Земля обетованная

Какая это была улица, не знаю. Мы неслись под гору мимо низких промышленных зданий, напоминавших блоки детского конструктора. Я лишь предполагал, что улица идет в сторону Сандертона, потому что в моем воспаленном мозгу ничто на ней не пробуждало воспоминаний – ни дом, ни залитый асфальтом двор. За спиной прозвучал выстрел. Элис снова завизжала и вцепилась в меня еще крепче. Я нажал на газ. Через четыреста ярдов дорога свернула, и детский сад исчез из виду. Как только мы повернули, я немного сбросил скорость. Понял, что не могу остаться незамеченным, поскольку меня выдают два обстоятельства.

На голове у меня не было шлема, а в городе, ставшем для меня чужим, это, скорее всего, было серьезным нарушением. К тому же при свете дня бросалось в глаза оружие, висевшее у меня на поясе.

Правда, в настоящий момент некому было обратить на нас внимание. Я не видел ни домов, ни людей. Одни офисные здания и припаркованный фургон для доставки продуктов. Я чувствовал, что мы близко от Сандертона. Впереди показалось что-то смутно знакомое – перекресток, где местный фермер торговал когда-то фруктами и овощами на прилавке у дороги. Теперь здесь был видеомагазин, но я увидел вывеску, и, когда мы наконец подъехали к перекрестку, я уверенно повернул налево, думая, что взял правильное направление. Тут могли возвести новые здания, проложить новые дороги, изменить названия улиц. Но реки жили дольше людей, и эта дорога должна была привести нас к Покапо. Там я собирался бросить мотоцикл и скрыться на территории, которую всегда знал и помнил.

Последняя успокоительная мысль и треск мотора утихомирили внутреннюю дрожь. Я перестал думать о будущем. Оглядевшись вокруг, понял наконец, что имела в виду Элис Лун, называя меня динозавром.

Мой Сандертон был длинной, прямой, пыльной улицей. На ней стояли низкие одноэтажные дома без претензий – простые коробки для простых рабочих. У каждого домика – заборчик, а за ним – крошечная лужайка с побитым автомобилем.

Этого места больше не было и, судя по всему, давно, хотя и не верилось, что за двадцать лет произошли такие большие изменения. В мое время здесь еще можно было обнаружить признаки Эдема – маленькие кварталы с магазинами для взрослых и барами для девушек. Теперь это был другой Сандертон. Совсем другой. Я видел зеркальное отражение одинаковых одноэтажных магазинов и офисов, вытянувшихся в линию по обе стороны дороги. Бросались в глаза аляповатые кричащие вывески: ломбарды, оружейные магазины. На продуктовых лавках, напротив, вывески были незаметными.

Большинство заведений закрыли окна решетками, из-под металлических дверей пробивались узкие полоски света. Было десять часов утра, пора бы им всем открыться, но, должно быть, боялись. Все здания были грязными: специфическая грязь, свойственная дешевым, недавно построенным конторам.

Бетонная череда неряшливых строений тянулась в обоих направлениях, но все же я смотрел и вперед, и назад, стараясь отыскать в новом мире хоть что-то хорошее. А что, если теперь весь город так выглядит? Или весь мир? Я был чужаком в месте, которое когда-то знал, в котором вырос. И снова мне захотелось перенестись в Гвинет, в камеру размером десять на двенадцать шагов. По крайней мере, там я знал, где нахожусь.

Я включил четвертую передачу и поехал на скорости около 40 миль в час. Элис ослабила хватку, я почувствовал, что она усаживается поудобнее. Нужно потерпеть немного, прежде чем найдем место, где сможем укрыться. Все же я не мог оторвать глаз от странного мира, вытеснившего идиллические домики, стоявшие здесь двадцать лет назад. От них ничего не осталось. Мимо проносились автостоянки, мастерские, магазины, торгующие электроникой. В этой технике я уже точно не разберусь. Пока меня не было, кто-то спустился с небес, убрал сады И маленькие разноцветные крылечки и выкрасил всю округу в шестнадцать оттенков серого цвета.

Люди тоже меня удивили. Я чуть сбросил скорость, чтобы проверить собственные ощущения.

Улыбались ли мы в восьмидесятых?

