Страница 31 из 44
— Слыхал-с…
— Кабы не племянница, так ведь тю-тю!.. Так, так, не было судов, не было… Помню я, у нас в городе вольнодумец жил один… Крикун, ругатель был такой, что все даже боялись его. Всех, бывало, ругал: и бога, и царя, и губернатора, и законы разные… только раз его изловили!.. Так тоже не судили, а просто — тайным образом посекли!.. Говорят, кресло такое с пружинами было… Как сядешь на него, так ноги кверху, и высекут. Это тогда «чичи-фачи», бывало, называлось! «Чичи-фачи»!
— Это точно-с, — заметил отец Иван: — прежде много проще было!..
И Анфиса Ивановна принялась опять за мед с огурцами; священник воспользовался этой минутой и стал просить старушку заступиться за «крестника» и съездить к предводителю.
— Предводитель-то приятель прокурору! — проговорил он.
— А прокурор, это что за птица? — спросила Анфиса Ивановна.
— Чиновник тоже…
— Дворянами выбирается?
— Нет-с, не дворянами.
Анфиса Ивановна презрительно сложила губки и махнула рукой.
— Какая же его обязанность?
— Вроде прежних стряпчих, кумушка, только повозвышеннее! — проговорил отец Иван, и принялся затем объяснять старушке, в чем именно должно состоять ее заступничество и чего именно должна она добиться.
Так как Анфиса Ивановна давно уже, кроме Рычей, никуда не выезжала, то предстоявшая поездка до того напугала ее, что от ужаса она словно остолбенела. Видно было по всему, что на уме у нее вертелась даже мысль отделаться от этой поездки и отречься от крестника; но когда отец Иван сообщил ей, что предводитель находится в настоящее время не в городе, а у себя в имении, верстах в десяти от Грачевки, то Анфиса Ивановна не замедлила успокоиться и даже некоторым образом почувствовала себя польщенною, что именно к ней, а ни к кому другому, обратились с просьбою оказать столь важную протекцию. Она даже прослезилась, сообразив ту беду, которая обрушилась на голову Асклипиодота, с участием справилась, не тоскует ли он? не приходит ли в отчаяние? — и когда отец Иван передал, что бедный мальчик не спит по ночам и даже лишился аппетита, Анфиса Ивановна расплакалась еще пуще. В ту же минуту она дала слово, что завтра же поедет к предводителю, и даже уверила, что просьба ее будет исполнена на том простом основании, что как бы люди ни были злы, а что все-таки истина должна одолеть злобу.
— Только вот что, друг любезный! — проговорила она: — память у меня плохая, да и не умею я называть всех этих новых крючкотворов… уж ты потрудись, напиши на бумаге, о чем я просить должна и что говорить надо, а то — как бы не перепутать… Только пиши крупнее, глаза что-то плохо видеть стали, а очки брать не хочется… как можно крупнее, и по-церковному.
Отец Иван исполнил просьбу старушки, написал славянскими буквами все что требовалось, и, еще раз попросив ее заступиться за крестника, поехал домой.
Как только священник ушел, Анфиса Ивановна в ту же минуту позаботилась предупредить кучера Абакума, что завтра утром она едет к предводителю, чтобы поэтому он заранее натер себе табаку и приготовил бы карету. Абакум, успевший уже пронюхать, что тут дело пахнет не табаком, а поездкой к предводителю, у которого производится всегда отличное угощение всем приезжающим с гостями кучерам, принялся немедленно за приготовления. Затем Анфиса Ивановна сделала распоряжения о своем туалете и вынула из комода дюжину тонких носков, которые она связала было для судьи за Тришкинский процесс, и, завернув их аккуратно в розовую бумажку, порешила носки эти презентовать предводителю.
— Он теперь нужнее, — рассуждала она: — а Тришкинский процесс-то кончился.
— Говорят, вы к предводителю завтра? — спросила Мелитина Петровна, входя в комнату тетки.
— Да, мой друг, — отвечала Анфиса Ивановна. — Ты меня, пожалуйста, извини, что я не беру тебя с собою.
— Что вы, что вы! — перебила ее племянница. — К чему эти извинения, мне даже и некогда, потому что сегодня придется много работать.
— Ну и прекрасно. А мне надо говорить с предводителем о важных делах…
— Что такое случилось?
