Страница 21 из 114
— Есть один путь выяснить это, — раздался сзади голос пастора. — Достаточно отвинтить болты, отодвинуть задвижки, открыть дверь и войти.
— Нет, — решительно возразил генерал, — именно этого мы не должны делать. Двери могут быть ловушками. Открыв дверь и сделав хоть один шаг за порог, можно обнаружить, что дверь исчезла и обратного пути нет.
— Вы лишены веры во что бы то ни было. Вы во всем видите ловушку.
— Этому научил меня мой военный опыт, и он не раз выручал меня. Недоверчивость спасла меня от многих глупых поступков.
— Остается еще одна дверь, — сказала Мэри Лэнсингу, — и она ведет в самый печальный мир. Хотя не могу объяснить, что в нем печального.
Мир был действительно печален. Прижавшись лицом к смотровому окошку, Лэнсинг увидел лесистую долину, погруженную в глубокие сумерки. Искривленные деревья на склоне холма напоминали больных стариков. Все было неподвижно: ни малейшее дуновение не колыхало ветвей. Может быть, в этом, подумал Лэнсинг, и заключается источник печали — в навеки несбывшемся стремлении к движению. Между деревьями лежали торчащие из земли замшелые валуны, а в глубоком овраге, несомненно, должен бежать ручей, но и его журчание не могло быть веселым. Тем не менее Лэнсинг не сумел точно определить источник все пронизывающей грусти — все же почему так невыносимо печален этот мир?
Лэнсинг повернул голову и вопросительно взглянул на Мэри.
— Не спрашивайте меня, — ответила она на его безмолвный вопрос, — я не знаю.
Глава 15
Снова разожженный костер принес немного тепла и уюта. В тепле они нуждались в первую очередь — солнце село, и внутри здания сразу стало пронизывающе холодно. Теперь, сидя вокруг огня, можно было обсудить находку.
— Мне кажется, — начал генерал, — двери могут быть тем самым ответом, который мы ищем. И все же я не могу заставить себя поверить в это.
— Совершенно очевидно, — сказал пастор, — что они — путь в другие миры. И если мы в них войдем…
— Я же сказал вам, — раздраженно прервал генерал, — это ловушка. Попробуй мы только войти, и обратной дороги может не оказаться.
— Похоже, — вступила в разговор Мэри, — жители здешнего мира очень интересовались другими мирами. Свидетельством тому не только двери, но графический преобразователь. То, что видно на его экране, тоже, наверное, какой-то другой мир.
— Чего мы не знаем, — вступила в разговор Сандра, — так это существуют ли другие миры в действительности или все они — лишь плод воображения? У меня возникло чувство, что все увиденное нами — не что иное, как произведение искусства. Может быть, весьма нетрадиционная его форма, по нашим меркам, но мы и не можем претендовать на знание всех возможных воплощений искусства.
— Мне это кажется полной чепухой, — запротестовал генерал. — Ни один художник в здравом уме не станет заставлять зрителя заглядывать в смотровые окошки, чтобы увидеть картину. Он, конечно же, повесил бы ее на стену, на самом видном месте для всеобщего обозрения.
— Ваша концепция искусства чрезмерно узка, — возразила Сандра. — Как знать, к чему стремится художник или какое средство воздействия на зрителя он выберет? Может быть, показать картину через смотровое окошко — значит, приблизить зрителя к произведению искусства? Заставить его сконцентрироваться только на картине, полностью отгородившись от внешних впечатлений! А настроение? Вы же заметили, что каждое из смотровых окошек связано с совершенно определенным настроем, отличающимся от всех остальных, — все они вызывают разные оттенки эмоционального восприятия. Уже даже одно это говорит об истинном искусстве!
— Я остаюсь при своем мнении — никакое это не искусство, — повторил генерал, проявляя присущее ему упрямство. — Я по-прежнему уверен, что это — двери в другие миры и нам лучше держаться от них подальше.
— Мне кажется, мы забыли об одной важной вещи, — проговорила Мэри, — о картах, которые нашли Эдвард и Юргенс. Насколько я могу судить, вряд ли это план города. Может быть, на них — изображение чего-то, о чем нам следует знать. А может, это карты тех миров, которые видны в смотровые окошки? Если это так, то должен существовать способ проникнуть туда и вернуться обратно.
