Страница 85 из 101
Жемчужина, упало сердце. Больше некому. Такая красота снаружи и страшная сила внутри. И худшее из всего, что метаясь по пылающей деревне и слушая красавицу со светлыми волосами, он совсем себя не помнил. Точно стал кем-то другим.
Да было ли это на самом деле?
Нет, наваждение, поразмыслив, решил было Илча и снова запутался. Откуда тогда ободранное, обожженное обличье? И старое… точно время понеслось намного скорее, и день теперь шел за год.
Быть может, он совершил ошибку.
Но Ветер! Не мог же он шутя справиться со штукой, которая Илче вовсе не по плечу! Нет, слишком рано еще сокрушаться, просто надо обвыкнуть, разобраться. Стихотворец, небось, тоже не сразу приспособился, тоже помучиться пришлось. Зато потом - слава и почет. А Илча чуть что - и в горести ударяется. Какая уж там ошибка, просто сила неописуемая, вот сразу и не сообразишь, как приложить ее с пользой.
Он бдительно следил за собой до вечера, но вода сделала свое дело: и отрезвила, и успокоила. Наутро он с новыми надеждами тронулся в путь. И пока места вокруг тянулись пустынные, наваждений больше не случалось. Да и птицы теперь не спешили присматриваться к путнику, точно все стало как прежде. И попутчик исчез. Так, мелькнет тенью раз или два и скроется. А на третий день Илча вышел к деревушке горги.
Совсем не понимая местных, но не растратив еще всего серебра, завещанного Ветром, он напросился на ночлег и помянул стихотворца за то добрым словом. Хозяин, сухой как палка, видать, один коротал остаток жизни, однако гостю не обрадовался. Монету на зуб попробовал, долго мялся между жадностью и подозрительностью. И зачем ему в такой глуши витамское серебро?
Попотчевал Илчу он, правда, изрядно. И сытно, и здешней отравы налил, из перебродившей манги. Сам выпил, разговорился на своем гортанном наречии. Илча, захмелев и оттаяв, принялся кивать, уже впадая в истому, но что-то давило со всех сторон, не давая уснуть. Из всех углов выползал плотный сумрак, он погасил одинокую свечку, не лишив, впрочем, Илчу зрения. Потом сгустился вокруг, спутал руки и ноги. Илча опустился прямо на пол, не в силах бороться с напастью: вязкая, хлюпающая темнота пеленала, и забыться не давала, и навевала страх.
Хозяин! Надо хозяина кликнуть, пришла запоздалая мысль, но рот не открывался, воздуха не хватало, да и тощий горги куда-то провалился. И вдруг явился неизвестно откуда, встал над Илчей: обличье кривое, страшное, один глаз провален, в руке нож. И дышит неровно, толчками, как будто сам от жизни мучается.
Что вышло потом, Илча так и не понял. Очнулся он уже утром, его собственный нож торчал из горла хозяина, а кривой, привидевшийся во сне, валялся рядом.
Кровищей-то бывшего темника не испугаешь, а вот ночные видения лишали разума. Неужели он просто так человека уходил, прямо во сне? У того, конечно, тоже нож нашелся, и все равно неведомо, кто первый на кого набросился, на самом-то деле. По спине тянуло морозцем. Остатки схватки - схватки ли? - мозолили глаза. А уйти Илча не смел: среди дня по деревне - и думать нечего. Вчера вечером его вряд ли кто углядел, дом-то крайний, и время было позднее. Зато сейчас сквозь приоткрытые ставни он видел, как местные потянулись обихаживать свои чахлые кустики. Надо думать, чужака они не пропустят, разглядят как следует.
Пришлось сидеть тут до темноты. Илча так рассудил: если кто и пожалует, то на запор натолкнется. А что не снаружи, а изнутри засовом заложено - так кому какое дело. Хозяин-то был человеком нелюдимым, сразу видно. Хоть откуда это видно, Илча и сам не ведал.
Днем он не рискнул забыться сном, ходил, посматривал. Маслянку гасить не стал, сидеть за закрытыми ставнями в полной темноте с почившим неизвестно от чего хозяином было слишком даже для него, к разночинным темным делам привычного. В этом тусклом свете Илча и наткнулся на люк в полу, полез туда от любопытства. Отодвинул мешки с припасами аккурат в нужном месте, как будто знал, что там окажется еще одна дверка. А за ней еще мешки, только не с тусклыми серым зерном, а с самым настоящим награбленным добром.
