Король и Шут

— Палач я.

Теперь огляделся Прохор. Не хватало, чтобы кто-то услышал. Тут ни богатырская сила здоровяка, ни умение шута драться не спасет от разгневанной толпы.

Никто не сможет сказать, как давно повелось, но, так или иначе, повелось, что палачей не жалуют. Если оный заходил в лавку какую, то остальные посетители старались поскорее покинуть ее. В питейных заведениях для палачей даже отдельный стол ставили в самом дальнем углу, а халдеи приносили им заказ весьма неохотно. Никто не любит душегубов, все их презирают. Они даже живут за стенами города и стараются как можно реже показываться на людях. Именно поэтому палачи стали на казнь надевать маску и скрывать свое лицо, чтобы их никто не узнал.

Шут спокойно отнесся к своему новому знакомому и даже протянул ладонь. Здоровяк прищурился и выждал несколько мгновений, вдруг незнакомец передумает, забоится поручкаться с душегубом. Не передумал и не забоялся.

— Королевский шут, — представился Прохор.

— Кабош, — ответил тот рукопожатием.

— Позволь поинтересоваться, отчего смурной? Вокруг все радуются, — Он обвел взглядом таверну. — Хотя, с такой работой веселым не будешь.

Палач горько усмехнулся.

— Не в этом дело, господин весельчак. Ну, и в этом тоже. Душевное горе у меня, вот я и пью. Страшный я человек, — и он опустошил очередную кружку.

Прохор окрикнул жену хозяина и указал на стол.

— Приберись, дорогуша, и принеси еще парочку. Попозже, а мы пока покурим, да? — Мадлен собрала посуду на поднос и удалилась, получив напоследок шлепок по заду. Шут обратился к палачу. — Рассказывай, не держи в себе.

Собеседники закурили, выпустив в потолок струйки едкого сизого дыма. Кабош потрепал свои седые вихры, затянулся и произнес.

— Это довольно печальная история и произошла она тридцать лет назад, — Прохор погрузился в воспоминания палача. Он не слышал ничего вокруг, только речь здоровяка. — Я был тогда молод и горяч, как ты, и любил одну девушку, красоты необыкновенной. Давно любил, с самого детства. Признаться в своих чувствах ей я не мог, стеснялся. Да и как? Я кто? Палач. А она… Она держала гадальную лавку. Хаживал я мимо ее магазинчика, иногда заходил, чтобы полюбоваться ею. Со временем стал замечать, что повадился к ней торговец с соседней улицы. Премерзкий такой тип. Я, знамо дело, начал за ним приглядывать, а однажды подошел и сказал, чтобы он отстал от Мари, так звали мою возлюбленную. Более того, я набрался храбрости и признался-таки в своих чувствах. Оказалось, она тоже ко мне присматривалась. Вскоре все узнали о наших чувствах, но старика это не остановило, даже наоборот. Он стал появляться все чаще у лавки, ежедневно приходил на сеансы гадания и щедро одаривал Мари. Я ничего не мог сделать, ведь старик ни намеком, ни делом не попытался оскорбить мою избранницу. Ей, кстати, я тоже не рассказал, кем являюсь на самом деле. Держал в тайне. Всех остальных тоже приходилось обманывать, говорить, что работаю посыльным при дворе. Сам понимаешь. Так вот, однажды мы собрались пожениться и уже назначили день свадьбы, но… — Кабош тяжело вздохнул и продолжил. — Тут случилось страшное: в ее дом пришли гвардейцы. Ее обвинили в колдовстве. Я буквально вис на руках стражников, умоляя оставить ее в покое, говорил, что они ошиблись, но солдаты были непреклонны. Мари забрали и бросили в темницу.

На суде я узнал, кто виновник наших бед. Им оказался тот самый старик. И знаешь, что он придумал?! Эта гнида сочинила целую историю. Он в зале суда целое представление устроил, сволочь! Сказал, что встретил Мари у пруда, и та сама предложила погадать ему, а потом, якобы, набросилась на него с ножом, пытаясь вырезать сердце. На месте преступления даже нашли окровавленные карты и кое-какие личные вещи Мари. Видать, эта тварь выкрал их из лавки. Потом еще и очевидец нашелся. Тоже старик какой-то. Я пытался свидетельствовать в пользу любимой, да и все знакомые тоже, но все без толку. Никто не хотел разбираться правда это или нет. Судье предъявленных доказательств вполне хватило, чтобы вынести приговор.

