Страница 175 из 204
Корабль покинул планету, и Тревайз занялся манёврами вблизи солнца Мельпомены, делая всё, что мог, чтобы не причинить неприятностей и не доставить лишних неудобств экипажу за счёт непрерывных поворотов. Тревайз хотел на все сто увериться, что вся обшивка корабля омыта ультрафиолетовым излучением звезды.
Напоследок из шлюза извлекли скафандры и осматривали их до тех пор, пока Тревайз не удовлетворился их состоянием.
— И всё это, — сказала наконец Блисс, — из-за мха? Ты же так сказал, Тревайз? Мох?
— Я назвал эту дрянь мхом, потому что она мне его напоминала. В конце концов, я не ботаник. Всё, что я могу сказать, так это то, что это — ярко-зеленая растительность, и, вероятно, она может существовать при очень слабом освещении.
— Почему?
— Мох чувствителен к ультрафиолету, и он не может расти или сохранять жизнеспособность под прямыми солнечными лучами. Его споры — повсюду, и он растет в укромных уголках, в трещинах статуй, на нижних сторонах различных предметов, питаясь энергией рассеянных фотонов везде, где есть источники двуокиси углерода.
— Я поняла так, что ты считаешь его опасным.
— Это не исключено. Если бы хоть несколько спор проникли с нами, когда мы вошли, они бы нашли на корабле вполне подходящее освещение, без примеси вредного ультрафиолета, воду и неиссякаемый источник углекислого газа.
— Только три сотых процента в нашей атмосфере, — заметила Блисс.
— Им хватит за глаза. Добавь ещё четыре процента в выдыхаемом нами воздухе. Что, если споры мха проросли бы у нас в ноздрях и на коже? Что, если бы они съели и испортили пищевые запасы? Что, если они производят токсины, способные нас убить? Даже если бы мы бросили все силы на уничтожение этих спор, но всё же оставили хоть несколько, этих оставшихся могло бы оказаться достаточно, когда они вместе с нами попадут на другие планеты, чтобы заразить их, а оттуда перенестись на следующие. Кто знает, какой вред они могут причинить?
— Жизнь не обязательно опасна только потому, что она отличается от обычной, — покачала головой Блисс. — Как же ты любишь убивать.
— Это слова Геи, — буркнул Тревайз.
— Конечно. Но я надеюсь, они не лишены смысла. Мох привык к условиям этого мира. Поэтому он использует свет в небольших количествах, но гибнет при его избытке; поэтому он использует малейшие дозы двуокиси углерода, но может погибнуть при больших его концентрациях. Он может оказаться безопасным на любой другой планете, кроме Мельпомены.
— Ты хочешь, чтобы я дал мху шанс попытать счастья? — с возмущением сказал Тревайз.
— Да нет, — пожала плечами Блисс. — Не кипятись. Я тебя понимаю. Ты изолят, и у тебя, видимо, не было другого выбора, кроме как поступить так, как ты поступил.
Тревайз хотел было что-то ответить, но его прервал чистый, пронзительный голосок Фаллом. Она что-то сказала на своём языке.
— Что она говорит? — спросил Тревайз у Пелората.
— Она говорит, что… — начал Пелорат, но не договорил.
Фаллом, видимо, решив, что её язык понять нелегко, начала снова:
— Был ли там Джемби, там, где вы были?
Фаллом произнесла слова так старательно, что Блисс просияла:
— Разве не прекрасно она говорит на галактическом? И как быстро выучилась!
— Я всё перепутаю, — тихо сказал Тревайз, — если попытаюсь объяснять сам, но ты скажи ей, Блисс, что мы не нашли роботов на этой планете.
— Я сам, — вмешался Пелорат. — Послушай, Фаллом, — он нежно положил руку на плечо подростка, — пойдём в нашу каюту, и я дам тебе почитать ещё одну книгу.
— Книгу? О Джемби?
— Не совсем… — улыбнулся Пелорат, уводя Фаллом, и дверь за ними закрылась.
— Знаешь, — сказал Тревайз, проводив их недовольным взглядом, — мы тратим время зря, играя в нянек этого ребенка.
— Зря? Разве это мешает тебе в поисках Земли, Тревайз? Нет. То, что ты называешь «игрой в нянек», на самом деле укрепляет наши отношения, снимает страх, создаёт любовь. Разве это такая уж чепуха?
