Страница 133 из 191
Посмотрите, что происходит. Во-первых, падения нет. Во-вторых, есть поднятие на 10 почти процентов того, что это новая эра. Во-вторых, то, что это затормозило их развитие, становится все меньше и меньше.
Теперь что меня страшно беспокоит. Это, знаете, известный анекдот, как человек в карманах ищет все время, потерял деньги, хлопает сюда-сюда, сюда-сюда. «А здесь-то, здесь?». Он говорит: «Боюсь» — «А чего ты боишься?» — «А вдруг и там нет?».
Так вот, может быть, единственное, где что-то есть, и через пять лет это поймут уже все, включая власть, это вот этот карман. Может быть, именно на лучшее в этом советском и надо опереться? Может, наше советское наследство и есть наш шанс в будущее? Вот о чем первый вопрос.
Второе. Наверное, так говорят только мутанты и все прочие. Но вот есть такой Джон Мейнард Кейнс.
Более великого экономиста вряд ли… Ну, Гэлбрейт, да? Что он говорит в книге «Беглый взгляд на Россию»: «Коммунисты осуществили реальные изменения в доминирующем отношении к деньгам. Общество, в котором это даже частично возможно, является гигантской новацией, потрясающим интересным явлением».
Нельзя оплевывать свой опыт. Его нужно бережно, внимательно, беспощадно анализировать и, видя в нем лучшее, брать его, брать его и двигаться дальше. Вот о чем это говорит.
И теперь, пожалуйста, Хейфица цитату.
Материалы по делу.
Из интервью с Иосифом Хейфицем:
«— Время „Большой жизни“ большого рабочего класса, кажется, ушло безвозвратно?
— Когда перед твоими глазами прошла жизнь огромной страны, невольно чувствуешь себя Голиафом или, скорее, этаким Гулливером в стране великанов. А теперь я ощущаю себя в стране лилипутов. Была великая национальная идея. Неважно, кто ее сформулировал и осуществил. Важно, что она была. Теперь ее нет. Великаны вымерли, остались лилипуты…»
Российская газета, 16 декабря
Кургинян: Теперь я хотел бы спросить Сергея Борисовича Чернышева. Что Вы по этому поводу думаете?
Чернышев: Ко мне однажды попали бумаги человека, который был расстрелял в 1937-м году. Это был Устрялов. Вы знаете, что было такое движение — только сейчас мы его вспоминаем — возвращенчество, когда в совершенно безнадежной ситуации на Родину двинулись из-за рубежа в мрачные годы сталинизма миллионы простых людей и сотни тысяч представителей образованного класса.
Кургинян: Загадочное явление, да?
Чернышев: Один из идеологов этого движения в своей статье «Смена вех» (Устрялов, который жил в эти годы в городе Харбине — русский город в Китае) писал: «Мы должны вернуться на Родину, постараться там выжить и самим фактом своего пребывания — пусть в роли дворников, сельских учителей, почтальонов — постараться впрыснуть, вложить в нее часть того, той идентичности российской, старой русской, которая повлияла бы и слилась бы вместе со сталинской и помогла бы продолжить преемственность».
Этот проект в целом не удался. Большинство людей из образованного класса были расстреляны. Тем не менее, этот подвиг был совершен. И я думаю, что миссия советских людей в гораздо более благоприятных условиях, в которых мы живем, примерно та же.
Мы должны вернуться, возвратиться вот в эту торгашескую, странную, разодранную Россию, где возник на пустом месте непостижимый национализм, и постараться самим фактом своего присутствия здесь, с полным осознанием, что мы не умеем торговать, мы должны учиться.
Мы должны слиться вместе с новым навыком людей, которые овладевают искусством частной собственности. Принести им тот вариант общественной собственности, которая была построена в нашей стране и которая, будучи лишенной фундамента, провалилась, просела. Нам очень важно…
Кургинян: «Порвалась дней связующая нить…».
Сванидзе: Спасибо.
Чернышев: Нам очень важно…
Кургинян: «И должен я ее соединить». Мы должны соединять цепь времен, а не разрывать ее дальше.
