Шкловцы

Нет, ему не померещилось!.. Башева двигалась ему навстречу, как сладостно прохладное облако сострадания среди палящего гнева и унижения. Она надвигалась всей голубизной своих милых глаз, белизной зубов, улыбающихся, как очищенный миндаль, шорохом широкого платья в складку, высокой грудью и тем особенным теплым запахом, каким пахнет летом здоровая молодая женщина.

— Ш-ш-ш… Тише, мальчик! Что такое? Что такое?

Вылей сейчас на Файвку ушат холодной воды, он бы и то меньше очухался. К такой коренной перемене персонажей в декорациях бакалейной лавки он готов не был. Файвка смущенно застыл, проклятие так и застряло у него в горле.

Но накипевший гнев, унижение, жгучие терзания, которые он испытывал с тех пор, как выпил гойского кваса, ярмарочная сутолока, обиды, ни за что ни про что причиненные ему взрослыми, да еще и обжигающий стыд в придачу — ведь Башева, в которую он влюблен, видит его несчастного, оплеванного и раздавленного, как червяк, и все это из-за глотка кваса, из-за копейки — все это вдруг окончательно сломило Файвку. Он почувствовал ужасную жалость к самому себе. К горлу подступила горячая волна, он уронил голову, как побитый щенок, и зашелся горькими рыданиями.

— Я… я… я… — пролепетал он и больше ничего не смог выговорить.

Но тут Файвка чувствует, как две прохладные руки, две материнские руки Башевы обнимают его голову и прижимают его к теплому животу. И голос изливается на него, как бальзам. Мамин голос, когда он, Файвка, нездоров, и тот звучит не так мягко, не так сердечно. Она даже знает его имя. Она помнит его имя…

— Тише, мальчик, не плачь!.. Тебя ведь Файвеле зовут… а? Ты ведь учишься с моей Зельдочкой…

— Да-a, да-а… — бесстыже ревет Файвка и чувствует болезненную сладость, притулившись между прохладными руками и теплым лоном. Он полностью покорился Башеве, пусть делает, что хочет. Вот она гладит его спутанные волосы — пусть гладит… Она прижимает его к себе, как малыша, — пусть прижимает. От нее пахнет так по-женски сладко: свежим тминным хлебом, свежезаваренным чаем и еще чем-то, чему нет имени, от чего сжимается сердце… Сквозь летнее ситцевое платье он ощущает гладкость ее молодого тела, по которому ситец скользит, как по отполированному живому мрамору. Свежее тепло Башевы проникает до мозга костей. Файвка опьянен ее добросердечием, ее близостью и сладким стыдом, который он испытывает, прижимаясь как сопливый щенок к широкому лону Башевы. Кажется, стоило проглотить столько горьких пилюль, снести столько мук, чтобы ощутить после этого так близко колени Башевы. Башевы?.. Да, Башевы.

И уже невольно, только чтобы продлить это утешение, это счастье, Файвка начинает жаловаться. Он лепечет и всхлипывает: переодел штаны… ярмарка… квас… копейка… гой… отобрал картуз… Лейба-го… нет, реб Лейба… два потертых гроша… все смеются над ним… а он… он…

И вы только посмотрите! Башева понимает его… Она все понимает. Она говорит «тише» и не отпускает его. Она позволяет ему изливать сердце столько, сколько он хочет. Кажется, она даже испытывает удовольствие от своего покровительства. Кажется, она даже хочет, чтобы эта исповедь продлилась подольше…

Когда Файвка умолкает, Башева помогает ему вытереть глаза и нос. И снова улыбается, так мило, так обаятельно:

— Ну… Файвеле, хватит… а?

Этот трезвый тон окончательно возвращает Файвку на землю. Он обдергивает одежду и приглаживает волосы. Сладостный сон закончился! Снова горькая, обыденная правда. Картуза по-прежнему нет на голове… И тут его посветлевшее было личико снова затягивает тень проснувшейся боли.

Но прежде чем Файвка успевает открыть рот, чтобы попросить, он чувствует, как в его руку проталкивается нагретая монетка.

Кажется, это копейка? Да, копейка. Новенькая копейка.