— Ты вновь говоришь устами Геи.
— Да, — согласилась Блисс. — А теперь о деле. Мы посетили три из древних космонитских планет и ничего не добились.
— Всё правильно, — кивнул Тревайз.
— Фактически мы обнаружили, что все они по-своему опасны, верно? На Авроре — дикие собаки; на Солярии — странные, агрессивные люди; на Мельпомене — несущий угрозу всем обитаемым планетам мох. Очевидно, когда планета остаётся предоставленной самой себе, заселена она людьми или нет, она всё равно становится опасной для межзвёздного сообщества.
— Это нельзя возводить в ранг всеобщего закона.
— Три из трёх — это впечатляет.
— И как же это впечатляет тебя, Блисс?
— Я скажу тебе. Только, пожалуйста, выслушай меня без предубеждений. Если в Галактике существуют миллионы взаимодействующих планет — так оно и есть на самом деле, — и если каждая из них населена исключительно изолятами, что тоже так и есть, то на каждой планете доминируют люди, и они могут навязать свою волю другим формам жизни, неживым геологическим образованиям и даже себе подобным. Галактика, следовательно, на сегодняшний день является вполне примитивным, некоординированным и плохо функционирующим миром. Начатком, зародышем объединения. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Я понял, к чему ты клонишь, но это не означает, что я должен с тобой соглашаться.
— А ты послушай. Соглашаться или нет, дело твоё, но выслушай меня. Галаксия может родиться только из прото-Галаксии, и чем меньше будет «прото», чем больше «Галаксии», тем лучше. Галактическая Империя была попыткой создать сильную прото-Галаксию. Когда она раскололась, сразу настали плохие времена, и возникло стремление усилить концепцию прото-Галаксии. Конфедерация Академии является воплощением этого стремления. Таким же воплощением была и Империя Мула. Такова и планируемая Второй Академией Новая Империя. Но даже если бы не было таких империй или конфедераций, но, будь вся Галактика сумасшедшим домом, это был бы взаимосвязанный сумасшедший дом, в котором между собой общались бы отдельные миры, пусть даже только враждебно. Это было бы всё равно некое единение, и не самое худшее.
— Куда уж хуже?
— Ты знаешь ответ, Тревайз. Ты видел его своими глазами. Если населённая людьми планета будет брошена на произвол судьбы, становясь истинным изолятом, если она теряет все связи с другими населёнными мирами, она развивается, но развивается злокачественно.
— Наподобие раковой клетки?
— Да. Не такова ли Солярия? Она противостоит всем мирам. Там каждый против всех остальных. Ты видел это. А если люди исчезают совсем, испаряются последние следы дисциплины. Каждый-против-каждого — этот принцип становится инстинктивным, как у собак, или просто законом природы, как в мире мхов Мельпомены. Понимаешь, я думаю, что чём ближе мы к Галаксии, тем совершеннее сообщество. Тогда зачем останавливаться за несколько шагов до цели?
Тревайз некоторое время молча смотрел на Блисс.
— Я думаю об этом, — сказал он наконец. — Но зачем предполагать, что увеличение дозы лекарства — единственный выход, что если немного — это хорошо, что больше — лучше, и всё это — лучшее из возможного? Разве ты сама не говорила, что мох, возможно, так адаптировался к очень малому содержанию двуокиси углерода, что её богатое содержание может убить его? Человек ростом в два метра лучше, чем ростом с метр, но он лучше и трёхметрового великана. Мыши не станет лучше, если она вырастет до размеров слона. Ей просто не выжить. Да и слону не станет лучше, если он уменьшится до размеров мыши.
Существуют естественные размеры, естественная сложность, какое-то оптимальное качество для всего — звезда это или атом, и это, очевидно, столь же истинно для живых существ и их сообществ. Я не говорю, что старая Галактическая Империя была идеальной, и, безусловно, вижу ошибки в деятельности Конфедерации Академии, но я не могу заявить, что, поскольку тотальный изоляционизм плох, хороша тотальная унификация. Крайности могут быть ужасны как та, так и другая, и старая добрая Галактическая Империя, пусть и несовершенная, могла бы быть нам меньшим из зол.