Чернышев: Новое возвращенчество, новое возвращение. Возвращение как возобновление.
Сванидзе: Спасибо. Спасибо, Сергей Борисович.
Леонид Михайлович, прошу Вас. Ваши вопросы оппонентам.
Млечин: Сергей Борисович, мне близка ваша мысль о возвращении. Но почему бы нам не вернуться в до 1917-й год-то? Почему же нам не вернуться-то к тому, что было однозначно хорошо?
Ведь мы почему обращаемся к советскому периоду — тут мы с вами наверняка согласны? От разочарования в сегодняшнем дне. Конечно, мы все разочарованы сегодняшним днем. Мы все недовольны тем, что происходит. Мы ищем опору в прошлом. Это правильно.
Но почему бы нам не поискать опору в надежном прошлом, в настоящем прошлом, реальном прошлом России, а не в том, которое было неудачным экспериментом? Что он неудачный, мы теперь-то знаем.
Чернышев: Вы не можете вернуться к выдуманной жене. Вы можете вернуться только к той, которая была. В этом смысле вы можете вернуться на подлинную Родину. К сожалению, возвращение в абстракцию или возвращение как акт выбора — «давайте выберем вот эту историю, давайте выберем эту эпоху» — для нас, простых смертных людей, недоступно.
Поэтому нам, советским людям, остается вернуться только в ту единственную Родину, в которой мы родились и выросли, какой бы она ни была. В Советский Союз.
Млечин: Его нет. Сергей Борисович, ну, разумеется, мы не обладаем машиной времени и не можем куда-нибудь перенестись. Вопрос-то в другом.
Вопрос в выборе принципов, на которых мы хотим устраивать свою жизнь.
Почему бы нам не выбрать принципы нормальные, естественные, без двоемыслия, без лицемерия, в котором люди нашего с вами поколения воспитывались. Почему бы не вернуться к таким принципам и на них строить новую Россию?
Чернышев: Вы знаете, принципы не выбирают, но вот…
Млечин: Извините, вот принципы точно выбирают. Мы с вами можем выбрать те принципы, которые считаем правильными для себя и для народа.
Асмолов: «Мы не можем поступиться принципами».
Чернышев: Одну секундочку.
Кургинян: Это Нина Андреева?
Асмолов: Да.
Чернышев: Да, да… Возвратиться, еще раз я говорю, можно только в ту Родину, которая есть. Теперь наша Родина — это Россия. Она такая же для нас, между прочим, странная, местами чуждая, враждебная, как для Устрялова был Советский Союз.
Он вернулся в 1935-м году. Все говорили: «Ты безумец». Он из Харбина должен был ехать в Европу, его приглашали все. Он собрал все свои материалы, сложил в архив, переслал их на Запад, и действительно я потом получил их из Станфорда, а потом он вернулся в Советский Союз.
И самим этим актом и фактом он приблизил Советский Союз к тем принципам, носителем которого он был. И мы получили советский народ не такой, каким он мог бы получиться, если бы эти миллионы людей не вернулись, а такой, каким он выжил из-за сложения принципов, культурных слоев, исторической памяти и любви двух поколений, которые были разрезаны или рассечены вот этой вот, значит, трещиной революции и мира.
Млечин: Какое сложение принципов? Принципов его любви к России и принципов тех, кто его расстрелял ни за что? Как же это сложить преступника с жертвой?
Чернышев: Но те дети, которые выросли, они любят его. Они знают его, читают. Я рад и горд тем, что мне удалось тоже внести свой скромный вклад в то, чтобы Устрялов был издан у нас здесь.
Млечин: Замечательно. Я тоже читал Устрялова. Это чудесно. Но давайте тогда мы ориентироваться все-таки на принципы Устрялова, а не на принципы тех, кто его расстреливал.
Чернышев: Знаете, Вы все время пытаетесь подменить такими вот бытовыми суждениями насчет того, какие злодеи были в каждом лагере, ответ на вопрос о том, что такое советский человек как часть, исторический отрезок и наше наследие, вот русского человека.
Млечин: Вы согласны, в Гражданскую войну…