Под сводами до сих пор висел гортанный говор, Илча даже голову в плечи втянул и назад подался, ожидая скорой расправы, но никого из живых тут не было. Только звуки в ушах отдавались, то затихая, то набирая силу. Тут хохотали и куражились, и хвалились доблестью, измеряя ее в золоте и серебре. Похоже, хозяин спускался сюда не один. Он был хранителем, на самом краю земли, где никто и не подумает искать. Оставалось надеяться, что его подельники не заявятся прямо сейчас, желая что-нибудь еще прибавить к своим запасам. А Илче долгий путь предстоит. И вряд ли стоит считать разбойников настоящими хозяевами этого добра.
Постояв в нерешительности, он набил пояс золотом. Украшения не тронул - приметно, а пользы никакой. Хотел еще взять да остановился. Хозяин, вон, уже пожадничал, пропал из-за одной серебряной монеты. Верно, решил, что у гостя еще найдется. Подпоил да за дело взялся. А Жемчужина сразу учуяла, что с горги что-то не так, да и с жилищем его тоже.
Теперь Илча кое-то припоминал. Упал он давеча, все равно что от хмеля свалился, прямо на пол, ни рукой, ни ногой двинуть не мог, и не от манги совсем, а от сумрака вязкого, что намертво приклеился, со всех сторон опутал. А как хозяин подобрался, числя гостя спящим, Илча смерть почуял у самого горла, вот его и вскинуло…
А обличье у хозяина по смерти стало самое обычное. Ночью, помнится, ужасной маской почудилось, точно в давешнем вязком сумраке разглядеть сокровенное оказалось легче, чем при свете маслянки.
Вечером Илча тенью выскользнул прочь. Не замеченный никем, унося столько золота, чтобы как раз прикупить лавчонку. Начинать нужно с малого, а то под подозрением недолго очутиться. Это Жемчужина начала раскрываться, принося ему удачу.
Ушел он по сумеркам недалеко, осмотрелся, выбрал место, запас побольше топлива для костра. Спать сегодня опять не придется - эка невидаль. А завтра ранним утром, еще до света, он побежит отсюда прочь. Хоть его бывшего хозяина вряд ли тотчас хватятся - уходя, Илча старательно запер домишко, навесил запоры, - а все лучше ноги уносить поскорее. И смотреть хорошенько, вдруг дружки-подельники близко.
Он храбрился, хотя внутри отчего-то было премерзко, и чем ближе к Линну, тем хуже. Вновь послышалась гортанная речь, и он заозирался, но только двары начали подтягиваться к огню. Сразу двое, а к утру полным-полно будет. И чего это их так на человечину тянет?
Растянулся на голой земле, не желая ни на миг расставаться с тяжелым поясом, только ослабил слегка, чтобы не давил так сильно. Повозился, посматривая в звездное небо, еще отпустил немного, но тот все равно душил, каждая монета через кожу словно впивалась в плоть. И каждая говорила. Одна бормотала что-то жалкое, знакомо гортанное, другая кричала срывающимся тонким детским голоском, третья басила по-витамски, обещая еще больше, только бы вернули вон ту шкатулку. Она закончила коротким хрипом. Некоторые грозились всевозможными карами, от Нимоа до сдирания кожи живьем…
А еще у каждой из них было обличье. Или сразу много. Они теснились вокруг Илчи, втягивая его в свои дела, заставляя забыть о том, где он и что с ним, мешая заботиться о спасительном костре.
И он побежал от них, разбойных людишек, спасая свой пояс и жизнь, а копыта чавкали за спиной. Все это было бесполезной затеей, потому что вокруг - никакого укрытия, голое поле. Но он бежал, стирая кровь с лица, пока страшный удар не оборвал страданья навсегда…
Илча с ужасом шарахнулся от огня. Жар хоть немного привел его в чувство. Двар тянул свои щупальца сквозь осевшую стену пламени. Еще бы немного… Илча заметался, скармливая огню заготовленные запасы.
Пояс не унимался, теснил так, что пришлось его скинуть, а то еще придушит. Хорошенькое дело! Чуть сам из огня не выскочил навстречу дварам. Так обалдел, что себя не помнил. Голова болела страшно, будто по ней на самом деле хорошенько шарахнули, сзади занемело все до самого пояса. Илча неловко покрутил головой, разминая шею, покосился на предательский пояс. Что это было? Однако… Кем бы ни был тот бедняга, а Илче на его место никак не хотелось.