Книга перемен

— Сажать будешь? — с тоской спросил Олег.

— Не буду. Так им и надо, идиотам, — с неожиданным раздражением в голосе сказал Геннадий Геннадиевич. — Я не стал в протоколе писать, что ты боксер, поэтому ничего тебе не будет. Отпущу на все четыре стороны. Только ты на будущее учти и не особенно ручонками размахивай, не все такие добрые, как я.

— Спасибо, Гена.

— Иди уж, не заставляй женщину ждать. В белых «Жигулях», — весело подмигнул капитан.

Когда за Олегом закрылась дверь, дружелюбная улыбка сползла с лица капитана Арефьева. Губы его сложились жесткой каменной складкой, глаза остыли и стали бесцветными, как полиэтилен, и он сразу постарел на десяток лет. Геннадий Геннадиевич снял телефонную трубку и без всякой интонации сказал:

— Все в порядке, Петр Иванович.

И после паузы добавил:

— Они сами виноваты, что надрались, глупо подставились и наполучали всерьез. Головой надо было думать, а не задницей, прошу прощения. Если мне позволено будет высказать свое мнение. Спасибо. Так вот, я считаю, что их следует наказать.

Потом последовала еще одна пауза, после которой Арефьев сказал:

— Да, сладкая парочка укатила. Я бы не стал вмешиваться, слишком высоки ставки, и все средства хороши, как я понимаю. Пусть мадам получит удовольствие, это только на пользу делу.

Проникнуть в общежитие после одиннадцати вечера, особенно если ты там не живешь, еще та заботушка. Но есть тайные ходы, к сожалению, время от времени перекрываемые, забиваемые досками, забираемые решетками с висячими замками бдительной администрацией. С особым азартом подобные мероприятия проводятся в предчувствии и предвкушении проверочных акций. Что-то такое, по всей видимости, носилось в воздухе и было учуяно бдительным и многоопытным носом коменданта, так как все крысиные ходы, не понаслышке известные Вадиму, оказались надежно закупоренными. Обнаружив сие и расценив как вероломное вмешательство в личную жизнь, Вадим в тоске замер, подпирая голый кирпич стены и нежно обнимая задыхающиеся цветочки.

Но надежда метеором промелькнула в его сердце, а также горячая благодарность кочегаро-дворнику, поскольку надежда оказалась не напрасной. Когда оставшегося непризнанным идеолога эксгибиционизма выпихнули наружу, то запереть то самое лестничное окно на шпингалет никому и в голову не пришло, его просто прикрыли да так и оставили. Эксгибиционист, которого кто-то сердобольно накрыл старым ватником, до сих пор сладко спал под окном и послужил (спасибо ему еще раз) Вадиму ступенькой. Вадим влез на подоконник, спрыгнул на искрошенный цемент площадки и тихой сапой беспрепятственно добрался до цели. Он хотел вызвать Инну и вручить, нет, осыпать ее подснежниками и увести куда-нибудь. Да хоть к себе домой! Там никого, кроме Олежки, и быть не должно (Вадим ведь не знал, что Олег в ту ночь тоже пустился во все тяжкие).

Но все оказалось проще. Инна, Инесса, донья Инес оказалась одна. Ее подружки, компаньонки, дуэньи отсутствовали, так как две из них подрабатывали ночными медсестрами в больничных корпусах того же Первого меда, а Гуля разъезжала на «скорой». Инна, случалось, тоже где-то дежурила, когда финансовые обстоятельства становились из рук вон, но не сегодня. Сегодня она распахнула окно в ночь, чтобы выветрился угар неудачного «сейшна», и уселась в темноте на подоконник, размышляя о том, что надо бы, наконец, собраться и вернуть себе девичью фамилию, легкомысленно утраченную после никчемного, весьма кратковременного замужества, случившегося чуть ли не в школьном возрасте. Это было давно и неправда, но не вековать же век с фамилией Гусик.

На ней была байковая ночная рубашка, застиранная до полной потери ворса, и одеяло внакидку. И дверь на стук Вадима Инна открыла дверь именно в таком виде. Он, как и мечтал, осыпал ее подснежниками, помятыми, утратившими первозданную свежесть. Несколько цветков запутались в волосах да так и остались там на всю ночь. На всю долгую ночь, которая началась неловкими, грубоватыми, скомканными, как подснежники, поцелуями. Поцелуи эти подсказали Инне, что поначалу ей придется все брать на себя, что, действуя, придется быть терпеливой и снисходительной и немного лживой в выражении восторга и благодарности.

