Страница 4 из 31
Гость долго не стал засиживаться. Поблагодарил за угощение, оглядел пасеку, заглянул в палатку школьников и, уходя, просил не провожать его. Совсем по-молодому он зашагал вниз. Скрылся за поворотом тропинки.
— Дедушка, мы сходим к реке! — просяще проговорил Шараф. Дед понял — внук хочет проследить за стариком. Но строго ответил:
— Гость просил его не провожать. Просьба гостя — закон для-хозяина. Так исстари повелось у нас в горах…
Ребята не посмели настаивать, хотя таинственный старик, его приход, настороженное молчание, поспешный уход ещё больше раздразнили их любопытство.
Нуритдин-ака молчал, тихонько отхлебывая чай, а сам все повторял про себя: «странный старик…»
Ночь прошла спокойно. Но привычка последних дней — вставать раньше своих товарищей — дала себя знать. Ни спать, ни нежиться в постели Шарафу больше не хотелось.
С вечера приготовленные дрова только и ждали, чтобы к ним поднесли спичку. Шараф разжег костер, спустился к реке, умылся, зачерпнул ведрами воды для завтрака. Пламя весело потрескивало под казаном, от которого шел дразнящий запах жарившейся баранины.
Подошел к палатке, но будить ребят не стал: завтрак их сам разбудит. Видно, чувствуют уже запах. Вон как Арменак губами вкусно причмокивает!
Подбежала Жучка. Умильно поглядывая на казан, навострив ушки, водила носом, отбивая веселую дробь хвостом. Потом опять ластилась к Шарафу, клала ему на колени голову, повизгивала. Она-то хорошо знала, что несут за собой эти запахи, забивающие даже противный запах дыма, от которого слезы наворачиваются на собачьи глаза и неприятно щекочет в носу.
Шараф подошел к приемнику, повернул ручку. Раздался мелодичный перезвон Кремлевских курантов. И расстояние потерялось. Не было ни тысячи километров, ни гор, отрезавших пасеку от остального мира, а рядом была Москва, голос Москвы. Шараф только в прошлом году был в столице, на каникулах. Летел туда с дядей на ТУ-104. Впечатления от виденного остались, и, видно, на всю жизнь.
Здесь вставало солнце, а там, в Москве, была еще ночь. Шарафу казалось, что он опять в Москве, видит Кремль, откуда лился этот знакомый всем серебряный звон.
Словно страницы книги, перелистывал Шараф в памяти впечатления от поездки в Москву.
…Лобное место, где сложил голову Емельян Пугачев. А рядом — скульптура Минина и Пожарского — чудо-богатырей.
Но самое главное, конечно, это Мавзолей, Мавзолей! Там Ленин… Ленин!
С Красной площади Шараф часами не мог уйти. Да разве только он или дядя? Какая она нарядная в дни праздников! Залита солнцем, запружена ликующим народом. Шелест знамен, радостные возгласы, песни….
А в 1941 году нахмурилась Красная площадь. Суровым стал Кремль. На зов Родины поднялся многомиллионный народ. Отсюда солдаты шли в бой, чтобы сломать хребет фашистам. А потом сотни вражеских знамен были брошены к подножию Мавзолея…
— Доброе утро, ребята! Начинаем пионерскую зорьку! Голос диктора вывел юношу из раздумья. Поднялся, подошел к палатке, откинул дверной полог.
— Подъем! Саша, Арменак! Поднимайтесь! — принялся тормошить товарищей Шараф.
Саша откинул одеяло, забросил руки за голову, поморгал, зябко поежился и опять юркнул под одеяло. И с самыми жалобными нотками в голосе стал упрашивать Шарафа.
— Шарафчик, мой хороший, еще пять минут… Только пять минут… Сон досмотреть нужно… Такой интересный сон! Потом Арменаку его за мороженое продам… — приговаривал Саша, словно шелкопряд, закутываясь в одеяло.
— Вот засоня! — не выдержал Арменак. — Я сейчас ему помогу подняться. — Шараф отвернул край одеяла, а Арменак плеснул туда из кружки воду. Саша одним рывком сбросил одеяло, вскочил.
— Эх, какой сон пропал! А с ним — месяц мороженого за счет Арменака!
…А дедушка уже успел побывать на пасеке.
— Да… Дела… — проговорил он, опустившись на кошму. — Проверил контрольный улей, меду — невпроворот. Это — не взяток. Пчелы грабят кого-то. А кого здесь грабить? Камни, что ли? Других пасек-то на сто верст вокруг нет!
И тут Шараф вспомнил, что вчера он заметил, как пчелы свои челночные полеты совершали только в одном направлении— в горы на восток. Об этом он и сказал дедушке. Тот только плечами пожал недоуменно.