— Возьми, Файвеле, — говорит ему Башева. — Заплати… Я никому ничего не скажу…

Файвке хочется пасть к ее ногам в полосатых чулках, чтобы исцеловать их. Исцеловать всю ярмарочную пыль, которая лежит на них. И чтобы хоть немного охладить свой пыл, он клянется с великой страстью и глубокой преданностью:

— Чтоб мне провалиться… Сегодня же вечером верну… Чтоб мне…

— Хорошо, хорошо, хорошо, — закрывает ему рот Башева и смеется.

Файвка вырывается и бежит из лавки. Но в дверях снова оборачивается:

— Чтоб мне умереть, если… если… если…

И убегает.

Лейба-горбун становится посмешищем

пер. И.Булатовского

С помощью Башевиной копейки Файвка, сын Ури, вызволил свой картуз из гойских рук. В хедере он рассказал о всяких чудесах, виденных им на ярмарке, и о том, какой дорогой квас он там пил. О том, как этот гойский квас вышел ему боком, и о том, что приключилось с его картузом, Файвка, разумеется, промолчал.

Он нашел весь свой капитал в других штанах нетронутым и вечером торжественно понес отдавать одолженную копейку в каменный дом Лейбы-горбуна. О настоящей Башевиной копейке Файвка не сказал ни слова… Не из желания захапать чужие деньги, а из тонкого дипломатического расчета, целью которого было сбить процентщика с толку и втереться к нему в доверие. Лейба-горбун принял Файвку с почтением. Он никак не ожидал, что истертые гроши времен Екатерины, пройдя через Файвкины руки, так легко вернутся к нему «кошерными» деньгами, имеющими хождение. Лейба-горбун окинул Файвку взглядом: вот молодец, подумал он, деловой человек подрастает, ловчила…

Однако Файвка и не думал прощать Лейбу-горбуна. Он полностью отдавал себе отчет в том, что, если бы Башева не успокоила его и не одолжила бы ему настоящую копейку, Лейба-горбун посулил бы черта его деду, и тогда бежать Файвке домой без картуза через весь город. Процентщик нажаловался бы маме, мама — ребе… Файвка не смог бы больше ходить на урок в дом Лейбы-горбуна, чтобы учиться вместе с Зельдочкой. Были бы одни только розги да оплеухи. Вся жизнь пошла бы прахом. Но Башева, Башева… Дай бог ей здоровья! Она, с ее добротой, с ее материнским теплом спасла его. Уже во второй раз она спасает его… И каждый раз когда с него срывают картуз. Странно!.. Он не может забыть, как она прижала его к себе и гладила. У нее же свои дети есть, почему же она так гладит именно его?.. Странно. Он не может забыть ее женский запах, ее прохладные руки в тот жаркий день… Короче… Что тут разглагольствовать? Он влюблен в Башеву.

Радость охватывает Файвку, едва он завидит Башеву. Кровь бросается ему в лицо. Только Башева всегда делает вид, что не замечает его мальчишеского смущения и улыбается ему своими белыми, как очищенный миндаль, зубами. Ни единым намеком не напоминает она ему историю с квасом на ярмарке: ни как он выглядел без картуза, ни как он рыдал, ни как у него из носа текло. Тьфу, позорище!.. Она совсем не такая, как другие шкловские женщины, не такая даже, как его мама… Все они любят припомнить старые грешки, подразнить немного… Даже своих детей. И при этом так ехидно улыбаются, что хочется топать ногами, стекла бить… Башева совсем другая. У нее нет этой гадкой привычки. Она улыбается ему, как взрослому! Дай бог ей всегда быть такой же здоровой и румяной!

Каждую свободную минуту Файвка заглядывает во двор Лейбы-горбуна. Будто бы пришел поиграть с его детьми. На самом деле он уже все глаза проглядел, высматривая Башеву: не идет ли она из лавки? Не пришла ли? Не хозяйничает ли уже на кухне?

Зельдочка всегда замечает, что он взволнован, и начинает его подозревать.

— Что ты высматриваешь на кухне? — спрашивает она, уставившись на него своими голубыми глазами, и игриво взмахивает косичками.

— Ничего… — краснеет Файвка.

— Мама еще не пришла, — дразнит его Зельдочка.

— Ну и пусть! — дуется Файвка.

Зельдочка хочет помириться и пристает к нему:

— Давай побегаем!.. Лови меня!

— Не хочу! — отдергивает плечо Файвка.

— Пойдем в сарай, покатаемся с сена!

— Не хочу!

— Не хочу, не хочу, не хочу… — передразнивает его Зельдочка и тоже начинает дуться.