— Очень может быть, — ответил генерал, — но чтобы сделать это, нужно знать, как именно, а нам это неизвестно.
— Карты могут представлять и другие части того мира, в котором мы сейчас находимся, — предположил Юргенс. — Мы не знаем их, потому что еще очень мало видели.
— Мне кажется, — проговорил Лэнсинг, доставая карты, — одна из них изображает ту территорию, где мы сейчас находимся. Да, вот она. — Он расправил карту и разложил ее на полу. — Взгляните, здесь что-то похожее на город. Заштрихованный овал может быть обозначением города, а вот это — дорога, по которой мы пришли. Черный квадратик, наверное, гостиница. Генерал склонился над картой.
— Да, похоже, — сказал он. — Но где же на карте отмечен куб? Его здесь нет. Картограф никак не мог бы пропустить такой важный объект.
— Может быть, карта составлена еще до того, как соорудили куб, — предположил Юргенс.
— Да, наверное, — поддержала его Сандра. — Куб показался мне совсем новым строением.
— Мы должны немного отложить этот разговор, — заключил генерал. — Мы заболтались сверх меры, каждый выпаливает первое, что придет на ум. Будет лучше, если мы хорошенько обдумаем ситуацию и потом снова ее обсудим.
Пастор медленно поднялся на ноги.
— Я пойду прогуляюсь, — сказал он. — Глоток свежего воздуха поможет привести мысли в порядок. Кто-нибудь хочет присоединиться?
— Пожалуй, и я пройдусь, — отозвался Лэнсинг.
На площади сгущались тени. Солнце село, опускалась ночь. На фоне неба, еще освещенного закатом, четко вырисовывался изломанный силуэт темных разрушенных зданий, окружавших площадь. Шагая рядом с пастором, Лэнсинг впервые ощутил атмосферу древнего города.
Очевидно пастор испытывал то же самое. Он сказал:
— Город почти так же древен, как сама вечность. Это угнетает. Будто ощущаешь тяжесть веков, давящих на плечи. Время источило сами камни, они вросли в землю и стали единым целым с ней. Мистер Лэнсинг, вы чувствуете это?
— Пожалуй, — отозвался Лэнсинг — Странное ощущение.
— Это место, — произнес пастор, — где история завершила свой ход, полностью исчерпала себя и умерла. Город уцелел и стоит, как напоминание о быстротечности всего живого, как свидетельство того, что сама история — не более чем иллюзия. Такие места оставлены для того, чтобы люди могли воочию убедиться в своей несостоятельности, созерцая свой полный крах. Ибо весь этот мир — воплощение такого краха.
— Возможно, вы правы, — пробормотал Лэнсинг, не зная, что сказать.
Пастор замолчал и пошел вперед большими шагами, сцепив руки за спиной и высоко подняв голову. Время от времени он останавливался и оглядывал площадь.
Через несколько минут он снова заговорил:
— Мы должны следить за генералом. У него появляются бредовые идеи, но они кажутся на первый взгляд разумными, присущими здравомыслящему человеку, почему нужна немалая проницательность, чтобы понять, что это безумие. Он чрезмерно самоуверен и упрям. Ему невозможно что-либо доказать. В жизни не встречал человека, который бы так часто впадал в заблуждения, причем по самым разным поводам. И все оттого, что у него образ мыслей, свойственный военному. Вам приходилось замечать, как ограниченны в интеллектуальном отношении все военные?
— Я редко сталкивался с ними, — пробормотал Лэнсинг.
— Ну, они действительно такие, — утвердительно кивнул пастор. — Они прямолинейны, и, если перед ними возникает какая-либо проблема, им видится один-единственный путь для ее решения. У них в голове вместо мозгов воинский устав, в соответствии с которым они и живут. На их глазах — невидимые шоры, не позволяющие им кинуть взгляд ни вправо, ни влево, только прямо и вперед! Я думаю, нам с вами надо хорошенько следить за генералом. Иначе он втянет нас в неприятности. Он постоянно стремится быть командиром, прямо-таки страдает манией лидерства. Вы не могли не заметить этого.