Страница 24 из 30
И Альберт тоже не поспешил в милицию с повинной на следующее утро. Он вдруг решил, что у него нет морального права опаздывать на уроки, хотя перед этим он без всякой причины два дня не являлся в школу. После занятий же захотелось сбегать искупаться да и показалось разумнее встретиться с подполковником Кашисом в домашней обстановке. И вообще — может, стоило попробовать уговорить Ингриду? Вдвоем прийти — был бы совсем другой эффект….
Оказалось достаточным пойти на этот небольшой компромисс, чтобы окончательно заглушить последние и еле слышные угрызения совести. Единственное наказание, к которому он сам себя приговорил, — как следует выучить все уроки на завтра.
На крыльце дома его поджидал Яункалн.
— Я уж перестал надеяться, — сказал практикант, засовывая в карман газету. — А подполковник приказал без вас не возвращаться. Машина стоит за углом, — и Яункалн взял Альберта под руку, тем самым как бы подчеркивая, что вызов, хотя и без повестки или ордера на арест, официальный и категорический.
Всю дорогу до Риги они молчали. Яункалну было строго-настрого наказано не запугать Альберта, и как раз это подчеркнутое молчание и уклонение от любого разговора довели Альберта почти до отчаяния. Теперь уже нет смысла в чистосердечном признании, никто ему не поверит. Лучше не совать голову в петлю, добровольно не уступать ни на йоту, человек невиновен, если не доказать обратного; теперь он, Альберт, скорей проглотит свой язык, чем заговорит первым.
Кашис усадил Альберта в угол дивана и вернулся за письменный стол. Трудно понять, кто из них был взволнован больше. Наконец, подполковник закурил и после короткого колебания протянул Альберту пачку «Казбека».
— Спасибо, не курю, — сипло проговорил Альберт.
— Предложить тебе выпить я не могу, — этой неуклюжей шуткой Кашис попытался начать серьезный разговор и показал на две бутылки коньяка, стоявшие на столе. — Как видишь, я и сам не притронулся к твоему коньяку. А теперь для порядка расскажи мне еще раз, где ты его достал?
Неужто в этом вопросе таится западня! Петер насчет этого ни словом не обмолвился…
— Купил в магазине, — пытался выиграть время Альберт.
— Точнее!
— На улице Ленина… — подстегнутый соответствующим взглядом подполковника Альберт добавил: — В «Арарате».
— Три дня тому назад, если не ошибаюсь? Постарайся вспомнить, прежде чем ответить.
Альберт пожал плечами и опустил глаза.
Какой смысл позволять мальчишке еще дальше запутываться во лжи? И без того ясно, что придется ломать его упрямство вещественными доказательствами.
Кашис достал из ящика стола два скрепленных печатями документа и подал их Альберту.
— Вот справка о том, что последнюю неделю в магазине «Арарат» не было продано ни одной бутылки армянского коньяка. А вот эта подтверждает, что в торговой сети Риги в этом месяце вообще не было армянского коньяка «три звездочки». Что ты теперь скажешь?
Альберт молчал.
— Если у тебя такая слабая память, то могу подсказать, где куплены эти бутылки, — продолжал после паузы Кашис. — Неделю назад они проданы в кафе кемпинга «Вайвари». И вовсе не тебе, а блондину лет тридцати, который угостил за это официантку трюфелями.
Альберт не решался поднять взгляд. Ощупью взял со стола папиросы, хотел закурить, но пальцы так дрожали, что лучше было не пытаться зажечь спичку.
Кашису было невыносимо смотреть на все это. Не только потому, что Альберт был товарищем Вариса, мальчик, которого он знал с колыбели, которого — из педагогических соображений — часто ставил в пример своим: соседский мальчик давно уже лег спать, ему не надо одно и то же повторять дважды, он так не препирается с родителями… Наверно, еще и оттого, что приходилось признать грустный факт: своего сына он тоже не знает. Обидно было сознавать, что перед ним с тем же успехом мог сидеть Варис… На этом месте Кашис энергично прервал нить мрачных раздумий. Даже имея дело с чужими для него людьми, правонарушителями, он всегда старался следовать принципу презумпции невиновности. Для чего же тогда торопиться с выводами?
