Порыв ветра

— Я тебе что, прислуга или лекарь? — потом покосилась на зарычавшую собаку и добавила уже более мягко — Да ладно, ладно, пару чашек принесу.

Мне хватило половинки грязной чашки с мутной водой, и я снова отключилась.

Снова беспамятство, снова кошмары, но на этот раз «живые», если можно так сказать. В какой-то момент от увиденного меня начало колотить. Не помню подробностей, но что-то очень страшное. Меня трясло всё сильнее, будто я замерзаю в жуткий мороз. Уловив, что где-то рядом есть тепло, поползла туда. Кто-то зарычал, но мне было безразлично — для меня сейчас было важно только тепло. Подползла к костерку, уцепилась в шесть собаки, оказавшейся рядом, прижалась к ней и ощутив, как холод начинает покидать меня, блаженно улыбнулась — делайте со мной что хотите, я никуда отсюда не уйду.

Следующий день запомнился только новыми кошмарами, и тем, что мне дали кусочек жаренной крысы и ещё одну чашку воды.

На третий день я даже сумела встать, и отношение ко мне резко изменилось. Собака обнюхала меня, но этим и ограничилась. Старуха подарила тряпьё, в которое я закуталась как в плащ, и теперь поглядывала на меня почти как на свою собственность.

— Хватит, милочка, на нашей шее сидеть, пора и самой на кусок хлеба зарабатывать — завела он с утра.

Я плохо представляла, где и как я смогу заработать в таком состоянии, но старуха только засмеялась.

— Ты сейчас можешь стать самой удачливой попрошайкой — хмыкнула она — Даже меня на жалость пробивает при взгляде на тебя. Главное — проси пожалобней, и богатенькие не только кусок хлеба, но может даже и денежку дадут. Собирайся, нечего рассиживаться!

А чего мне собираться? Встала и пошла. Тем более, что есть было всё равно нечего, а сидеть здесь — какой смысл?

Дорога через свалку заняла не меньше часа. Скорее это была помойка, на которую выбрасывали то, что никоим образом пользоваться уже нельзя. Из продуктов — только то, что уже нестерпимо воняло. Насколько я поняла, это был овраг, отделявший край города от леса, и мусор скидывали сюда веками. Даже заметила несколько повозок, с которых сбрасывали даже на вид отвратительное нечто. Наверное и меня вот так, просто сбросили, и я покатилась по склону в самые большие кучи гнили. Меня невольно передёрнуло от этого воспоминания. И если бы не собака, не нищие, готовых пустить меня на мясо, я бы сейчас так валялась там, внизу, среди мусора и отбросов.

Нет, хоть на карачках, но надо отсюда выбираться, если я хочу жить.

На практике так и получилось. Едва мы вошли в город и дома стали чуть получше, калека заприметил кучкующуюся возле местного кабака пьяную кампанию, и сразу направился к ним. Старуха ничего не сказала, только проводила взглядом. Мы снова куда-то шли, но силы у меня быстро кончились, и я шла как в тумане, ориентируясь только на её спину. В какой-то момент остановились на небольшой площади. Какие-то дома, один даже очень большой. У входа с десяток нищих, протягивающих руки к прохожим.

— Может останемся здесь? — осмелилась спросить я.

Старуха присмотрелась.

— У храма Гернады? Нет, и без нас попрошаек хватает. Пойдём дальше.

— Я не дойду — честно призналась я.

Старуха окинула взглядом мою покачивающуюся фигуру.

— Оставайся, если хочешь — равнодушно бросила она — Вечером заберу — и, не оглядываясь, ушла.

Стараясь преодолеть слабость и головокружение, попыталась собраться с мыслями. Нужно заработать на пропитание. Нужно отлежаться и немного прийти в себя. Нужно… даже выпрашивая хлеб у других нищих. Я сделала несколько шагов к остальным нищим. Потом случайно заметила в проёме стены сбоку от храма небольшие ворота, из которых как раз выходила цветущего вида девушка, и позавидовала ей чуть ли не чёрной завистью. Вот у неё точно есть всё — и кров, и еда, и любовь, и будущее.

