Страница 18 из 20
Упомянутый Ачаловым Иван Харитонович Юнак руководил Тульской областью двадцать четыре года. Был в ЦК на высоком счету. Юнак добился, чтобы Тула стала городом-героем. Вручать звезду городу приезжал Брежнев. А нелюбимый генералом Горбачев как раз сразу отправил Юнака на пенсию. Но выручить из беды область было значительно труднее.
Все надежды связывались с молодым генсеком. Преобразований жаждали и будущие яростные критики Горбачева. Разумеется, представление о переменах у всех было разное. Кого-то вполне устроило, если бы Михаил Сергеевич ограничился освобождением начальственных кресел от засидевшихся в них ветеранов.
Точнее было бы заметить, что и сам Горбачев не имел в руках готового плана преобразований. Его первоначальные намерения были достаточно скромными. Он не представлял себе, с чем ему предстоит столкнуться. Весной 1985 года даже лучшие умы не осознавали масштабов постигшей народ катастрофы, глубину ямы, из которой предстоит выкарабкиваться. Попытка найти ответ на один сложный и запутанный вопрос наталкивалась на необходимость решить множество других столь же трудно разрешимых проблем. Многие надежды, охватившие тогда общество, так и не станут реальностью.
Ответа за все неудачи потребуют от Горбачева. Но не честнее ли возложить вину на всех его предшественников, которые десятилетиями загоняли страну в тупик? Конечно, когда у пациента уже развилась флегмона и его срочно кладут на операционный стол, ему и больно, и страшно. Хирург держит в руке скальпель, и больной его ненавидит. Но разве не виноваты те, кто запустил болезнь, довел пациента до беды? Да и пациент, по правде говоря, хорош: видя пугающие симптомы, закрывал глаза и уповал на бездарных и неумелых докторов.
Вот ведь судьба Горбачева: ему суждено десятилетиями слышать упреки и проклятия. Главная претензия к Михаилу Сергеевичу: почему, взявшись за перестройку, привел страну к развалу?
Если отбросить частности, спор идет между теми, кто полагает, что советская система нуждалась лишь в обновлении, на худой конец — в капитальном ремонте. И теми, кто полагает, что советская система изначально была экономически неэффективна, а политически и нравственно гибельна для России.
Иногда говорят, что арест его деда Андрея в 1934 году — как кулака! — превратил крестьянского сына Горбачева во врага режима. Что Михаил Сергеевич с раннего возраста вынашивал идеи реформ. Все это миф. Ничто в его биографии не выдавало желания радикальных перемен. Он был партийным работником до мозга костей. Но достиг аппаратных высот в очень молодом возрасте. Его отличали живость, быстрота, с которой он соображал, и способность излагать свои мысли без бумажки.
Когда он пришел к власти, кто мог с уверенностью сказать, каковы его политические взгляды и устремления? Едва ли и он сам мог их сформулировать. Но ожидания с ним были связаны невероятные. От него ждали больших дел, подвигов Геракла. Надеялись, что он оживит, поднимет с больничной койки режим, находившийся при смерти.
Поначалу все шло по накатанной колее.
В середине марта 1985 года, уже при Горбачеве, был арестован известный публицист Лев Михайлович Тимофеев, статьи и книги которого распространялись в самиздате, печатались за границей, передавались радиостанциями «Голос Америки» и «Свобода». Тимофеева приговорили к тюремному заключению за его публицистику. Освободили уже через год, когда перестройка действительно началась.
Летом 1985 года, накануне XII Всемирного фестиваля молодежи и студентов, председатель КГБ Виктор Михайлович Чебриков, министр внутренних дел Виталий Васильевич Федорчук и генеральный прокурор Александр Михайлович Рекунков обратились в ЦК с предложением «на период проведения фестиваля подвергнуть аресту в административном порядке» антисоветски настроенных граждан столицы. Горбачев 24 июля подписал это предложение.