— Завтра с рассветом пойдем в горы, попробуем пройти по маршруту пчел, — предложил Шараф. — Как на это смотрите? Не успеем до ночи — там заночуем…
— Лучше без ночевки, — предложил Саша, не отрываясь от шахматной доски.
— Не согласен! — вскочил Арменак. Задел шахматную доску; кони, пешки посыпались на землю. — Не согласен! — принялся собирать он фигуры,
— С чем ты не согласен, Арменак? С ночевкой? С проигрышем? — лукаво усмехнулся — Нуритдин-ака, пряча в усы улыбку.
— Такая разыгрывалась партия! — Арменак сокрушенно покачал головой. — Тоже сказал Саша — «без ночевки!». А ты знаешь, что такое горы? Да тем более ночью! Нужно быть горцем, чтобы ответить на такой вопрос! Нет, ты не знаешь! Дух захватывает — какой простор! — И повернулся к Шарафу. — Пойдем вдвоем, ему там нечего делать!
Саша как стоял, так и присел на землю, прижав к подбородку колени и охватив их руками.
— Я просто так… Я согласен… — примирительно заговорил он. — Просто в палатке ночевать лучше… Но и В горах, на камнях… тоже можно…
Так и решили: завтра, с рассветом — в поход.
Нуритдин-ака не возражал против такой экскурсии, сам бы пошел, если бы не «чужая нога». Куда с ней? А на внука он надеялся, не впервые в горах, знает их.
…Саша и Арменак, след во след, топали за товарищем. Жучка бежала рядом. Пчелам — хорошо! Дорога прямая, на ней ни камней, ни расселин, ни обрывов под ногами. А ребятам трудно — ни дороги, ни тропинки.
Вдруг Саша остановился. Впереди, шагах в двух, он увидел то, чего так боялся: по камням, почти сливаясь с ними, ползла сероватая, с бурым оттенком, змея. Она воинственно вертела головкой, устрашающе шипела, показывала раздвоенный дергающийся язычок.
— Шараф, Арменак! Сюда!
Ребята мигом очутились рядом: что случилось?
Глаза Саши округлились, веки не мигали. Стоял, не в состоянии произнести ни слова. Стало жарко, в горле пересохло.
— Смотрите! — наконец, крикнул он. — Страшная змея! Вон смотрите, — показал он на уползающее пресмыкающееся. Шараф весело расхохотался. Желтоватый хвост мелькнул в расщелине и исчез. В «страшной змее» он узнал безобидного полоза или, как его еще зовут, желтопузика. Шараф знал: у ядовитых змей голова треугольная, у не ядовитых — овальная. У этой — овальная. Бросился за полозом, схватил за хвост, вытянул из щели извивающееся толстое тело. Ухватил за шею около головы. Держа пленника в вытянутой руке, подошел к товарищу.
— Брось ее, брось! — Саша отступил. — Это — гюрза! Гадюка! Укус смертелен! — С изумлением и страхом он смотрел на Шарафа;
— Не бойся, Саша, — хлопнул по плечу друга Арменак, — это обыкновенный полоз. У него нет яда, но может укусить, если разозлить…
Взял у Шарафа его добычу и обвил холодным телом свою шею. Шараф заразительно смеялся. Саша, осмелев, подошел ближе. Желтопузик махнул хвостом и ударил мальчика по плечу. Саша отлетел в сторону, будто его толкнул кто-то со всей силой. Шараф и Арменак переглянулись, выпустили на волю ужа и, будто ничего не произошло, тронулись дальше. В пути Шараф вынул свой блокнот и голосом, диктора радио прочитал:
— «Если Вас укусит змея или ядовитый паук-каракурт, нужно немедленно приставить, к укушенному месту спичку, головкой к ранке, а другой спичкой поджечь ее. Спичка вспыхнет, обожжет укушенное место и уничтожит яд. Укусы змей и пауков поверхностны, и не позднее 2–3 минут после укуса, пока яд не всосался в кровь, можно легко избавиться таким образом от заболевания».
— Откуда ты это взял, Шараф? — поинтересовался Саша,
— Как откуда? Из книг. Записал, может пригодиться.
— Элю что… За пять часов — один желтопузик попался! — растягивая слова, произнес Арменак. — Вот в нижнем течении Вахша заповедник — Тигровая балка называется. Дядя рассказывал. Вот там змей, это да-а-а. Точно — муравейник! Кишат! А еще есть лебеди, персидская выдра, дикие кабаны, утки, цапли… И олени даже есть! Тигры, те встречаются, но редко, а могут и совсем не встретиться…