Лина, в самом деле, ждала, никуда не уехала. Она ждала, ее пышное каре обвисло по-домашнему, на крыльях носа скаталась мелкими комочками пудра, под глазами залегли тени, а освежить помаду на губах она забыла, и лепестки орхидеи выглядели как никогда беззащитно.

Она сжала Олегу руку, потом погладила по плечу, обвела пальцами кровоподтек на скуле и сказала, что-то пряча за легкой иронией:

— Ты рыцарь из рыцарей, сэр Олег. Поедем-ка… в мой замок. Там нас не будут подстерегать неожиданности.

— Жаль, — выдохнул осмелевший после приключения Олег, ловя губами ее пальцы.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — жестковато усмехнулась Лина и решительно повернула ключ зажигания. Она привычно встряхнула волосами перед тем, как нажать на газ, и машина, белый зверь, словно чувствуя нетерпение хозяйки, понеслась по ночному городу, разбрызгивая весеннюю слякоть.

И все состоялось. Голубая вода в ванне, невиданные плавающие свечи в широком мелком фаянсе, золотистый хмельной напиток из одной на двоих серебряной чаши, опрокинутая ваза с увядающими нарциссами. Вода из вазы, не иначе как зачерпнутая в далекой священной реке, пролилась на ковер. Ковер впитал и соленую испарину, и любовную мутноватую влагу.

Из-за стекла книжной полки с черной глянцевой обложки выставочного каталога на переплетенные тела мужчины и женщины свысока смотрела посмертная золотая маска самого знаменитого фараона.

Глава 3

Ты приближаешься к великолепному цветку, он сияет ласковым взором и источает загадочное сладостное благоухание, вот ты склоняешься, чтобы лучше видеть прекрасное лицо… И тут из венчика мерцающих лепестков тебя поражает леденящий убийственный взгляд василиска! Вот что я пережил в этот миг…

— Сфинкс, душа моя, пора бы уже и наиграться. Когда, наконец, появится результат?

— Вам не понять, Петр Иванович. Вы не художник, не артист своего дела. Вам чуждо вдохновение. Вы сухой профессионал. Вы не были, случайно, зубрилкой в школе?

— Был. И не вижу в этом ничего плохого. Благодаря зубрежке до сих пор не растерял полезных школьных знаний в отличие от многих прочих. А насчет артистизма. Так вы не забывайте, что, вместо того чтобы тихо сидеть в бухгалтерии своего предприятия, вы именно по причине избыточности творческих устремлений чуть было не отправились за ваши валютные фокусы сами знаете куда. Вам бы на меня молиться, что я взял вас на оперативную работу, и не куда-нибудь, а в финансовое управление. Вам бы молиться, а вы царапаетесь. Между прочим, все забываю спросить, почему вы выбрали мужской псевдоним? Почему Сфинкс? С конспирацией у нас все и так в порядке. Только путаете все.

Она расхохоталась, высоко вскинув подбородок.

— А говорите, что не растеряли школьных знаний. Сфинкс — это женский персонаж, да будет вам известно. Не он, а она. Загадочная, коварная Сфинкс.

— Этого следовало ожидать, — проворчал Петр Иванович. — Загадочная, коварная. Если я добавлю, что и любострастная, тоже, скорее всего, не ошибусь.

— Вам-то что за дело? — изогнулись, словно под порывом ветра, лепестки орхидеи. — Уж какая есть. Завидуете? Объектам разработки завидуете?

— Не надо только хамить, милочка. У вас задание, а не медовый месяц.

— Совмещаю приятное с полезным. Санкционированно, прошу заметить, совмещаю, — строптиво дернулось прямое египетское плечо. — Вы же хотите, чтобы он на все пошел ради меня? Ну так до этого его нужно еще довести.

— И долго доводить намерены?

— Да нет. Скоро сын возвращается. Так что — нет, не долго. Денек, другой. А что за срочность? Все ведь на мази? Или я ошибаюсь?