Потом мысли приняли другое направление. Ведь это храм! Не знаю, как принято здесь, но у нас на Земле частенько монастыри и храмы часто принимали людей, оказавшихся в тяжелом положении. Может хоть здесь мне повезёт? Хоть на несколько дней, хоть на одну ночь, просто отлежаться, хоть немного прийти в себя…

Подойдя к воротам, я несколько раз стукнула висевшим на воротах молотком. Не сразу, но дверь открылась. Без всякого наигрыша, просто потому, что силы кончались, опустилась на колени и склонила голову.

— Милости прошу, крова и пропитания.

Мне долго никто не отвечал, будто меня внимательно рассматривали, но наконец, женский голос произнёс:

— Признаёшь ли ты Гернаду — богиню нашу, мать-воительницу?

Сейчас я была готовы признать кого угодно, поэтому послушно подтвердила:

— Признаю.

— Готова ли ты выполнять распоряжения сестёр — её жриц?

— Готова — послушно повторила я.

Снова продолжительное молчание, но, наконец, я услышала такое важное для меня слово:

— Проходи.

Храм

Мы прошли под аркой, потом по внутреннему двору и остановились перед входом в одно из зданий. Монашка, или вернее «сестра», зашла внутрь и вскоре вернулась, почтительно пропуская вперёд ещё одну женщину. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять — эта — начальница. Слишком уж уверенный взгляд, выражение лица чуть спесивое. Женщина в расцвете лет, с упругой походкой, но она мне почему-то сразу не понравилась. Слишком уж властная, что ли. Стараясь не смотреть ей в лицо, я снова опустила голову, но теперь почему-то бросилась в глаза особенность одежды обеих женщин. Внешне — вполне обычная одежда монашек — что-то типа рясы из хорошего материала, без капюшона. А вот юбка почему-то двойная (как бы из двух половинок) с нахлёстом вперёд. При ходьбе они чуть распахивались, показывая на время брюки-штаны, короткие сапожки. Странные выверты женских мозгов — сейчас, можно сказать, решается моя судьба, а я думаю о нюансах чужой одежды.

Начальница некоторое время молча рассматривала меня, потом коротко бросила:

— Подними голову.

Шею заломило, как будто кто невидимый, но сильный, схватил меня за подбородок и потянул вверх. Вот это мне совершенно не понравилось. Вспыхнувшее чувство противоречия помогло не поддаваться на властность, которой был наполнен голос, и голову я поднимала очень-очень медленно. Даже придумала себе оправдание — я слабая и больная, у меня нет сил. Сил и правда было чуть-чуть, но главным было всё-таки глухое раздражение на такое обращение. Начальница смотрела внимательно, и даже с лёгкой усмешкой. Всмотрелась в меня, даже чуть отвела волосы у меня со лба. Помолчала, о чём-то раздумывая.

— Я — настоятельница храма. Будешь обращаться ко мне «госпожа настоятельница».

Потом приказала второй монашке:

— Отведи её на хозяйственный двор, пусть помоется. Позови к ней сестру Лирину.

Меня провели через двор, один, другой проход между домами, потом шли вдоль какой-то стены метров пяти высотой. Наконец пришли в откровенную баню — большое пустое помещение, несколько рядов скамеек, тазики. Монашка ненадолго отлучилась и вернулась с двумя ведрами. Смешала в тазике воду, положила на скамейку кусок мыла и что-то типа губки.

— Мойся. Тряпьё брось в углу — и ушла.

Минут пять я просто сидела, собираясь с силами. Потом разделась. Смешно об этом говорить — просто перестала держать на груди свою хламиду, и она сползла плеч. А больше на мне ничего и не было. Осторожно коснулась воды — горяченькая. Зачерпнула в ладошки, склонилась, коснулась лица и даже замерла. Лицо было чужим. Вернее, оно было родным, но… Меня никогда в жизни не били по лицу. И я не представляла — как это — разбитые, опухшие губы, брови, глаза. Волосы на голове слиплись от запекшейся крови. На всякий случай, чтобы не занести заразу, на несколько раз вымыла руки. Смешно, конечно, после нескольких на помойке и вылизывания собакой, которая ела перед этим непонятно что. Но всё-таки хоть какая-то элементарная осторожность не помешает.