И вот на следующий день я вынужден был привести приговор в исполнение. За колдовство Мари присудили сорок ударов плетью. Сорок! Представляешь?! Я должен собственноручно наказать свою любимую, которая искала меня в толпе ротозеев, а я стоял рядом и лил слезы. Каково бы ей было узнать, кто за ее спиной вымачивает плеть в соленой воде? Я бил и плакал, бил и плакал. Мое сердце хотело разорваться на части, но я ничего не мог поделать. Отказаться? Но тогда бы мое место занял другой, и на Мари живого места не осталось бы, ведь я бил в четверть силы, слабее не мог, сам понимаешь. Когда экзекуция закончилась, я вздохнул с облегчением, но тут глашатай в буквальном смысле убил меня. Оказалось, что порка — это только часть приговора. Согласно второй его части, Мари обвинялась в колдовстве! Простая гадалка вдруг, ни с того, ни с сего, стала колдуньей. Как, ты мне можешь объяснить?! — шут молчал. Он прекрасно понимал, о чем говорил Кабош. Та казнь ведьмы, то сожжение, стало последним в истории королевства, но от этого не стало легче. По меньшей мере, палачу. — Ты только представь: я собственноручно привязал свою любимую к столбу и… Ее крик до сих пор стоит в моих ушах.

К столику подошла Мадлен и поставила две кружки пенного пива и тарелку сухарей. Шут жестом попросил сразу повторить, и они с палачом залпом опустошили посуду.

— Не представляю, как ты с этим живешь, — вздохнул Прохор. — Это же такой груз!

— Вот так, — Кабош смахнул слезу с морщинистой щеки. — Я долго маялся, не спал ночами, думал, что делать и как жить дальше и, в конце концов, решился на месть. Знаю, что сейчас рискую. Ты можешь сдать меня, да и пускай! Я нашел того свидетеля, что помог старику оговорить Мэри, и убил его. Перерезал горло. На месте преступления я оставил кое-какие вещи, что до этого украл из дома своего врага. Потом написал от имени убитого записку и подбросил этой мерзкой твари. Старик явился на встречу, где его и повязали гвардейцы. За убийство он был приговорен к усекновению головы, — палач усмехнулся. — Его вели на эшафот, а он орал на всю площадь о своей не виновности. Знаешь, что эта мразь услышала перед тем, как его голова упала в корзину?

— Догадываюсь, — ответил Прохор. — Что истинный убийца ты, так?

— Именно! Видел бы ты его взгляд. Он узнал меня и все понял, но… Мой топор поставил кровавую точку в этом деле. Вот такая история, господин дворцовый балагур. Теперь можешь звать стражу.

Шут нахмурился и потер подбородок.

— Я не стану. Дела давно минувших дней, все уже быльем поросло. Ты мне вот что скажи: кто же занимался расследованием? Кто, не разобравшись, отправил Мари на костер?

Нижняя губа Кабоша задрожала, и тому пришлось слегка прикусить ее.

— Сейчас он Главный Министр королевства, а тогда… — здоровяк опорожнил кружку, которую поставила перед ним Мадлен, и закинул в рот горсть сухарей. — Но его мне не достать, слишком высокого полета птица. Пойду-ка я домой…

— На всякого зверя найдется силок, главное умело его поставить. Будет и на твоей улице праздник, — сказал Прохор в никуда. Палач пошарил в кармане и принялся разбирать на ладони монеты. — Ступай, я расплачусь, у меня не убудет.

Едва Кабош скрылся в толпе, как на шута тут же навалились все звуки таверны: музыка, хохот, крики и звон посуды, а через мгновение пустующее за столом место занял мокрый, как полевая мышь, писарь.

— Что там за поручение государственной важности? Если надо, то я готов скакать во весь опор.

— Успеется, — только и ответил Прохор. — Обождем чуток, а перед рассветом тронемся. А пока, давай выпьем. Хозяин! Вина мне и моему другу!

Скакать никуда не пришлось, ибо друзья отправились к Восточному Рубежу на самодвижущейся повозке. Шут мирно дремал, уронив голову на плечо Фрэда, который сидел за колесом управления, периодически дергая рычаги и стравливая излишки пара. Он так поднаторел в этом, словно всю жизнь посвятил катанию на подобных телегах. Писарь ловко огибал ямы, проносился по ветхим мосткам, гордо задирая подбородок, если попадались путники на дорогах. Он неукоснительно соблюдал все инструкции мастера и шута: периодически останавливался, проверял котел, доливал воду и подбрасывал дрова в топку.