— Ничего особенного… там, в Москве… Отец Иван просил…
— Ах, это верно о деньгах… я думала, что-нибудь другое! Да, кстати, — прибавила Мелитина Петровна, — смотрите, хорошенько расфрантитесь… вы встретите у предводителя большое общество… Я слышала, что завтра должны прибыть туда исправник, прокурор и другие служащие лица.
— Ты почему знаешь это?
— Иногда самые важные тайны познаются через ничтожных людей. Так случилось и теперь.
Мелитина Петровна всю ночь писала письма, и всю ночь Карп видел огонь в ее комнате.
XXXVII
На следующий день, часов в девять утра, перед крыльцом грачевского дома происходило нечто весьма необыкновенное. У крыльца толпилась не только вся дворня Анфисы Ивановны, но даже замечалось несколько баб и мужиков, а в особенности ребятишек, прибежавших из деревни. Дело в том, что у крыльца стояла запряженная в шесть лошадей желтая карета, на стоячих рессорах и на огромнейших колесах. Карета эта, напоминавшая царя Гороха, походила скорее на огромную тыкву, болтавшуюся на каких-то крюках, прикрепленных к осям. На козлах этой тыквы, в зеленом армяке и в рыжей шляпе с павлиньим пером, восседал Абакум и держал в руках целую кучу вожжей, а впереди — форейтором, на плюгавой пегой лошаденке, садовник Брагин. Для Брагина Абакум тоже разыскал было зеленый кафтан, но старый драгун напрямик отказался нарядиться в этот балахон, а надел свой мундир с несколькими медалями на груди. Костюм этот хотя и не походил на форейторский, но, ввиду торжественности поезда, не только не портил общей картины, но даже некоторым образом дорисовывал ее. На крыльце стоял Потапыч. На нем была гороховая ливрея с несколькими коротенькими капюшонами, красный воротник которой доходил до ушей, а на голове огромная треугольная шляпа. Он свысока посматривал на окружающую толпу, как будто сожалея, что люди эти так мало видели, что даже простая карета удивляет их, тогда как для него все это штука обыкновенная. Наконец показалась и Анфиса Ивановна. На ней была турецкая шаль одного цвета с каретой, роскошная шляпа и барежевое платье таких огромных размеров, что старуха едва помещалась на крыльце. В руках она держала розовый сверток с носками. Как только Анфиса Ивановна показалась, так Потапыч в ту же секунду ловко подскочил к карете, отворил дверку, откинул десятка два подножек и, посадив барыню, снова защелкал подножками, махнул дверкой и хотел было крикнуть «пошел!», но не крикнул, потому что сшиб с себя дверкой шляпу, которая, к общему удовольствию публики, и очутилась под каретой. «Скверная примета!» — подумала про себя Анфиса Ивановна, вспомнив рассказ Брагина про Наполеона, с которого под Москвой тоже слетела шляпа. Шляпа, однако, вскоре была надета; Потапыч взобрался на запятки и, уцепившись обеими руками за болтавшиеся ремни, крикнул: «пошел!» — и поезд тронулся. В воротах, однако, он должен был остановиться, потому что Абакум, не имевший глаз в затылке, по обыкновению зацепил задним колесом за столб, и так как столб был врыт прочно и не подался, то и пришлось относить зад кареты. Сбежался народ, и общими усилиями экипаж был поставлен на тракт.
Выехав из ворот, лошади затрусили рысцой, и карета покатилась по гладкой дороге в село Хованщину, имение предводителя. День был жаркий, красное солнце пекло немилосердно, пыль поднималась облаками и следовала за каретой. Брагин, отвыкший ехать верхом, отчаянно махал и локтями и ногами и как будто раскаивался, что сел на коня. Однако ехать было необходимо, и карета, дребезжа и колыхаясь, катилась себе по дороге. Вдруг сзади кареты раздался голос, кричавший что было мочи: «стой! стой!» Карета остановилась. Оказалось, что от сильной тряски у Потапыча опять свалилась шляпа, а покуда он бегал поднимать ее, перепутались лошади, и пришлось их распутывать. Распутав лошадей, поезд тронулся, но начали отвинчиваться разные гайки, и пришлось опять несколько раз останавливаться и завинчивать таковые. Абакум слезал с козел, и так как в карманах кареты ключа не было, то приходилось завинчивать гайки руками и зубами, что и заняло довольно много времени. Анфиса Ивановна, сидя в карете и выглядывая из нее, словно воробей из скворечни, сердилась и ворчала. Но на ворчанье это решительно никто не обращал внимания.