее время Петраков засиживался на работе допоздна, чтобы поменьше видеться с женой, наставившей ему рога с одним улыбчивым молодцем из дипломатического корпуса США. «Сука, – подумал он. – Лживая, похотливая сука».

– Что? – подал голос Генри.

Петраков досадливо поджал маленькие розовые губки. Это все нервы. Прежде у него не было привычки произносить затаенные мысли вслух.

– Never mind, – сказал он. – Не обращай внимания.

Невидимый Генри ойкнул.

– Они идут, – прошипел он.

– Кто?

– Те двое, что гнались за мной в саванне. Наверное, опять ищут меня.

«Набивает цену, – решил Петраков. – Хочет заставить меня раскошелиться. Все эти черные одинаковы. Бездельники, воры и жулики. Во всех заложено одно и то же, только в разных пропорциях».

– Полагаю, ты ошибаешься, Генри, – сказал он. – Полагаю, никто тебя не ищет.

Мальчишка не уловил сарказма:

– Ищут. Они рядом.

– И что ты намерен делать?

– Встретиться с вами и получить свои денежки, – был торопливый ответ. – Приходите в «Империал Синема», мистер. Сегодня в десять. Я вас найду.

Связь оборвалась. Петраков сверился с часами и вновь сел за пасьянс. Какое-то смутное волнение нарастало в его груди. И невозможно было разобрать, тревога это или предчувствие большой удачи.

Без пятнадцати девять Петраков вышел на улицу, решив слегка перекусить перед встречей. К нему тотчас подкатил шоколадный парень на велотакси. Его трескучий, нещадно чадящий агрегат назывался бода-бода, потому что в свое время эти юркие мотоциклы перевозили пассажиров от границы до границы – from border to border. Теперь бода-бода лавировали преимущественно между городскими бордюрами. Петраков никогда не пользовался их услугами. Так же как не ездил в местных маршрутках, именуемых матату. Обитатели Кампалы вызывали у него брезгливость. А за что их можно было любить или хотя бы уважать?

Уганда принадлежала к полутора десяткам самых нищих стран мира с ужасающим уровнем бедности и преступности. Все эти народы, когда-то объединенные в одну британскую колонию, упорно не желали жить вместе, затевая все новые и новые междоусобицы. Тон задавали этнические угандийцы, навязывавшие остальным вкусы, взгляды, обычаи, культуру. Гражданские войны сделались явлением регулярным и почти обыденным, как сезоны дождей или засуха, и во время политических кризисов пепел пожарищ заменял выжившим соль. Самые страшные времена настали с приходом к власти африканского «отца народов», фельдмаршала Иди Амина, провозгласившего себя «повелителем всей живности на земле и в море», оставившего после себя трехсоттысячную гору трупов соотечественников. Сам он, к счастью, давно издох, однако население Уганды оставалось все таким же нищим, исхудавшая скотина шаталась от ветра, а вдоль разбитых дорог возвышались кучи мусора, над которыми кружили грифы и коршуны.

И запах, этот неистребимый запах гнили, падали и разложения!

Садясь в машину, Петраков не стал открывать окна, предпочитая духоту вони бедных кварталов. Спустившись с холма Накасеро, на котором сосредоточился центр столицы, он вплотную приблизился к миру, где царили средневековые, а порой и первобытные нравы. Здесь испражнялись на улице, избивали жен, исполняли какие-то дикие колдовские обряды и продавали детей. Взывать к полиции было так же бесполезно, как к древним африканским божкам. В трущобах Кампалы царили свои собственные законы, не прописанные в кодексе.

Не углубляясь в этот опасный лабиринт, Петраков остановил свой лимонный «Форд» возле ресторанчика «Литтл Парадайз», где кормили дешево, но сытно и плотно. Расположившись на веранде под тростниковым навесом, он полакомился вкуснейшим матоке – пюре из зеленых бананов в арахисовом соусе, а заодно умял большущий блин, в который был завернут помидорный омлет и обжаренная на гриле кукуруза. К сожалению, трапезничать пришлось под бой уличных барабанов, от которых жутко разболелась голова. Шуметь в Африке было так же естественно, как на молодежной тусовке. Здесь все орали, гоготали, слушали громкую музыку или – что было хуже всего – музицировали сами. Петраков, склонный к созерцательным размышлениям, лишь досадливо морщился.

Без пятнадцати десять он подкатил к кинотеатру «Империал», настолько же неприглядному, насколько пышным было его название. В двух залах из трех крутили порнуху, о чем свидетельствовали афиши, на которых резвились невероятно грудастые и задастые бабенки. Под афишами дефилировали целые полчища алчущих шлюх, разноцветных, размалеванных, расфуфыренных. Одни носили искусственные шубки под леопарда, другие обходились минимумом одежды. Но больше всего впечатляло разнообразие обуви на женских ногах – от мушкетерских ботфортов до «танкеток» на чудовищных платформах с подсветкой.

Стоило Петракову высадиться возле кинотеатра, как он был тут же атакован дюжиной проституток, сопровождаемых настырными, крикливыми сутенерами. Сделав вид, что он собирается пустить в ход травматический пистолет, Петраков отвязался от этого сброда, купил билет и уселся на середине последнего ряда. Кроме него в зале находились лишь трое зрителей – страстная темнокожая парочка и толстый индиец, украдкой наблюдавший за ней. Может быть, он задумал внести дополнения в Камасутру?

Стараясь не прислушиваться к похотливым стонам и похрюкиваниям, Петраков рассеянно следил за происходящим на экране и ждал появления Генри. Шла какая-то белиберда про похождения Шерлока Холмса. Не детектив – блокбастер. Реанимированный Голливудом, сыщик целым и невредимым выходил из-под артиллерийских и пулеметных обстрелов, без конца палил сам, а между делом демонстрировал приемы карате, укладывая злодеев штабелями. Надо полагать, бедняга Конан Дойл все это время вертелся в своем гробу, а Петраков ерзал в кресле, поминутно поглядывая на часы. Генри как в воду канул. На звонки он тоже не отвечал.

«Лживый паскудник», – сердито подумал Петраков и покинул зрительный зал, решив немного поколесить по округе в поисках осведомителя. Очень уж хотелось надрать ему уши, давая выход своему раздражению.

Между тем Генри находился совсем рядом. Его маленькое сердце отчаянно билось в грудной клетке, словно птичка, стремящаяся на свободу. Мальчик тоже страстно желал перенестись куда-нибудь за тридевять земель. Если бы не обещанные русским деньги, он бы давно покинул пределы города. Но без денег далеко не убежишь, это Генри знал на собственном опыте.

Он представления не имел о том, как его обнаружили, но его обнаружили. Преследователей было двое: оба здоровенные, с темно-коричневыми мускулистыми торсами, обтянутыми яркими майками, один бритый наголо, второй просто коротко стриженный. Скорее всего кто-то сообщил им по телефону, что Генри крутится возле кинотеатра. Это мог быть кто угодно – дружок, стрельнувший у Генри сигарету, продавец лепешек, ласково потрепавший его по голове, одна из шлюх, трясшая сиськами у входа в стрип-бар, попрошайка возле перехода. Теперь это не имело значения.