— Ты уже не ребенок, Альберт, — серьезно сказал Кашис. — Чтобы иметь возможность тебе помочь, я должен знать правду. Всю до конца! Ты разве не понимаешь, что ночной сторож мог от нанесенных ему ударов умереть, и что было бы тогда?
На Альбертовом лице появилось выражение страха. От волнения он переставал отдавать себе отчет в том, что говорит.
— Но ведь он спокойно храпел в своей будке, когда угоняли «Волгу» из кемпинга… — По лицу подполковника он почувствовал, что имелся в виду другой ночной сторож, и прикусил язык.
— Альберт, рассказывай все по порядку! — попросил его Кашис и сел рядом. — А потом подумаем, что можно сделать для пользы дела.
И Альберт рассказывал. После первых же фраз он понял, как сильно было в нем желание кому-то излить наболевшую душу. Теперь плотина была взорвана, слова, перебивая друг друга, извергались, подобно водопаду.
Кашис умел слушать. Окутанный облаком дыма, он не проявлял нетерпения даже тогда, когда Альберт пространно и многословно излагал предысторию событий — как познакомился с Ингридой, как с ней катался, как становилось все трудней восстановить отношения той первоначальной близости. Ни единой гримасой Кашис не дал юноше почувствовать, что в действительности он выслушивает старый как вечность рассказ о заболевании, против которого не придумано еще действенной вакцины. Иммунитет можно было выработать только переболев…
— Давай смотреть правде в глаза, — сказал он, когда Альберт наконец смолк. — «Волгу» ты взял не «на время», а говоря попросту — украл, и за это придется отвечать. Но в настоящий момент меня гораздо больше интересует Петер с его шайкой. Ты поможешь нам его разыскать?
— Но я не имею понятия, где он живет.
— А Ингрида?
— В последний раз она даже не хотела со мной договориться о свидании, — сконфуженно признал Альберт. — А с той дачи она перебралась куда-то и все вещи унесла. Когда я сегодня утром заходил…
— Ладно, договоримся так: как только ты кого-то из них увидишь, придумай сам подходящую уловку и немедленно звони мне, — он написал па бумажке номер своего служебного телефона. — И никому ни слова! Полагаю, это тебе ясно и так.
— А нельзя ли подключить наше звено друзей милиции? — вдруг осенило Альберта. — Нам все равно делать нечего.
К тому же казалось, что после «исповеди» можно вернуться на линию старта и начать жизнь с тою места, на котором споткнулся.
— С этой должностью тебе придется распроститься… Хотя, впрочем… Еще кто-нибудь из ваших знает их в лицо?
— Ингриду — все, и ваша теща — тоже. Петера — наверно, одна Расма.
Кашис снес этот удар судьбы молча.
— Хорошо, пусть будет так! — решился он. — Объясни своей команде, что, мол, проводится тренировка бдительности или что-нибудь в таком роде. И держи связь со мной. Даже если пришлось бы звонить среди ночи ко мне на квартиру! — и, презирая, себя за эту громкую фразу, он добавил, на прощание подавая Альберту руку: — Имей в виду, что теперь твое будущее зависит исключительно от тебя самого, И дальнейшая судьба Ингриды — тоже.
В этот раз, приехав к дочери, мадам Зандбург не чувствовала себя как дома. Не с кем даже было словом перекинуться, где уж там разрядиться по-настоящему… С утра все торопились как на пожар, обедали кто когда, наспех хватали заботливо приготовленную бабушкой еду, жевали, думая о чем-то своем, и, механически чмокнув ее в знак благодарности, снова куда-то мчались. По вечерам тоже никогда не соберутся все вместе посидеть, в домашнем кругу, обсудить события дня, выслушать ее советы, настоенные на житейской мудрости. Пожалуй, пора возвращаться, навестить и других родных. Быть может, другие дочки живут похуже Кашисов, и ее содействие и помощь будут приняты с покорной благодарностью. Здесь же Ренате Зандбург приходилось целыми днями испытывать тягостное молчание. Даже ее Цезарь, который в Вентспилсе так любил свернуться калачиком у ног хозяйки, теперь до того отбился от рук, что предпочитал проводить время в обществе Чомбе. Чуть ли не силой удавалось по вечерам выводить его на прогулку. Словно в отместку хозяйке, песик сегодня был особенно привередлив — ни одна липа на длинной аллее не была ему по вкусу.