В январе 1986 года политбюро обсуждало вопрос «о мерах по упорядочению контактов советских должностных лиц с иностранными гражданами». Михаил Сергеевич говорил:
— У нас в этом вопросе много вольницы, нарушаются элементарные правила таких контактов. Люди не докладывают о своих контактах, о содержании бесед… Нам пришлось даже убрать из ЦК двух работников, которые допускали такого рода нарушения. Это серьезные вещи. Болтунов нам надо буквально вышибать из аппарата ЦК и внешнеполитических ведомств. У нас есть данные, что противник проявляет интерес к таким лицам…
В мае 1986 года генеральный секретарь принял участие во Всесоюзном совещании руководящего состава КГБ. Горбачева сфотографировали в президиуме совещания. Чебриков прислал ему снимок, написав на обороте: «Дорогому Михаилу Сергеевичу. На добрую память от верных и преданных Вам чекистов».
XXVII съезд партии проходил по старым лекалам.
«Магазины были пусты, — вспоминал неожиданно для себя избранный делегатом съезда академик Александр Ефимович Шейндлин. — Участникам съезда дана была возможность забыть на время об этом. В гостинице “Москва”, на одном из верхних этажей, размещался своеобразный универсам для делегатов. Он тщательно охранялся. Чего здесь только не было! Самые фантастические деликатесы, причем по баснословно низким ценам».
Но Горбачев и его ближайшее окружение требовали реальных результатов. Публичные речи звучали все свободнее и откровеннее. Осмелев, люди говорили что думали, высказывали наболевшее. Публиковались прежде запрещенные литературные произведения. Появилась искренняя и острая публицистика, и очень быстро началась эрозия единого идеологического пространства. Догмы рушились очень быстро. Только одни в стране жаждали перемен, а другие держались за старое, считая гласность перегибом. В сентябре 1987 года председатель КГБ Чебриков выступил с большим докладом на торжественном собрании, посвященном 110-летию со дня рождения Феликса Эдмундовича Дзержинского. Что же он говорил?
«Одним из главных объектов подрывной деятельности спецслужб империалистических государств остается морально-политический потенциал нашего общества, мировоззрение советского человека…
Специальные службы империализма пытаются нащупать новые лазейки для проникновения в наше общество, оказывают целенаправленное и дифференцированное воздействие на различные группы населения СССР с целью навязать советским людям буржуазное понимание демократии, вывести процесс повышения социально-политической активности трудящихся из-под влияния партии, расколоть монолитное единство партии и народа, насадить политический и идеологический плюрализм…
Под прицелом империалистических спецслужб находятся все слои населения нашей страны… Наши противники пытаются столкнуть отдельных представителей художественной интеллигенции на позиции критиканства, демагогии и нигилизма, очернения некоторых этапов исторического развития нашего общества…»
На одном заседании политбюро зашел разговор о том, что телевидение и пресса идут «не туда». Чебриков охотно поддержал тему. Вот отрывок из стенограммы.
«Чебриков: Сейчас по телевидению есть одна очень популярная передача — “Двенадцатый этаж”. В ней идет перепалка между молодежью и старшими поколениями. Причем, как правило, старшее поколение выглядит довольно бледно, не может дать соответствующего отпора вызывающе ведущим себя молодым интеллектуалам.
Рыжков: На мой взгляд, это опасная передача.
Чебриков: Таким вещам надо давать отпор. Я не за то, чтобы писались оды в честь прошлого или настоящего, но если мы выпустим из-под контроля литературный процесс, то получится, что за 70 лет советской власти у нас не было ни одного светлого дня…»
Тогдашний секретарь ЦК Вадим Андреевич Медведев пишет, что выступления Чебрикова были выдержаны в обычном для руководителя КГБ стиле, который впоследствии унаследовал и Крючков — говорить о внутренних проблемах страны через критику «замыслов нашего идеологического противника».
Член политбюро Александр Николаевич Яковлев вспоминал, что в те годы он много спорил с председателем комитета госбезопасности:
«Чебриков — спокойный, рассудительный человек, фронтовик, не очень речист, но говорил всегда по делу. Отношения у меня с ним были сложные. В личном плане — уважительные, но в характеристике диссидентского движения, его мотивов и действий мы расходились».