Думаю, да. Возможно, не часто. Не без причины. Но все же улыбались и шли с поднятой головой, смотрели по сторонам, время от времени заговаривали с незнакомцами, смотрели им в глаза. Общаться я умел, и не только потому, что это входило в мои обязанности. Разговоры с людьми всегда казались мне неотъемлемой составляющей живого человека. В Гвинете я утратил эту способность, но память осталась.

Теперешние люди выглядели так, словно всегда хранили молчание, даже когда шли по улице парами. Они смотрели себе под ноги и, похоже, ни о чем не думали. Время от времени кричали что-то в маленькие черные телефоны, держа их у виска. Казалось, ничто вокруг их не интересовало. Короткий телефонный разговор был гораздо важнее, чем пара простых слов, обращенных к другу или незнакомцу, встреченному на пути.

Я неторопливо ехал по Сандертону, стараясь не слишком пялиться на прохожих, и пытался перестроить в своем мозгу план некогда знакомого городского района. Надо быстрее добраться до Покапо, потому что копы обязательно скоро объявятся. У них новые электронные игрушки, которые я не надеялся обмануть.

Подумав об этом, я прибавил скорость. Чувствовал себя еще более далеким от мира, в котором оказался. Доехал до следующего перекрестка, увидел красный сигнал светофора и прикинул: может, оставить здесь байк, а вместе с ним и Элис Лун, взять такси, поехать обратно в Гвинет и попроситься в свою камеру.

Элегантный мужчина, лет около тридцати, в хорошо сшитом хлопчатобумажном костюме цвета хаки, вышел на дорогу. Я нажал на клаксон. Голос у «кавасаки» – как у детеныша тюленя, зовущего мать.

Телефон у молодого человека висел на поясе в красивом кожаном футляре. Уши заткнуты маленькими белыми наушниками. Таких я еще не видел. От них отходил тонкий белый проводок, подсоединенный к крошечной белой коробочке, прицепленной к груди наподобие значка.

Он неуклюже пританцовывал в ритме буги-вуги под мелодию, которую слышал только он один. Это обстоятельство делало музыку еще более драгоценной, потому что, когда вы смотрели на него, то думали, что в уши ему вливается самая лучшая музыка, настолько прекрасная, что ему и на дорогу смотреть не стоит: вряд ли он ожидает, что на красный свет выскочит идиот из прошлого века и сшибет его на асфальт.

Я что есть силы ударил по тормозам. Элис ткнулась мне в спину и выругалась. Байк замер в десятке сантиметров от щеголя в хаки.

Парень уставился на меня. Возмущение его было так велико, что он выдернул из ушей белые штучки и заорал, используя слова, совершенно не соответствовавшие стилю его одежды.

Подъехала еще одна машина, и пижон отпрыгнул. Это был низкий ярко-красный спортивный автомобиль, похожий на севший после стирки «феррари». Машина скрипнула тормозами; из выхлопной трубы повалил дым, защекотавший в носу.

Хороший запах. Я встрепенулся.

Мужчина в хаки глянул на автомобиль, мгновенно перестал ругаться и в ужасе метнулся на тротуар. Белые наушники болтались на груди.

Странно.

Я взглянул на красную машину. Двухместная; тесное пространство за приборной доской заполняли мужчины.

У водителя были белые волосы и лошадиные желтые зубы. Теперь он не улыбался, а оскалил рот в гневной гримасе. Опустил окно и высунулся наружу. Он был зол, насколько может быть зол человек в прекрасное августовское утро.

Один взгляд на него вызвал в памяти медицинский запах и боль в руке.

– Мартин, – спросил я любезно и крепче взялся за руль. – Чем обязан? Не желаете ли предпринять вторую попытку?

Он улыбнулся. Зрелище не из приятных.

– Если не прижмешься к обочине, обязательно, – ответил он и повел дулом пистолета в мою сторону. – Жди меня там, – приказал он.

Обычно я слушаюсь людей с оружием. Что было на уме у Мартина, не знаю, но вряд ли он собирался стать почетным эскортом в моем путешествии в новый мир.

– Да, разумеется, – сказал я и сжал пластмассовую ручку так крепко, как мог, отпустил рычаг сцепления и поставил «кавасаки» перед капотом красной машины, что давало нам выигрыш в две секунды.